Юная и дерзкая Лиля Гурченко терпеть не могла свою фамилию.
А тут, как назло, пришлось школу менять. Это под конец-то всей зубрилово-занудной эпопеи!
Лилькина мать, недолго думая, сгрузила «в одного» нехитрые пожитки в дощатый кузов пучеглазого грузовика, заляпанного осенней жижей, после того как городской деляга, мимоходом залетевший в деревню персонаж, предложил ей денег за их дом-развалюху с большим земельным участком.
И тем же грузовиком мать с дочерью по дождями пролитой дорожке, под шутки-прибаутки нетрезвого шофёра, толкаясь плечами, потряслись в соседнее село.
Там пустовал дом Лилькиных предков, ныне пребывающих в Царствии Небесном.
* * *
Когда на урок физики директор привёл новенькую, сбитый с толку десятый класс замер от впечатления, произведённого на них девушкой.
Замешкаться и впрямь было немудрено.
Удивляла фамилия.
Гурченко — артистка известная. Её в «Любовь и голуби» каждое восьмое марта по телевизору показывают.
Кроме того, было у Лильки еле уловимое сходство с её знаменитой однофамилицей.
Может быть, вздёрнутый носик? А может, прищур глаз?
На этом сходства заканчивались.
Начинались различия.
* * *
— Мам, ты чё меня Лилькой-то назвала? — сердилась, бывало, на родную мать расстроенная дочь. — Ты чё, думала, я как артистка, это твоя любимая, вся в рюшечках и бантиках, по деревне ходить стану?
— Я чё, Людмилой тебя назвала? — не принимала претензий мать. — Честно скажу, что хотела. Но окстилась!.. Постеснялась, думала: чё люди-то скажут? Скажут, не по Сеньке шапка… А Лилия — имя красивое. Нежное.
— Ага! Нежное, как я! — дерзила матери Лилька.
Потом шла пялиться в зеркало.
Вглядывалась в отражающую поверхность осторожно, опасливо. Как будто боялась: вот-вот там мелькнёт виденная в кино фигурка.
Вся в рюшечках и в бантиках.
Но не тут-то было!
В правдивом зеркале отражались прямые, тяжёлые, грязноватого цвета, как небелёный грубый лён, волосы до плеч; лицо округло-плоское и своенравно вздёрнутый уточка-нос.
Фигура же, низкая, приземистая и простая, как крепко сколоченная табуретка, тем более расстраивала Лильку.
Про таких, как она, в их суровых краях определение имеют чёткое — «уральский низкожопик».
* * *
Вздохнув, Лилька повыше закатывала рукава фланелевой клетчатой рубахи, снимала с гвоздя ковбойскую шляпу и, надвинув её на глаза, шла во двор встречать корову, недавно купленную на деньги, вырученные от продажи дома и огорода.
Усталое стадо уже нетерпеливо мычало, блеяло, звенело бубенцами в другом конце деревни.
Это тебе не рюшечки!
И это тебе не бантики!
«Эх, если бы не стрёмная фамилия, моей „табуреточности“ точно бы никто не заметил!» — сидя на низенькой скамеечке в хлеву перед сытой жующей дневную жвачку коровой, снова и снова кручинилась Лилька.
Упругие молочные струи звенели о днище подойника. Лилькины кулаки, методично сжимающие коровьи сиськи, дерзали всё проворней. И Лилькины мысли тоже крутились быстрей.
«Люди слышат фамилию и думают: она такая. А я — сякая! И вот чё мне делать? Как со стрёмной фамилией жить?»
* * *
— Конечно! — за вечерним чаем с молоком жаловалась Лилька родительнице, такой же «крепкой табуреточке». — Я про Гурченко в журнале читала, что у неё в молодости талия была 48 сантиметров! И все думают, что у меня тоже такая должна быть. Потому что сравнивают… А куда я себе эти 48 сантиметров намотаю? На шею?
— Да тьфу на эту талию! — сердилась советчица. — Сдалась тебе та талия! Кто не дурак — тот не доходягу, тебя выберет!
Лилька супилась. В спор не вступала.
Хотела, чтоб мать оказалась права.
* * *
На следующий день — опять неприятность.
На физкультуре девочки разучивали композицию на брусьях. Лилька, закинув ногу по немыслимой траектории, лягнула ею в стенку, а потом — в светильник.
От удара стеклянный плафон хрястнул.
Брякнулся на пол.
Разбился.
«О, Гурченко фонарь грохнула! — противно заржал над новенькой хилый одноклассник, почему-то освобождённый от физры и потому сидящий на скамейке. — Фонарь „звезде“ светить мешал! Она и вырубила конкурента!»
Лилька насмешки снести не сумела.
Уверенным шагом ринулась к обидчику.
И на ему — в нос!
Кровь капнула на белую рубаху.
* * *
Вечером к Лильке в дом прибежала разгневанная мать обиженного десятиклассника.
Швырнула на стол перед старшей Гурченко окровавленную рубаху со словами: «Покупай теперь новую».
— Чё творишь? — вопросила у Лильки родительница, когда противная тётка, наоравшись вволю, свалила восвояси.
— А чё он «звездой» обзывался? — заканючила Лилька. — Это во всём фамилия виновата!
— В райцентр завтра поедешь… Рубаху купишь… Плакали твои ботиночки новые на меху… Знать будешь, как руками махать и кулаком в нос тыкать!
* * *
На завтра была суббота.
Базарный день!
Мать выдала Лильке деньги.
Раскошелилась на белую рубаху и на ботиночки тоже.
Сначала Лильке в тот день везло.
Рубаха и ботинки по приемлемой цене нашлись быстро.
А кроме того, деньжат у Гурченко оставалось даже чуть больше, чем она заранее рассчитала.
Довольная собой, Лилия топала мимо рыночных рядов прямиком к автобусной станции.
* * *
— Девушка, а девушка, не проходите мимо! — сквозь грёзы о том, как она заявится завтра в школу в меховых ботиночках, Лиля расслышала голос откуда-то сбоку. — Купите налима. Жирный — страсть!
Повернув голову, Гурченко увидала старичка в шапке-ушанке и выцветшей чёрной фуфайке. Таким Гурченко представляла себе деда Мазая, сердобольно тянувшего за уши горемычных зайцев с болотных кочек.
На сколоченном из реек ящике лежал огромный налим с плоской жабьей мордой.
— Свежий? — призадумавшись, по-взрослому спросила Лиля.
— Ха! Да он ещё квакает! — бодро соврал Мазай.
— Он чё, лягушка, чтоб квакать? — серьёзно заметила Гурченко.
— Все мы немножко лягушки, — ударился в философские размышления дед. —
Человеческий зародыш в утробе матери на головастика сильно смахивает. Сам видел. В учебнике по анатомии. Я в школе сторожем работаю… По книжкам науки разные изучаю… И про лягушек тоже.
— И что? — запуталась Гурченко.
— А то! Ты тоже была когда-то лягушкой, — до конца довёл логическую цепочку рассуждений начитанный сторож. — А налим, он и подавно лягушка!
— А сколько стоит налим? — грубовато осекла собеседника Гурченко, не желая глубже погружаться в родственные связи между всеми на свете божьими тварями.
* * *
Лилькина мать обожала рыбу.
И вот теперь, глядя на мясистую налимью тушку, провинившаяся Лилька решила задобрить родительницу, побаловав её речной свеженинкой.
— Почти задаром отдам, — заверил покупательницу дед. — Дай, сколько не жалко.
— А заверните! — махнула рукой Лиля. И с почтением протянула Мазаю сэкономленную купюру.
И пока тот, шурша газетами, перепелёнывал тушку «Уральской правдой», потом укладывал её в целлофановый пакет, Лиля представляла себе, как вечером они вдвоём с матерью сготовят обалденное «хе».
* * *
Сначала они с матерью добудут из налима все кости, потом вскипятят подсолнечное масло.
Зальют им розовато-белое, как лепестки георгина, свежее рыбье мясо.
Кольцами нарежут лук.
Туда ж его. К рыбке.
И уксус для большего вкуса.
Потом кастрюлю с «хе» поставят на ночь в холодильничек.
А утром… М-м-м! Пальчики оближешь.
* * *
Мечты мечтами, однако до отправления рейсового автобуса оставалось минут пять.
А Лильке приспичило в туалет.
Гурченко полетела за угол автовокзала, где располагался деревянный сортир на два «очка» с жирными, неряшливо расползающимися в разные стороны, как лапы паука, буквами «М», «Ж» на хлипких дверцах.
Подходя к уборной, девушка увидела, как толстая деревенская тётка, на ходу оправляя цветастый подол, увесистой «пулей» с громогласной руганью вываливалась из-за дощатой двери.
— Чё там? Неужто чёрта увидали? — на полном ходу поинтересовалась Гурченко. И, не дожидаясь ответа, влетела в освободившуюся «половинку», подмеченную буквой «Ж».
Лилия прицепила пакеты с покупками на гвоздь, вколоченный в стену, и присела на корточки.
* * *
Когда Лилька опорожнила уже начинающий болеть мочевой пузырь и выпрямилась, она поняла, что тётка — цветастая «пуля» — паниковала не даром.
Причиной её испуга был явно не чёрт.
В боковой стене деревянного «скворечника» зияло крохотное «дупло». В дупло глядел, не моргая, чей-то очень заинтересованный карий глаз.
— Вот сволочь! Ну, извращуга, берегись! — по-дикому разъярилась Лилька.
«Глаз», даже не моргнув, продолжал-таки пялиться.
Да только Лилька не шутила!
* * *
Выпрыгнув из туалета, Лилька схватила что под руку попалось: давным-давно брошенный кем-то ржавый руль от детского самоката с облупившейся бордовой краской.
Махонький щупленький мужичонка к такой агрессии был не готов.
Вовремя углядев Лилькин боевой настрой, сиганул в спасительные для него кусты акации, а оттуда — в сторону вокзала.
Извращуга явно был не местный, иначе его давно бы уже «прищучили» райцентровцы.
Этот факт охладил Гурченко.
Она отшвырнула руль.
Но жизнь подкинула ей новое приключеньице.
Обернувшись, Лилька увидела, как огромный пёс сорвал с гвоздя туалетной распахнутой двери пакет с налимом и дал дёру…
* * *
На автобусной станции охрипший усталый рупор объявил посадку.
Подхватив одиноко висящий пакет с покупками, Лилька рванула к автобусу.
«Чё недовольная такая?» — спросила Гурченко одноклассница, подсевшая рядом.
«Собака налима спёрла», — нехотя ответила Лилька, а сама подумала: «Зря сказала, завтра вся деревня знать будет».
* * *
В понедельник Лилька отправилась в школу, сияя от радости. Шла аккуратно, лавируя между луж, берегла меховые ботинки.
— Эй, Гурченко — Дурченко! Чё, налима профукала? — уже на входе в здание цепанул Лильку известный в школе мерзавец по фамилии Сидоров. — Дурость есть, ума не надо?
— В смысле?
— В коромысле. Чё, налима собака сожрала и даже не подавилась?
Резко взвизгнул звонок, но Гурченко и ухом не повела.
Потому что, услышав слова издевательства, она прям-таки психанула.
Рванула к Сидорову и, несмотря на свой «мелкий» рост, с такой силой тряхнула недруга за грудки, что выходная рубаха обидчика хрястнула.
Тот опешил.
Да и у Лильки по спине побежал холодок.
Чтоб не оставаться «в накладе», Сидоров лягнулся было ногой, метясь Лильке под зад. Однако промазал и, от греха подальше, обескураженный, озираясь, не видит ли кто? — поспешил на урок.
«Вот, блин! Мне чё, снова рубаху покупать? — слёзы обиды хлынули из глаз девчонки в два ручья. — У-у-у, стрёмная фамилия!»
* * *
Утерев сопливый нос, Гурченко с опозданием в десять минут ввалилась на урок литературы.
— Лилия, готовься поскорей к уроку. Мы сегодня сочинение пишем, — сказала ей хорошенькая молоденькая учительница с талией примерно 48 сантиметров. — Тему сочинения читай на доске.
«Как я провёл (провела) выходные», — про себя пробубнила несчастная Лиля.
И тут старшеклассницу прорвало.
Всё вспомнила она: райцентр; Мазая на базаре; несостоявшееся хэ; подлюгу-извращенца; сплетницу-подругу и Сидоровский немужской пинок.
На чистый белый лист легло страданье.
* * *
«Ребята, а вы хорошо успели узнать нашу новенькую, Лилию Гурченко? — спросила на следующий день учительница, принаряженная в рюшечки и бантики. — Я прочла её сочинение и вот что я поняла…
Лилия — правдолюбивая великодушная девушка. Она простила человека, который обидно обозвал её, и одна отправилась в райцентр на базар за примирительным подарком.
На базаре Лиля купила ещё и налима, чтоб приготовить для мамы любимое рыбное блюдо.
Выходит, что она заботливая дочь.
Потом девушка и вовсе пустилась в опасное приключение, бросилась в погоню за похабным хулиганом, который пугал жительниц и посетительниц райцентра своим вероломным появлением в месте, запретном для него. И Лиля непременно догнала б дебошира, но автобус! Автобус ждать не станет.
Вот такая наша Лиля!
Смелая девочка!
Боец!»
Одноклассники Лилии зашушукались.
«Что натворил тот пронырливый гад? Где? Что он такого позорного сделал? — горохом сыпались вопросы.
Но Лиля держала интригу.
«Ещё у Лили фамилия звучная, — незаметно подмигнув ученице, добавила педагог. — Гурченко — звучит гордо!»
И Лилия впервые при упоминании своей фамилии вздёрнула курносый носик.