Мотя
1
Мотю доставили на притравочную станцию ввечеру.
Сторож Щипочка только что изготовился ужинать: снял с плиты сковороду с жареной барсучатиной, потянул носом.
- Ништяк запашок, - сообщил красотке, распахнувшейся на развороте пришпиленного к стене порножурнала, и хохотнул, нагнав двусмысленность фразы.
В покой стихшего на ночь заведения ввинтился рокот авто. Щипочка глянул в окошко: лучи фар, ныряя на ухабах, лизали кромку сплошного забора.
- Какого хрена...
Он вышел из сторожки, врубил прожектор. Свет выхватил часть двора с длинным зарешеченным строением. Тотчас по разлинованной отражениями решеток земле заметались косые тени; пространство наполнилось рыком, писком, в этот ор врезался знакомый сигнал "Газели" и придушил Щипочкин выкрик: ёб…ный ты смешной!
Бывший вор щипач Дмитрий Щепочкин погорячился. Владетель испытательно- тренировочной станции - пожилой еврей и список с Яна Френкеля Павел Иосифович Рабин был насмешлив, гетеросексуален, избирательно представлялся Палосичем, мимоходом сканируя интеллект, и любил слегка озадачить, подменить, к примеру, шанс шанкром, участливо заглянув собеседнику в глаза: "у тебя есть шанкр, воспользуйся им".
- Ты, Саня, за Мотю не горюй, - обещал он дрессировщику Саше на подъезде к ИТС. - Зверей содержу на ять, и кошт не чета твоему жопито.
- Шапито.
- И я о том, за версту говном прёт. А у нас что ни зверь, то огурчик.
- Туды его в качель.
- Умница. Перебегай ко мне, рублем не обижу.
Грузовая "Газель" проехала распахнутые сторожем ворота.
- Принимай насельника, Дима, - сказал Рабин.
- Барсука?
- Льва. Расширяемся под сафари-парк. Ты Сэмэна сперва дожуй. Вчера, - Рабин отнесся к Саше, - барсука Сёму ягдтерьер... язык вывихнешь, задрал. По недосмотру. Жаль, красавец был барсук. Арбайтен, Митрий, волоки трап вынимать зверугу.
Гималайский медведь - старый, запущенный, без намордника, ведомый дрессировщиком за ошейник, будто за шкирку, покорно сошел по трапу, плюхнулся на задницу и безучастно оглядел новое пмж. Обитатели клеток, почуяв зверя, притихли, забились в сумрак загонов; только лисица - ладная, откормленная - продолжала метаться из угла в угол, с упорством параноика наскакивая на решетку, вязкая слюна тянулась из ее пасти.
- Сегодня гончие задали Патрикеевне жару, - сказал Рабин Саше. - Может, спятила?
- Шибко драли?
- Боже упаси, притравка без контакта.
- Тогда отойдет. Но все равно сдуреет. Дюжина сеансов, потом аминь. Не жаль зверья, Палосич?
- Э, ласковый, кто бы меня пожалел. Это бизнес. Ты глянь; нет, ты уж пойди к клеткам, да глянь! Чучела б делать из этих зверей, не было б в мире чучЕл чучелей. Шерстинка к шерстинке! А сюда прибыли навроде твоего Моти - мешки с костями. Вот он – пан Гималайский - бухнулся на жопу, ласты не держат, а я за него двадцать кусков твоему директору отвалил, спас от голодной смерти.
- Кланяйся спасителю, Мотя, - велел Саша.
Медведь горбатенько поднялся в рост, прикрыл лапой замызганную чайку на груди и поклонился, но не Рабину, а Щипочке.
- Бедняк бедняка видит издалека, - усмехнулся Рабин в усы. - Угадал душевного человека.
Мотя будто и впрямь что почуял, раззявил губы, выпрашивая у Димы гостинчик.
- Напрасно смеетесь, Палосич. Мотю не проведешь, он все понимает, но сказать не может. Поощри, добрая душа, - Саша подал сторожу кубик рафинада.
- Веточки не оттяпает? - забоялся Дима. - У меня их мало.
- У него зубов осталось как у тебя пальцев, - сказал Рабин. - Клади на губу не ссы, медведь тебя кентом выбрал.
Получив угощение, мишка опять брякнулся на пятую точку.
- Ушатали сивку, - вывел Палосич. - Ничего, откормим, наведем лоск, - потом вдруг выпучил глаза, захрипел и рухнул замертво рядом с медведем.
***
Нечаянный подвох, причуда фатума.
"Хороший был мужик. Оттого, наверное, и хвоста легко кинул, не мучился", - прощаясь на кладбище с Павлом Иосифовичем, думал Дима. Бросил ком суглинка в могилу - бум!
2
Бум перемен.
Сын Рабина Аркадий, не в пример родителю - не жадному и не злому, оказался алчен и жесток. При жизни Палосича Щипочка видел наследника лишь однажды, месяцев десять тому, и подивился несходству отца и сына: "обмылок плешивый; приемный что ли?"
Перво-наперво новая метла махнула из звериного корыта прежний рацион. Следом вычистила трех наймитов бульбашей, вместо них явились два таджика - молодые, усердные и бестолковые. Солидных собачников, оттягивающихся здесь - за городом - под стейки и коньячок, сменила кровожадная урла, угоравшая от контактной травли и кокса, а псы их, в отличие от тех чистокровных, по штуке баксов за штуку, казались чупакабрами из преисподней, назначенных не охотиться, но только рвать.
"Еврей еврею рознь, - тосковал сторож по прежним порядкам, присматривая за таджиками, разносящими тухлый харч едокам. - Чтоб ты так жил, гнида! Хиляет, бл…дь, как в морге!"
Хищники воротили морды от осклизлого терпуга и зазеленевших кур, но жрали.
Увечному Щипочке тоже некуда было деваться. На последней командировке он вдруг подался в быки-рогометы (призадумался за свою шалопутную жизнь, к сорокалетию увидев сон в СИЗО: бревенчатый домик, ромашковый двор, стол под сиренью, на столе самовар, за столом - он в белоснежном исподнем, в руке тульский пряник; одесную - бабёшка с добрым лицом, напротив - двое огольцов мал-мала лижут петушков на палочках) взялся стахановски добывать в лагере УДО и ларек, и однажды так замечтался о будущем тихом счастье, что вдогон за железякой послал в вальцы правую руку. Кисть он выдрал, но четыре пальца сделались вдвое короче. Улыбнулись и досрочка, и тихая гавань с сердечной лоцманшей, и всё вообще, даже лопатники на переломе в оттопыренных карманах фраеров.
Придавленный судьбиной незлобивый Щипочка сделался нервным, на перевязке двинул с левой груборукому лепиле в нос и загремел в ШИЗО, куда наведался еще пару раз, пока тянул срок. К Рабину нецелого Диму пристроил семейник Моня, черкнул дяде челобитную и пошутил – неунывающий аферист, провожая худосочного земляка на волю:
- Не обжирай у анкла зверей, им и так херово.
Палосич при встрече был доброжелателен и краток:
- Племяш за тебя просит; стало быть, человек ты хороший.
Потом показал на территорию ИТС:
- Тут тебе и кол, и двор... отставной багдадский вор.
- У меня год надзора, прописка нужна, - ввернул Дима.
- Устрою. Ночью бди, бл...дей не води; и беса в себе попридерживай, сюда такие бобры наезжают - барсетки от лавешек трещат, не нагребай беды на свою голову.
Так было, а теперь Рабин в могиле и, верно, ворочается в домовине, грезя навалять по шее идиоту Аркаше за то, что вывернул наизнанку папин бизнес, но Аркаша ужас как далеко.
3
Нынешняя ночь выдалась Щипочке беспокойной. Накануне скотч-терьер, смахивающий на лютого мохнорылого деда, перегрыз бедро еноту. Енот Гриня - попрошайка и здешний старожил - по обыкновению прикинулся мертвым у выхода из дощатой норы. Терьер, выползший следом, тупо уставился на недвижный комок, соображая. Владелец не взял пса на поводок, как следовало; этот прыщавый сморкач, с фейсом отпетого негодяя, наддал по еноту берцем, и зверек побежал...
"Пристрелить, чтоб не мучился, - маялся Щипочка, закутывая вопящего Гриню в тряпку, - но из пальца что ли".
До полуночи умирал енот, забившись в сторожке между "Лысьвой" и умывальником. Дима уж было решился тюкнуть его топором, но тот издох сам. Сторож глядел на Гриню и, не зная зачем, прикидывал, сколько в последнее время было задрано лис, кроликов, белок... прицепом вспомнил как приглашенный хохол ветеринар, с удачной фамилией Коровяк, третьего дня выдирал клыки соструненной Патрикеевне и Чуку с Геком - братьям волкам, взросшим здесь сызмальства; как похохатывал при этом Аркадий, отпуская что-то о пользе манной каши и о выхлопе в семьсот колов против ранешних трех сотен, когда травля была бесконтактная; разъезжался о зверье, которого браконьеры воз навезут, только свистни, и о Моте, до чьих когтей днями подоспеет шабашка тому же Коровяку.
Дима хоть и желал живодеру Аркаше болт в гузно, но, в общем-то, клал с прибором на всю эту возню. Однако Мотя - другое дело. Покойный Палосич вышиб десятку, пошутив, что медведь усмотрел в Щипочке приятеля.
- Чем ты его присушил? - дивился Аркадий. - Раскланивается с тобой, чуть не обниматься лезет.
- Хрен пойми, - сердито отбояривался Щипочка. - С первого дня прилип как слива к жопе.
А сам таял от собачьей привязанности зверя.
- Ах ты побирушка, фоска под...бная, - урчал сторож, скармливая вечерами в
редкозубую Мотину пасть рафинад и печеньки.
Мишка нямкал няшки и вглядывался вишнёвыми лупками в лучший уголок Диминой души.
Неделю назад с Мотей вышло нехорошо, его крепко отделала пара бывалых лаек: покусали зад, ляжки, и даже хвост. Очумевший медведь ревел и неуклюже отмахивался, насколько позволял трос и остаток ловкости. Аркаша, и тот не выдержал, а может, пожадничал над явным убытком:
- Хорош! - заорал он лайкодержателю. - Уйми псов! Димон, уводи медведя, еб...на мать!
"Еб…на мать не только мать закона, еб…на мать зовут и Агафона!" - кипел сторож, препровождая зверя в клетку.
Следующим утром Мотя не стал класть поклоны Щипочке, поприветствовал, как смог: лежа на брюхе, просунул лапы и нос сквозь решетку, спугнув с ран тучу зеленых мух.
"Черви разведутся, cсука, - мелькнуло, - сгниёт! В город нужно двигать за лекарством".
Как раз сегодня поднадзорному Щипочке необходимо было явиться в районный ОВД для регистрации. Еженедельные поездки в райотдел, провонявший бытовым газом и ментовским духом осточертели. Но год истекал, а с ним и надзор.
- Ну что, вор пикулька, - подшучивал над Димой капитан Довбня, занося явку в журнал, - последняя неделька пошла. Скучать по тебе буду. Ну да ничего, глядишь, опять встретимся.
"Хера тебе лысого дОлбня! - злился про себя Щипочка. - Обожди, приеду ночью, насру вам тут на крыльцо".
Щипочка знал: не станет он обсирать крыльцо мусарни, но от этой мысли делалось уютнее на душе.
Покинув ментовку, Дима зашел в аптеку, где купил перекись, марлю, катушку пластыря, а мазь Вишневского ему сосватала стройная фармацевт лет сорока, с дефектом речи, вздернутым задком и повадками хотящей давалки:
- Раны рваные?
- Рваные.
- Ребенку? Взроцлому?
- Медведю.
- Ах-ха-ха! - залилась она, прогуливаясь по клиенту бля...ским взглядом. - Цутник!
"Нагнуть бы тебя, сиповочка. Прямо за стойкой". Диме, как Кисе Воробьянинову, вдруг страстно захотелось женской ласки. Но Дима не ведал о терзаниях Кисы, книг он сроду не читал, он время от времени разбирал лишь ментовские протоколы и то - по слогам, а потому поступил немудрёно: выйдя из аптеки, нырнул в дверь по соседству, в сексшоп, прикупить свежий журнальчик. "Мотю полечу, потом подрочу".
- Куда ты впёрся, Айболит хренов? - вполголоса ныл Аркаша, застав Щипочку в клетке над медведем. - Махнет лапой и кишки из тебя вон, а я сяду.
- Вах-вах! - подкудахтывали таджики и сплевывали насвайные слюни.
Но Мотя, в наспех состряпанном наморднике, лежал смирно. Пока Дима состригал
шерсть на ранах, накладывал мазь, клеил пластырь, мишка изредка поднимал башку и опасливо взглядывал на сторожа: больно не сделаешь?
Через шесть дней лечения Мотя оправился.
Все это, пока подыхал енот, припомнилось теперь Щипочке.
"Выходил Мотю, твою мать! Псам на растерзанье", - сокрушался он, засыпая.
Завтра Диме предстояло в последний раз пройти надзор. Во сне он якобы ожидал утренний "пазик" в город, и уже видел авто, сбавляющее у остановки ход, но тут явилась покойница мать, взяла за руку и свела с трассы в васильковое поле. Дима хотел сказать ей, что следующий рейс будет лишь в полдень, что капитан Довбня взыщет за опоздание, но трусил покойницы, не решался заговорить. Как только ушел автобус, мать выпустила его руку и удалилась в васильки тихими стопами.
Потом во сне его снесло в райотдел, в кабинет Довбни. На столе, по пояс нагая, распахнув ладные бедра, разлеглась аптекарша.
- Хоцу пороца! - заявила она сходу, и шлепнула ладонью по гульфику своих шорт.
Щипочка в жизни не испытывал бОльшего восторга. Подпрыгивающим аллюром он метнулся к столу, и с вседозволенностью, какая приходит только во сне, принялся тискать аптекаршины груди, чумея от волнообразной игры ее тела; оглаживал плоский живот, подбираясь всё ниже, но не спешил, оттягивал миг, страшась только припустить нежданчика и вместе зная, что и после него будет наготове через минуту. В голове, под иерихонский рёв "зае…у!" мчала круговерть поз одна слаще другой.
Дима вылизывал языком пупок - последний редут, за которым чудилось разграбление крепости.
- Целуй меня! - медовым голосом изнемогала аптекарша, - ниже, ниже... и так – до самого х…я! – вдруг прибавила она утробным басом.
Дима вскинулся и застыл: вместо дамы на столе разлегся квадратный капитан Довбня, с усами до горла, оселедцем в пол-аршина и рожей купоросного цвета. Он походил на труп Тараса Бульбы.
"Сейчас вы…бет!" - перепугался Щипочка.
- Вые…у! - длинно рыкнул страшный мент. - За нарушение режима! Сержант, позовите Вия!
Грянула тишь. За дверьми послышалась тяжкая поступь и потянуло могилой.
"Крикни же, петух!" - взмолился онемевший Дима, вспомнив жуткий советский фильм.
Но вместо петуха ахнул гимн Российской Федерации: таджики, селившиеся через стенку в пристройке, врубили радио, и Дима проснулся.
4
Измученный диким сновидением, Щипочка без аппетита жевал хлеб с салом и корил себя за подломленный адским Довбней кайф: "Сука ментовская! А аптекарше надо было слёту вдувать, по-гусарски!"
Еще он жалел, что не обмолвился словцом с матерью. "И чего это она меня от автобуса отвела?"
Поскребшись в дверь, вошел таджик.
Нелегалов звали Файзуллох и Мукаддасхон, но сторожу не давался тугой набор букв; к тому же он не мог запомнить кто из них кто и величал того и другого Махмудом.
- Ись нету, - пожаловался бабай. - Кончился.
- Кончился, ё. Свинину хаваете?
- Кушаем.
Диму почему-то рассердила всеядность таджиков.
- Гляди, Махмуд, - погрозился он, отрезая шмат сала, - отпишу вашим родичам
что вы Аллаха не любите.
Работник ушел, а Дима засобирался ехать в райотдел.
Опять заявился таджик, но уже другой:
- Мотя не встает, не кушает, умер поди.
***
Медведь лежал сбоку от входа, отворотив морду.
- Мотя, - позвал Щипочка.
Зверь не пошевелился. Дима вошел в клетку, повернулся закрючить дверь, и получил такого тычка в бок, что отлетел к стене. У распахнутой двери уселся Мотя.
- Ты охерел!? - заорал Щипочка, и понял, что вопит от страха.
Таджики драпанули к сторожке, однако тормознули у порога пристройки, готовые шмыгнуть внутрь.
Но медведь, казалось, не собирался покидать клетку. Он сидел, загораживая выход спиной, и глядел на поверженного владыку.
"Вылупил шнифты, пиз…юк!" Дима чуток успокоился. "Надо выбираться, кто знает, что у него на уме".
- Мотенька, чего ты, ведмедюшка, задумал? - засюсюкал он нараспев и неприятно подивился себе: до чего склизко он способен подъехать из боязни. - Выпусти, я на автобус опаздываю. Мне полицаю нужно показаться, не то этот змей такого гуся выведет, что я подавлюсь. А я тебе арахиса из города привезу. В сахаре, бл…ть.
Медведь поднялся на лапы.
Дима тоже встал.
- Вот и умница, - продолжил заливаться он, - шевели булками, двигай в уголок, а я выйду.
И сделал для пробы шаг.
Но Мотя мотнул башкой и рявкнул так, что к углу прилип сам Дима.
Мишку - озверевшего и чужого - было не узнать.
"Во попал! И мобила в сторожке".
- Эй! - крикнул Щипочка таджикам. - Звоните в эмчеэс. Один, один, два. Скажете, человек пропадает в клетке с медведем.
Те закивали и скрылись в пристройке.
- Довыё…лся ты, Мотя, - взялся стращать Дима. - Сейчас приедут бойцы и снесут твою башку, тварь ты неблагодарная!
Сторож как-то вмиг рассвирепел. Свались с неба дробовик, шмальнул бы в Мотю, не задумываясь. И тут его догнало: у конторы нет адреса, а Махмуды не смогут объяснить МЧС, как сюда добраться.
Показались таджики.
- Там говорят, мы где? - крикнул один.
- В пи…де!
- А?
- На! Набирай Аркаше. Пусть чешет сюда со спасателями.
"Часа полтора надо продержаться. Уснула бы эта гадина, что ли".
- Там говорят, недоступен, - сообщил таджик.
"Дрыхнет, сука!" - Дима плюнул в пол, а Мотя вдруг поднялся, убрел в противоположный угол и лег, освободив Щипочке путь к выходу.
5
Дима велел таджикам молчать о происшествии.
К восьмичасовому автобусу он опоздал, а потому завалился на диван коротать время до полуденного рейса.
По телеканалу гнали сюжет из соседней Чечни. Рамзан Кадыров, на вид простой и доступный, выгуливал московскую репортершу по Грозненскому зоопарку - обихоженному, чистенькому, точно скопированному с открытки. Обитателей было не много: тигр, пара львов, волк и бурый медведь. Холеные звери глядели с достоинством, как члены политбюро на первомайских плакатах.
"Фартануло им... - дрёмно думалось Щипочке, - катаются как сыр в масле. А Мотя опасный стал, больше в клетку не войду".
Под гортанный говорок Кадырова Дима уснул. Его разбудил телефонный звонок Аркаши:
- Живой?
- Дышу пока.
- Значит, в ментовке не был.
- Не был. Опоздал на автобус. Двенадцатичасовым поеду.
- Уже не надо. В рубашке ты родился, Димон.
- Ага, в клеточку. А что такое?
- Нет больше райотдела; руины и трупы. Там газ взорвался полчаса назад, у меня стёкла на кухне вынесло. В общем, отмечай свой второй день рождения. Приеду завтра, с Коровяком, когти Моте выдирать.
Дима долго лежал потом, уставившись в потолок. Он понял всё так, как дано было ему понять. А истиной ли являлось его суждение или то, что произошло, было всего лишь хитроумной ухмылкой случая - для него не имело значения.
В открытую форточку влетел мотылек, заметался в поисках выхода и прилип к паутине над окном. Дима поднялся, выпустил бабочку в ее короткую июльскую жизнь, потом пошел к Моте.
***
Ставропольской степью плелись двое. Бледнели звезды, ночь была на исходе, и путники устали. Время от времени, когда уж слишком одолевали сомнения, человек прикладывался к фляжке с водкой, потом хрустел кириешками, угощал ими медведя и приговаривал:
- Ничего, Мотя, прорвемся. Кадыров добрый: сыт будешь, пьян и нос в табаке.
Спаситель ты мой! Кентяра! - И чмокал мишку в темя.
Так они шли, не ведая, что тащатся в противоположную Чечне сторону. А в вышине обе Медведицы перемигивались с Весами, уготовляя будущее двух неприкаянных существ - зверя и человека.