Утро подливало и подливало кипятку в чай рассвета, и он делался всё жиже, покуда вовсе не стал по цвету, ровно вода.
- Что ж ты меня одной водицей-то поишь? Неужто в доме ничего кроме? - Изумлялся рассвет, розовея от гнева и собственного, несвойственного ему нахальства.
- Так то для своих, а ты ж мимолётный, беглый. До дому дойдёшь, там и напьёшься! - Ответствовало хозяйственное, но негостеприимное утро.
- Вот уж, не думал я... По все дни на бегу, не для одного себя стараюсь, для всех. Куда шагну, там и начало дня, во всякий миг, из-за каждого пригорка. Ни присесть, ни на месте постоять, ни оглядеться, ни оглянуться. За что ж мне всё это?! Разве провинился чем перед миром?
Устыдилось было утро, да обидеть куда как проще, нежели признать неправоту, оскорбиться намного легче, чем простить.
- Да полно! Или мы нЕлюди?! - Воскликнуло вдруг солнце. Алмазом чайного же цвета в огранке ветвей засияло оно, заставляя опустить глаза, будто стыдило в чём. Так ведь и было за что. Рассвет - за бесцеремонность, утро - за скупость. Не щадило солнце и самого себя, - за неумение сдерживать ярости, а то и за скрытность в неурочный час.
Шаркают по снегу косули, добираясь до лёжки под низким кустом. Деревья, расцарапывая небо до крови, скребут по нему мёрзлыми пальцами веток... Чего добиваются они - неведомо. А, может, просто, - стоят и, втянув животы под шкурой заледенелых стволов, терпят холод и ждут, когда же, наконец, придёт она, нескорая ещё, спорая весна...