Судью Пантелеева боялись. Он был принципиален и несговорчив ни с бандитами, ни с начальством и, еще неизвестно, что тут опаснее. Ходили сплетни, что судьи любят две статьи, про мошенничество и про наркотики, они считались денежными. А принципиальный судья Пантелеев довольствовался только зарплатой и рассматривал дела независимо от величины принесенного ущерба, вникая медленно и скрупулезно и в копеечные кухонные склоки, и в добычливые взломы ювелирных магазинов.
Его руководитель, являвшийся председателем суда, не любил Пантелеева, но уволить не мог, поскольку каждый раз не набирал положенных для представления в инстанцию двух третей кворума. Не любил, потому что Пантелеев принципиально не брал взяток за условные наказания или за освобождение из-под стражи и не приносил ему, своему руководителю, положенной доли.
Пантелеев не был потомственным судьей, вначале он работал учителем начальных классов, заочно окончил юрфак, пять лет работал судебным исполнителем в районном суде. Потом сдал квалификационный экзамен по праву (судебной практике и процессуальным документам), прошел конкурсный отбор, затем проверку судейской коллегией. У претендента на судейскую должность строго не должно быть судимости, долгов и скрытого имущества. И эти требования касалась не только самого претендента, но и его близких родственников, включая бывших жен. Есть такая судейская шутка, мол, судья должен быть сиротой, чтобы не было проблем с родственниками. Для Пантелеева это не было шуткой, он был сиротой и у него никогда не было жен, ни настоящих, ни бывших. Он жил один и, по итогам проверки, был назначен судьей в суд общей юрисдикции приморского города, где и проработал двадцать лет.
Обвинение, которое он сейчас рассматривал, было запутанным, там разбиралось присвоение денежных средств в особо крупном размере. Это было тяжкое преступление, наказываемое лишением свободы до десяти лет. Обвиняемый находился под подпиской о невыезде. Судебное разбирательство длились год, оглашение приговора было назначено на завтра. Накануне был выходной день, Пантелеев вышел из дома и не торопливо пошел к набережной. Он не выбирался на море всё лето и соскучился, а сейчас уже осень.
Прибрежный парк был усыпан пожелтевшими и подсохшими пальчатыми листьями ликвидамбаров и платанов. На изящных фонарных столбах мерзли оцепеневшие бабочки, в охлажденном субтропическом воздухе редко мелькали цикады, ищущие зимовочное прибежище. Море встретило Пантелеева недружелюбно, издали угрожая набегами вздыбленных асфальтовых волн, баламутящих прибойную гряду. На пляже пусто, только притихшие чайки неторопливо бродили в мангальных беседках, да на ветру трепетал забытый с лета зеленый флажок «Море спокойно. Купаться разрешено»
Пантелеев усмехнулся и бросил на песок старый кожаный портфель. Походил вокруг, покурил, мельком посмотрел на часы и быстро сбросил одежду. Он ощутил уколы мятущихся в ветре острых песчинок, пригладил волосы, энергично помахал руками и побежал к воде, поддевая на ходу сухие бурые водоросли. Море билось в тусклой депрессии, захлебываясь припадочной пеной под накинутым на него брезентовым небом. Вода обожгла и, вцепившись в Пантелеева, потянула на глубину.
Пантелеев не боялся ни ветра, ни холода, ни отбойного течения, поэтому беззаботно устремился от берега, с наслаждением работая рельефными руками и умело вдыхая мокрый воздух при каждом быстром повороте головы. В момент прохождения руки по воздуху, Пантелеев опускал голову, делая мощный выдох в кипящую под ним воду.
Он прошивал волны и думал о всяких праздных пустяках, которые никогда бы не пришли ему в голову на деловитой суше. Море умело вызывать на откровенность. С ним можно было болтать, даже если оно сердилось, как сейчас. Например, о своем детстве. Кому интересно наше детство, кроме моря? А море наша колыбель, оно привычно слушает нас, матерински шлёпая и увещевая быть благоразумными. А мы не слушаем, мы смеемся и отчаянно барахтаемся в любящих материнских руках, которые тайком целуем, ощущая на губах соленый вкус растроганной стихии.
Пантелеев ощутил радостный приток сил, готовых бесконечно нести его над черным хрусталем бескрайнего шторма и тут увидел мелькнувшую над волной руку. Она была в пяти метрах по курсу. Рука порывисто исчезла в воде и больше не появлялась. Пантелеев сделал несколько сильных гребков, нырнул и нащупал в темноте человеческую голову. Вытащил на поверхность залепленное мокрыми волосами лицо, бледное, с закрытыми глазами. Пантелеев похлопал по впалым щекам, человек открыл глаза, обвел море непонимающим взглядом и посмотрел на своего случайного спасителя.
- Тихо, спокойно, - прошептал Пантелеев, - я рядом. Все позади, не бойся.
Человека рвало водой и била крупная дрожь.
- Чего ты купаешься в такую погоду? – спросил Пантелеев, как можно веселее, - а кабы не я?
- Я до самой зимы плаваю, - человек понемногу приходил в себя, - просто ногу судорогой свело. Такая боль, что не описать.
- Знаю, - сказал Пантелеев, - ну, что, махнём к берегу?
- Нет, я еще поплаваю, - человек протер лицо ладонью, - жаль выходить.
- Не советую, - усмехнулся Пантелеев, - со мной надежнее.
- Ладно, вы плывите, - сказал человек, - а я за вами.
- Нет, с судорогой не шутят, - Пантелеев крепко прихватил руку спасенного, - а дорога у нас дальняя.
Человек не стал спорить и освобождать руку. Они медленно плыли к берегу. Налетел очередной шквал, плыть стало труднее.
- Тебя как звать? – через ветер прокричал Пантелеев.
- Горелов Иван Петрович, - отозвался спасенный.
Пантелеев от неожиданности едва не отпустил руку спасенного:
- Ну, не узнал тебя, богатым будешь! На суде ты казался старше.
- Потому что в одежде, - сказал Горелов, - вы тоже в мантии старее, чем здесь.
- Постареешь тут, - сказал Пантелеев, - одни проблемы с тобой, что тут, что там.
- Плывите сами, ваша честь, - сказал Горелов, - судорога у меня прошла, спасибо за внимание.
- Иронизируешь, Горелов? – сказал Пантелеев. – Ну, прости, если обидел.
- Я не иронизирую, - сказал Горелов, - хочу побыть один.
- Одному опасно, - сказал Пантелеев, - вдруг опять судорога и всё такое.
- Да, господи ты боже мой! – сорвался в крик Горелов. – Благодетель нашёлся! Завтра посадит, а сегодня кудахчет. Плывите себе к берегу, я пока еще не арестован.
- Я не благодетель, я выгодоприобретатель, - сказал Пантелеев, - а вдруг ты утонешь? И сорвёшь явку на оглашение приговора? И год моей работы псу под хвост? Нет, приятель! Ты прав, ты не арестован, но и я имею право плавать там, где хочу, например, рядом с тобой.
- А если я специально хочу утонуть? Если я тоже имею право? – спросил Горелов. - Я же почти утонул, если бы не вы со своей заботой. А знаете, ваша честь, это ведь очень противно снова оживать. Это очень мучительно, тем более, когда не просят.
- Дурацкий разговор, Горелов, – сказал Пантелеев, - береги силы, ещё плыть и плыть.
- Вы думаете, что вы победили? – усмехнулся Горелов. – Ну, не утоплюсь, так повешусь или вену порежу, мало ли.
- Это у тебя от морской воды, Горелов, - сказал Пантелеев, - от неё люди и не так с ума сходят. Ты много выпил, когда тонул?
- Много бы выпил, по дну гулял, - сказал Горелов. – И судороги у меня никакой не было.
Какое-то время они плыли молча. Ветер стихал и напряжение в природе смягчилось, а человек - это часть природы, он зависим от неё и в хорошем, и в плохом. Мысли Пантелеева улеглись в привычном и правильном порядке. Он искоса поглядывал на Горелова, тот плыл простыми сажёнками, делая короткие остановки для отдыха, видно было, что классическому кролю его никто не учил. Было бы время, Пантелеев показал ему, как правильно работать корпусом и не закидывать голову при вдохе.
- Дочка у меня инвалид с рождения, - сказал Горелов, отдыхая, - это вы и сами видели в материалах дела. Короче, мать её бросила, а мои родители что? По праздникам пироги еще пекут, а так, чтобы каждый день с внучкой, сил уже нет. Сам крутился, а теперь некому будет.
- Чего же ты о них раньше не думал? – разозлился Пантелеев. – Когда на липовых документах подпись ставил?
- Не мог иначе, - сказал Горелов, - мне угрожали. Я даже в полицию обращался.
- И что? – спросил Пантелеев.
- А ничего, – усмехнулся Горелов, - город маленький, все друг другу родня. Если хорошенько покопаться, я им тоже родня, что полиции, что бандитам. Вот и живи, как хочешь.
- Не мы такие, а жизнь такая? - сказал Пантелеев. – Хороший был фильм, но жизнь не фильм, каждый сам себе сценарий пишет и сам по нему живет.
- Я от своей вины не отказываюсь, - сказал Горелов, - но я ворованные деньги не брал. Разве это не смягчающее вину обстоятельство?
- Нет, - сказал Пантелеев, - брал ты деньги или не брал – не важно. Важно, что ты собственноручно липу подписал и государство потерпело убытки. Убытки нужно возмещать. Отсидишь, будешь выплачивать.
- Сто миллионов? – спросил Горелов. – Жизни не хватит. Лучше сразу утопиться.
- А как же дочка-инвалид? – спросил Пантелеев. – А старенькие родители?
- Я никому не говорил, а вам скажу, - сжатым голосом произнёс Горелов, - я выгодно жизнь застраховал, утоплюсь и дочка страховку получит. Им надолго хватит, они немного тратят, только на необходимое самое. Короче, никуда я дальше не поплыву. Хоть убейте, этим мне только поможете.
- Не переживай, – сказал Пантелеев, - силой я тебя тащить не буду.
- Наконец-то до вас дошло, - сказал Горелов.
- Короче, передумаешь – позови, я услышу, - Пантелеев повернул к берегу, - завтра в суд не опоздай, иначе в розыск объявлю.
- Объявляйте, - сказал Горелов, - так они скорее меня отыщут и скорее деньги выплатят.
Пантелеев отвернулся и поплыл к берегу.
- И больше мне не мешайте, - крикнул ему вслед Горелов, - имейте совесть, хотя бы.
Последние слова неприятно укололи. А ведь действительно, Пантелеев, такой уверенный, правильный и честный плывёт себе к берегу, а за его спиной остался запутавшийся в жизни мальчишка. Один против всех! А что прикажете Пантелееву с ним делать? Драться, что ли? Горелов Иван Петрович свободный человек. По крайней мере до завтра. Ну не торчать же Пантелееву в самом деле здесь до утра. А если даже Пантелеев силой притащит его на берег, что дальше? Допустим, завтра придёт Горелов в суд, получит свою десятку и отправится в изолятор. Вешаться или вены резать он не станет, чтобы смерть не выглядела суицидом. От суицида страховая компания отобьётся. В СИЗО он будет нарываться на блатных, а это быстрая и неминуемая смерть, которую при разбирательстве спишут на сердечный приступ или прободную язву. И опять страховка под большим вопросом. У страховых компаний матерые юристы, они найдут тысячу причин признать договор недействительным и страховку семье не платить.
- Да о чем ты сейчас рассуждаешь, скотина? – заорал на себя Пантелеев. – Ты плывешь к берегу, а в море пацан, который себя топит, ты вообще понимаешь, что ты делаешь или ты свихнулся окончательно? Какие могут быть рассуждения, сволочь ты последняя, вцепись в него, не дай ему умереть, помогай ему чем можешь, вози передачу на зону, поддерживай семью, пока он не вернется, накажи настоящих виновников воровства, сделай то, что должен, как если бы это был твой сын. Какая же ты сука, Пантелеев, ты сука, предавшая слабого, ты старая уставшая сука!
Пантелеев броском развернулся и ринулся обратно. Он несся как торпеда, шипя и оставляя пенный след. Он появился там сразу, словно возник из ничего, нарушая все законы физики. Он ворвался на место, откуда сбежал. Он жадно хватал острым взглядом все части моря, справа, слева, сзади. Но вокруг безмолвствовала притихшая морская пустыня. Пантелеев рванулся ещё вперед, повернул вправо, влево, нырнул насколько хватало воздуха, но нет, он опоздал, и навсегда. Пантелеев повернулся на спину, чтобы перевести загнанный дух. Он лежал и смотрел на небо, неожиданно и заметно отдаляющееся от моря, словно поршень, вытягивающий из Пантелеева всю его скулящую душу. Душа цеплялась за родное тело, словно стараясь сохранить в себе как можно больше живого человеческого тепла, но потом смирилась, поднялась над морем и потерянно закувыркавшись, как оторвавшийся воздушный змей, навсегда исчезла в поднимающемся небе.
Пантелеев плыл к берегу, подумал о судороге, но не испугался, а только злее впился руками в мягкое стекло воды, перемешивая свои горечи, обиды, тоску, чувство вины и раскаяния. За все нужно платить, а вдвое больше за свою душу, а если нечем платить, то оставайся пустым телом, выполняй свои привычные обязанности и регулярно смазывай скрипящие суставы машинным маслом. Пантелеев ощутил песчаный берег, встал и пошел к сложенной на песке одежде. Потом нашел стопку одежды Горелова, в кармане куртки лежал паспорт. По дороге домой он обратился в дежурную часть и сделал заявление о Горелове Иване Петровиче, две тысячи первого года рождения, утонувшем сегодня во время шторма. Он хотел добавить, что принимал меры к его спасению, но не смог этого выговорить.