Заканчивается обеденный перерыв, мы сидим в общем чертежном зале с моим старшим коллегой, Николаем Константиновичем. Конструкторы еще не вернулись из столовой, в зале никого, кроме нас. Николай Константинович выпил свой кофе и задумчиво разглядывает себя в маленькое зеркальце. Много лет назад конструкторы часто работали с документами на кальке. Когда нужно было подчистить бритвой изображение, под кальку подкладывали стекло или зеркальце. Были франты, которые использовали полированный кусочек мрамора. Зеркальце у моего коллеги сохранилось еще с тех самых, воистину незапамятных времен.
- Да, - говорит он сокрушенно, - ну, и физия с годами стала. И откуда что берется?
Я не могу ответить на этот вопрос, да он и не ждет от меня ответа. Мы давно знакомы, и я уже догадываюсь по выражению его лица, что меня ждет очередная новелла из жизни.
- Лет двадцать пять назад я не такой был, - говорит Николай Константинович в раздумье, но потом решительно добавляет, - нет, совсем не такой. Орла видел на картинке? Ну, вот. При чем здесь – нос кривой? Я тебе не про нос. Я – в целом характеризую. Экстерьер, понимаешь? Что значит, перья? Ты что, издеваешься что ли? Не зацикливайся на деталях. Орел и баста. Помню, попросил нас помочь Никитич. Помочь надо было домик в саду сложить. Кирпич он где-то надыбал, брус привез, доски, а кладчиков-то нет. Собрались мы, похоронная бригада. Почему похоронная? Нас всегда так называли. Тогда сервиса не было, все сами: выносить, копать, закапывать. Молодых специалистов туда брали, кто покрепче. Ну, и так, из ветеранов кое-кто задерживался. Хороший народ подобрался, все, как на подбор. Тоже - орлы. В общем, позвал нас Никитич, приехали мы.
Жара была!.. Сложили мы ему стены за два дня. Как раз выходные ушли. В воскресенье во второй половине дня стропила поставили, обрешетку бросили и пошабашили. Крыть не стали, хозяин решил, что это он уж сам. Никитич так-то хлебосольный, но сразу договорились, что, пока работаем – ни-ни. То есть, сухой закон, чтоб его… Ладно, с обрешеткой закончили, сейчас, думаем, мы это дело размочим. Внизу там, в сторонке под березами, жена с дочерью его стол уже накрыли. Наварено, нажарено всего – красота. Буквально голова кружится от запаха. Главного только нету, ну, ладно, думаем, остывает, наверное. Жарко же.
Помылись из шланга, сели за стол. Никитич благодарит, речугу толкнул, какие мы хорошие. Мы молчим – ситуация не ясна. Пошел он куда-то в сторону, смотрим, тащит ведро с чем-то. Леша Чемерис, рядом сидел, локтем толкает. Медовуха, говорит, сам облизывается, как кот. Любит ее до страсти. Никитич ведро на стол взгромоздил. Оцинкованное, новенькое такое, литров на восемь. Березы в ведре отражаются. Ну, и мы тоже. Хорошо так видно. Сидим, предвкушаем. А Никитич говорит, пейте, мол, ребята, хорошо в жару клюквенного морса выпить со льда.
Мы сидим, как на поминках. То есть, прямо, захоти специально, так в душу не плюнешь. И, главное, видно же все, в ведре-то. Стенки блестящие, но кривые. А нас и так-то повело от горя. Глядим на себя в отражениях: елки зеленые! Ужас нечеловеческий. Упыри. Кошмарная жуткость. Ну, посидели, помолчали, что делать-то? У нас же нет с собой. В общем, выпили мы это ведро. И - что ты думаешь? – охмелели с него, как с браги. Жарко, наработались, а тут – клюква эта. Сидим пьяным пьяны. Поели, конечно. Ага, закусили… Никитич нас оглядел и говорит: ну, теперь надо вспрыснуть новый домик, чтоб стоял. Достает бутылку беленькой. Вот нас восемь мужиков было. Я тебе скажу, полегли все с этой бутылки, с поллитровки. Кому расскажи, не поверит. Ноги поотнимались. Часа три проспали. Прямо, под березами. Как в атаке – где шел, там и упал.
Так я тебе скажу, с той поры в комнату смеха – ни ногой. Дети обижались, маленькие были. Не могу и все тут. Мне эти кривые зеркала – как увижу, сразу Никитича вспоминаю с его ведром морса. Кошмар. Прямо, переворачивается все внутри. И клюкву тоже – ни в какую. Аллергия у меня на них развилась на нервной почве. Прыщами закидывает и чешусь весь, как шелудивый. Я читал, у орлов тоже бывает аллергия. Благородная птица потому что. Да еще встретится в жизни такой вот Никитич. Двадцать пять лет вместе отработали, кто бы знал… А он, как Исаев-Штирлиц, под прикрытием. Таил нутро свое. Двадцать пять лет. А ты говоришь, перья. Тут без перьев-то не знаешь, как быть…