(Из черновиков)
Осень таки пришла. Выгнала лето взашей. Ветер буквально рвёт одежды с деревьев и кустов. Рыжие листья ковром накрыли промокшую землю. Небо плачет. Да что там плачет - рыдает навзрыд. Кругом всё пасмурно и уныло. Хотя начиналось всё красиво: ночь, гроза и яркие вспышки молний. И это не в мае, это четвёртого октября! В тот грозовой осенний вечер у меня распустилась роза. Лавандовая. Малюсенький кусочек Машкиной радуги на земле… Не вовремя. Так бывает, в жизни всегда что-то происходит не вовремя…
Машка тоже появилась на свет не вовремя – на 24-ый день. Все её братишки и сестрёнки уже твёрдо стояли на ногах и самостоятельно клевали корм. И только Машка лежала в треснутом яйце в инкубаторе. Я не хотела помогать ей вылупляться, понимала, что ни к чему хорошему это не приведёт. Но и отключить инкубатор от питания тоже не могла, потому что это сразу же убило бы маленькую жизнь. Я ждала вопреки и наперекор природе, и Машка вылупилась «вопреки и наперекор». Она появилась на свет тихо, без громкого радостного писка.
Машка была очень красивой. Род её пошёл из немецкой линии Палевых Брам, обладатели которого славятся чистым персиковым цветом основного пера с вкраплением чёрного на гриве, крыльях и хвосте. Но, видимо, кто-то из Машкиных предков согрешил с представителями клана Лавандовых, и Машке природа в наследство подарила вместо чёрного, нежно-лавандовый цвет. Редкая красота, скажу я вам. Наверно, Машка знала об этом, потому как выхаживала она по вольере с поистине княжеской статью. «Я буду звать тебя Мэри, княжна Мэри», - говорила я ей, но она не соглашалась со мной. «Машка, Манька» было созвучнее её куриному сердцу, и она всегда шла на этот зов.
Машка обладала состраданием, таким, какое не часто встретишь даже среди людей. Особенно сейчас, в наше время. Семья, в которой она росла, была молодая, не сформированная. Курочки-молодочки пока не неслись, а единственный «парень на деревне» только начинал кукарекать. В силу молодости был он горяч и резок, оттого и получил «позывной» (ох уж это модное нынче словечко) Атаман. Так вот, однажды Атаман погнался за кем-то или за чем-то, в спешке ударился лапой обо что-то и стал слегка прихрамывать. Осмотрела, обнаружила под густыми перьями здоровенную гематому от ушиба, которая вроде бы рассосалась со временем, но на месте синяка осталась маленькая шишечка, и начала быстро расти. Через пару месяцев ветеринар поставил страшный диагноз – сухой некроз. Гангрена, если так понятнее. Дальше – лечили всем миром, от Дальнего Востока до Крыма. Долгие четыре месяца пересылаемых фотографий и советов орнитологов. Но это уже другая история… А что же Машка? Именно тогда из неё и выползла на свет божий Человечность. Когда Атаман фактически не передвигался, она терпеливо «дежурила» рядом с ним. На ужин, я делила яйцо на шесть частей и давала каждому по кусочку, чтобы молодёжь лучше пережила линьку. Так вот, Машка хватала свой кусок и несла его Атаману: «Ешь, братишка, тебе сейчас нужнее!»
Если бы Машка была рождена человеком, наверно, она стала бы спасателем. Раз к нам прилетела стая воробьёв. Разнюхали маленькие серые разбойники, что у кур всегда есть чем поживиться и стали таскать пшеницу. Сначала втихаря, потом обнаглели. Первой надоело их нахальство Никаноровне. Она долго наблюдала, но однажды выждала удобный момент, когда воробьи облепили кормушку и рванула «в рукопашную». Остальные куры не заставили себя ждать. Стая воробьев благополучно смылась с «поля боя», а один, которого Пётр Иванович Младший потрепал за крыло, вырвался и, пролетев метр, свалился прямо под ноги к Машке. Испугался он крепко. Лежал обездвиженный от испуга, смотрел немигающим взглядом на склонившуюся над ним Маню. И тут она вдруг начала громко и пронзительно кудахтать. Я была рядом, поэтому видела всю картину от начала до конца. То, что Машка не тронет воробья, не сомневалась, а вот то, что случилось дальше… Воробей лежит парализованный страхом, дышит так часто, что того гляди сердце у него выпрыгнет. Я беру его в руки, сбрызгиваю водой из Машкиной поилки, глажу. Когда он немного успокаивается и приходит в себя, сажаю на землю. И тут Машка выходит у меня из-за спины, кладёт перед охреневшим воробьём зерно и начинает квохтать, как наседка, когда зовёт цыплят клевать.
Машка была не такой как все. Куриный Бог, позволивший ей родиться «вопреки и не вовремя», взамен отобрал у неё право жить нормальной жизнью. Машка была больна. Болезнь проявилась, когда она начала нестись. После выхода первого яйца, Маня села на лапы. Суставы припухли, каждое движение давалось с трудом. Поехали к ветеринару. Он осмотрел её со всей тщательностью и посоветовал: «Да сварите вы себе супчик, пока ваша курочка ещё не напичкана лекарствами. Бесполезно всё. Долго не протянет». В машине я посадила Машку на переднее сиденье и начала с ней разговаривать. Наверно, со стороны это выглядело так, что я сошла с ума. «Знаешь, Мань, не бери в голову его слова. Запомни, мы с тобой обязательно выкарабкаемся. Ты ещё будешь бегать у меня, как угорелая, и держать хвост пистолетом. И никогда ничего не бойся. Я рядом, слышишь?» Так и доехали до дома. И началась у нас с Машкой другая жизнь: ремиссия – обострение – и снова ремиссия.
Несмотря на болезнь, Машка была очень жизнерадостной. Одна из всего моего куриного царства, она танцевала. Никогда не видели, как танцуют куры? Это очень завораживающее зрелище. Жаль, что у меня так и не получилось снять Машкин танец на видео, никогда в такие моменты не было телефона под рукой. Первый раз она танцевала перед дождём. Надвигалась гроза, небо уже резали полоски молний. Я в спешке накрывала выгул тентом. И вдруг Машка расправила крылья, как самолёт, и начала буквально кружиться на месте. Потом остановилась, вытянула шею, закачала головой, как «собачка на бардачке», мол, оглянись назад. Я оглянулась, а там, на черно-синем грозовом небе – радуга. Вся такая блеклая, размытая, и только широкая фиолетовая полоска горит, как неоновая реклама в ночи. На Машку обернулась, а она стрекочет что-то, глаза искрятся радостью, хвост распушила и кружится. Её лавандовые перья колышутся на ветру и «горят» под стать радуге. Чудо, да и только!
Второй раз Машка танцевала, когда я принесла ей розу, ту самую – лавандовую. Осень была 22-го года. Сырость кругом. У Маньки обострение началось, она из сарая не выходила, у меня дела – стрижка роз под зиму. И вот со срезанным бутоном я зашла её проведать. Машка увидела цветок, крыльями захлопала, с трудом поднялась на трясущихся ногах и давай кружиться… Правда, долго не смогла, подвели ножки. Зато я поняла, что Машка любит свой лавандовый цвет, видит она в нём чудо-чудное и очень ему радуется.
Сгубила Машку любовь. Да, та самая, настоящая, ко всему живому. После смерти Атамана, подсадила я к девчонкам Илюшу. Не петух, а картинка. Глаза большие, гребень розочкой, окрас бело-голубой. Одним словом, красив, как индийский бог. Девчонки мои сразу его приняли, головы перед ним склонили. Все, но не Машка. Оно и понятно - княжна. Сторонилась она Илюхи с месяц, не подпускала к себе. И вот, бац, обострение. Машка обосновалась в гнезде, Илюха присел рядом, да так и просидел целый день. Вечером стая с выгула вернулась, на насесте спать устраивается, а Илюха на жердь ко всем не идёт, так и сидит рядом с Машкой. Пришлось на следующий день гнездо усовершенствовать с «учетом обстоятельств». Так и спали всё оставшееся время вместе: Илюха на жерди, прибитой к краю гнезда, а Машка на соломе, зарывшись головой в пух на его груди. Трогательно, нежно и…совсем не по-куриному.
Ко всему привыкаешь. За годы болезни мы с Машкой научились быстро выходить из кризиса. Так бы и жили, но паскуда любовь решила вмешаться. В одно солнечное майское утро Илюша спрыгнул с насеста и позвал всех остальных. Рада, Василиса и Любава вереницей спустились вниз по лестнице, а Машка, недавно оправившаяся после болезни, решила спрыгнуть. Приземлилась неудачно. Месяц проведённый в лазарете был пыткой для неё и для меня. Ночевала она по-прежнему в своём гнезде рядом с Илюхой, а утром я на руках относила её обратно "в больничную палату". Днём ходили гулять в отдельный выгул, чтобы никто не зашиб её в азарте охоты за майскими жуками. Солнце и тепло стали нашими союзниками. Машка поправлялась на глазах. К концу июля она уже уверенно самостоятельно ходила и даже пыталась рыть песок.
- Ну что, Мань, ты как?
- Цоцок – она поприветствовала меня, слегка взъерошив свою лавандовую гривку. В глазах пляшет озорство, значит всё нормально. Я присела на пенёк. Она подошла, вытянула вперёд шейку: - Обними.
Я развела руки в объятьях, она не мешкая, запрыгнула ко мне на колени и, вытянув шею, положила голову на плечо. Обняла её и стала гладить по спинке.
- Больше никаких лекарств, да, Маш? Ещё недельку погуляешь тут, и возвращаемся в стаю. Осень скоро, месяц всего остался. Пора нам с тобой птичник к зиме готовить. Застелем толстый слой соломы, чтобы вашим ножкам было тепло и мягко. А ещё, Машка, нам надо наших селезней приютить. Видишь, прижились они с нами, не улетают. Трутся об ноги, как кошки, хоть и дикари. Ну, не бросать же их зимой на морозе? Приютим, правда? Поселим их в "лазарете", а ты выбирай сама к кому идти. Хочешь, к своим возвращайся, а хочешь - в родительский дом. Мамка твоя Забава, вон как за тобой ухаживала, клюв тебе чистила, когда ты сама не могла.
- Цоцок…
Утром следующего дня Машка отказалась от завтрака. Долго квохтала в гнезде, к обеду снесла яйцо. Весь день я следила за ней. Машка вела себя, как обычно: рылась в песке, дремала на границе солнца и тени, а к вечеру забралась на пень и стала внимательно наблюдать за утками через решётку. Я уговаривала её поесть, приносила вкусняшки. Она отказывалась. К исходу второго дня голодовки пришлось предпринять попытку накормить её через шприц. Машка вырвалась и убежала. Потом она начала обманывать: делала вид, что клюёт, а когда я уходила, она снова забиралась на пенёк и с грустью смотрела на уток.
Через неделю Машка ослабла и начала много спать. У неё ещё оставались силы, чтобы открыть глаза и поднять перья на гривке - знак, что она меня слышит. Я понимала, что это конец, что уже ничего не сделать. Последний день её жизни я провела на птичнике. Если отходила от неё, то совсем ненадолго. Счёт шёл на часы. Вечером Машка дождалась, когда все птицы зашли ночёвку, собрала последние силы и долго смотрела на всех так, словно хотела запомнить. Потом вытянула шейку – «обними». Я взяла её на руки, она положила голову мне плечо, как обычно. Машка умерла тихо, без свойственных курам криков и хлопанья крыльями. Она тихо заснула… навсегда…
Я долго ходила в темноте вокруг птичника с мёртвой Машкой на руках. Что я чувствовала? Мне казалось, что если я оторву её от себя, то вместе с ней оторвётся часть меня, оторвётся и закостенеет, как её лапа до последнего стука сердца сжимающая мою руку…
На заре следующего дня похоронила Машку под кустами сирени. Кукарекал в то утро Илюха, как никогда громко: то ли солнце восходящее приветствовал, то ли с Машкой своей прощался, как знать?
Было это 4 августа, а 4 октября, посредине осени разразилась настоящая летняя гроза, и расцвела роза. Та самая, лавандовая, сгинувшая после весеннего затопления, и появившаяся сейчас: не вовремя и вопреки всему. Вот уже неделя прошла, погода жуткая. Ветра штормовые, дожди проливные, первые заморозки… Всё вокруг пожухло, скукожилось, облетело… лишь роза цветёт. Стоит себе, как ни в чём ни бывала. Лавандовая. Малюсенький кусочек Машкиной радуги на земле…