11 сентября, вторник, 1984 год.
ФЕДЯ
Мы с Игорем шли из школы по длинной, присыпанной листьями, аллее. Деревья стали желтеть еще летом от жары. Голубое небо казалось таким ярким и чистым, рядом с их желто-бурыми лохматыми макушками. Пахло сухой, нагретой солнцем, травой и дорожной пылью. В воздухе летали паутинки. Сегодня было очень тепло.
— Тебе повезло, вчера контрольная была по физике, а потом мы на физкультуре через козла прыгали.
— Я бы попрыгал! — задумчиво сказал я. Мне такое нравится.
— Да ну… — промычал Игорь. — я себе чуть руку не вывихнул. — Ты сегодня в больницу?
— Угу. — грустно кивнул я, вспомнив про свои тоскливые больничные будни.
— Ты каждый день туда ходишь? — спросил Игорь и пнул ногой жестяную банку.
— Нет, только по вторниками, средам и четвергам. — ответил я и, подбежав к банке, тоже пнул ее ногой дальше по дороге. И мы стали пинать ее по очереди, пока она не отлетела в кусты.
— А что насчет того парня? Больше не появлялся?
Вспомнив про моего незнакомца, я тут же почувствовал внезапную боль в груди, как будто мое сердце свело судорогой, и я на секунду потерялся в пространстве.
— Нет. — ответил я сухо, ощущая бешеное волнение, и чувствуя, как кровь быстрее побежала по моим сосудам.
— Ну и отлично! Какой-то псих. Я бы на твоем месте опасался бы бродить в одиночку… — простодушно и развязно рассуждал Игорь, смеясь и глядя по сторонам. А я не знал, куда спрятать свой раздраженный стыдом взгляд. У меня, как у той вороны, дыханье сперло, и я думал, что задохнусь.
— Да уж… Он сказал, что ему от меня какая-то помощь нужна, а какая не сказал. — отвечал я угрюмо, глядя в сторону. Горшков стал убеждать меня, что мне вовсе не следует связываться с ним, если он вновь объявится. Что это был просто псих. Я с головой ушел в мысли, и думал только о нем до самой больницы. Даже не помню, как с Игорем попрощался, и как добрел до ворот больничного городка. По-привычке, я обошел ворота и влез в дыру в заборе. Там было ближе пройти к пожарной лестнице главного корпуса. Сегодня на площадке никого не оказалось, и я довольный забежал наверх и уселся на решетчатый пол. Тут стояла самодельная пепельница с водой и окурками в ней. Пачку сигарет я прятал здесь же, в дыре стены. Что бы ее достать требовалась определенная сноровка и тонкость рук. Какое-то время я сидел в задумчивости, смотрел на, затягивающееся тучами небо. Затем, уже продрогнув от резкого ветра, я все же достал сигарету и закурил. Я сидел, уткнувшись лбом в холодные железные перила, смотрел вниз и пробовал выпустить кольца из дыма, как мне показывал один мой знакомый. Он еще и не такое умеет, это круто. Полностью увлекшись этим процессом, я вдруг услышал уже знакомый мне голос справа от себя:
— Ты говорил, что не куришь.
Услышав это, я резко оглянулся. Я будто мгновенно провалился под лед, в ледяную воду, которая обездвижила меня, пронзила тысячью иглами, заморозила мой разум. Конечно, я сразу узнал его голос, он навсегда запомнился мне. Я слышу его в своих снах, слышу в своей голове, когда представляю, как он разговаривает со мной. Он опять пришел ко мне, что бы снова испепелить мою душу, измучить меня, истерзать.
— Как ты тут оказался? — спросил я, пытаясь приструнить мой непослушный взгляд, который все время падал то на изящные и сильные руки в кожаных перчатках, то на идеально чистые полы длинного плаща, воскрешая во мне воспоминания о непристойном сне.
Незнакомец смотрел на меня пристально и внимательно, облокотившись о перила ржавой облезлой лестницы, которая оттеняла своей убогостью, его безупречность и красоту. Я не мог отвести взгляд от его, окутанного светом солнца образа, как будто я вдруг прозрел для понимания высших вещей, для понимания визуальной эстетики форм; будто впервые научился видеть красоту в игре света и тени. Как же грациозно и непринужденно он держал себя, как красивы были линии его рук и плеч, складки его плаща, паутинки светящихся волос на солнце! Его руки, обтянутые белыми кожаными перчатками, и сцепленные между собой пальцами, все время притягивали мой взгляд, и я смотрел на них, сгорая от стыда за ощущения и желания, рождающиеся во мне. Я сидел у его ног, уткнувшись головой в холодные перила лестницы, и не мог отвести от него взгляд, хотя чувствовал, что тону в смущении и неловкости.
— Что тебе нужно? Почему ты преследуешь меня? — спросил я, и был счастлив, что могу говорить с ним на самом деле, а не в своем воображении.
— Посмотри в небо. — приказал он мне голосом и взглядом, какого нельзя не послушаться. Глаза его, как прохладная роса, упавшая в жаркой пустыне моей души. Не сводя с него глаз, я поднес сигарету к губам, но с ужасом обнаружил, что рука моя дрожит. Я теряю контроль над своим телом, растворяюсь и рассыпаюсь. Я опустил руку и облокотился на нее, что бы скрыть свое волнение, но ничего не вышло. Все мои нервы были встревожены и расстроены, как будто на каждом из них играл сумасшедшую мелодию маленький дьявол. Забывшись, я вдруг сказал вслух, что взволнован, и не понимаю, что со мной. На это незнакомец резко и безразлично ответил, что ему плевать, и снова приказал мне посмотреть в небо.
— Что же я должен там увидеть? Солнце яркое, мне ничего не видно.
— Посмотри внимательнее.
— Ты меня пугаешь. — заявил я, но пугал меня не он, хоть и исходила от него вызывающая дрожь самоуверенность и решительность. Меня пугали мои ощущения, их новизна, масштабность и внезапность; то, как вдруг я научился видеть и чувствовать гораздо больше, чем умел. Но мой незнакомец ответил мне, что испугаться я должен был того, кого встретил летней ночью; того, кто оставил мне шрам. Как он узнал то, о чем я не говорил никому?
— Откуда ты знаешь?! — я поднялся на ноги и приблизился к нему. Оказавшись совсем рядом с ним, я вдруг опешил, почувствовал как будто невидимое сопротивление. Оно пугало, как испугал бы меня жар от огня, когда бы я недопустимо близко подошел к нему. Я почувствовал, что мне трудно дышать, трудно стоять и смотреть в его холодные и равнодушные глаза. Я ощутил, будто горю в огне охваченный смущением, будто не имел право быть в такой близости от него.
— Ты мне сказал. — ответил он.
Я точно знаю, что не говорил и пытался понять, схожу ли я с ума, или мне все кажется. Вдруг я почувствовал, как истлевшая сигарета обожгла мне пальцы, и я выбросил ее вниз. Я был рад, что внезапная боль привела меня в чувства, снова вернув меня в реальность.
— Кто ты? — тихо спросил я.
— Ты знаешь.
У меня возникла мысль, что может быть мы давно знакомы с ним, но я просто забыл? Нет, разве мог бы я забыть его лицо, или голос? Никогда. Я скорее себя забуду, и весь свой мир.
— Нет, не знаю! — тихо, но крайне эмоционально сказал я. Его мощная энергетика напирала на меня все время разговора, давила и душила, и я, наконец, поддался этой силе, будто сломался и рассыпался, как песочный замок; будто деревянный каркас, державший меня, сгорел от его взгляда, и я готов был рухнуть на землю. Он же оставался совершенно спокоен и непостижим, как черная материя бескрайнего космоса.
— Слишком рано. — сказал он равнодушно и величественно, взирая на меня с высоты своего роста. — Мне нужна твоя помощь, но не сейчас.
Взор мой затуманился от внезапного приступа смущения, какое возникло у меня, при звуке его голоса и я выпал из реальности, опустил голову и закрыл глаза. Я почувствовал, как мой собеседник прошел мимо меня. Осознав вдруг, что он сейчас покинет меня, я, неожиданно для себя, поднял руку и схватил его за рукав. Я дотронулся до него и тут же испугался, будто совершил что-то невозможное и ужасное. Незнакомец остановился и возмущенно оглянулся на меня. Яд его ледяного взгляда обжег меня от головы до ног, будто тысяча скорпионов ужалило меня. Но мне понравилась эта боль, и это эмоциональное напряжение. Он нагнулся ко мне близко, и я ощутил, как у меня повысилось давление, в ушах раздался звон, а перед глазами возникли маленькие яркие вспышки. Я почувствовал себя насекомым, которое прикололи на булавку к стене. Он сказал мне убедительно и серьезно:
— Тебе лучше не прикасаться ко мне. Это опасно. Пожалуйста, помни об этом.
Когда он говорил мне это в неприличной близости от меня, я чуть не потерял сознание от волнения. Но, стоило ему произнести последнее слово, как случилось что-то невероятное. Вдруг поднялся сильный ветер, и все вокруг подверглось стремительным изменениям. Небо потемнело, затянулась вечерними облаками. Солнце опустилось к горизонту, покраснело и размазалось в облаках. Время словно ускорилось. Я сильно испугался этого, и, упав на железную решетку пола, умолял моего незнакомца, закончить все это. Но он ответил, что это временной сдвиг, которому он виной, но повлиять на происходящее не может.
Когда все вокруг погрузилось в ночь за считанные секунды, время вдруг замедлилось и вновь пошло своим ходом. Небо сделалось непроглядно черным. Деревья шуршали влажными листьями в синевато-белом отблеске больничного фонаря. Пахло дождем. С соседней улицы слышались разборчивые голоса и лай собак. Я сидел, прижавшись к стене больницы, боясь пошевелиться, чувствовал холод решетки, в которую вцепился онемевшими уже пальцами. Незнакомец стоял напротив меня, и остался он после всего таким же спокойным и уверенным. Я чувствовал страх перед его величием и силой духа, от того, что ничего вокруг не способно вывести его из себя или внушить растерянность. Он как будто знал все, что могло произойти, и был готов ко всему. Незнакомец отвернулся от меня и закурил. Мы долго молчали, и мое волнение от его присутствия, и мое невыносимое уже смущение, становилось сильнее и болезненнее с каждой секундой.
— Кто ты? — спросил я.
— Ты еще здесь? — недовольно и строго удивился он.
— Куда же я должен был деться? — тихо и грустно сказал я.
Мне кажется, у меня все тело отнялось, может быть, я совсем не смогу шевелиться, не то, что б уйти куда-то.
— Бежать домой со всех ног. — ответил он.
— А ты?
— А я нет.
Мне хотелось помочь ему, сделать все, что он попросит. Хоть и казалось это мне глупым. Сама мысль, что я могу чем-то быть полезен ему казалась смешной. Я просил его сказать, что мне делать, ведь я готов ему помочь, что бы он ни потребовал от меня.
— Сейчас хочешь, но не можешь. А когда сможешь — уже не захочешь. Как бы я ни поступал, всегда результат один. — ответил он мне.
— Возможно, на этот раз все будет по-другому.
Он сказал, что нам не о чем говорить сейчас, и советовал мне уйти. Но я сказал, что хочу знать кто он.
— Нет, не хочешь. — возразил он. — Тебе так интереснее.
Его правдивое замечание поразило меня. Он угадал мои мысли и желания, вновь поставив меня в неловкость.
— Откуда ты знаешь такие вещи?! — встревожено выкрикнул я.
И тут он произнес слова, какие поразили меня еще больше. Он сказал со скукой и безразличием в голосе:
— Федя, мы знакомы с тобой уже давно. Вы называете меня Мирцам. Но это не мое имя. Мое имя нельзя произнести, если я скажу, ты не услышишь его. Но для вас я Мирцам. Тот человек, с которым ты встретился летней ночью, ищет меня. И он пообещает тебе многое, что бы ты проникся его идеями. Но прошу, не делай этого.
Что значит «мы знакомы давно»? Если бы это была правда, я бы уже умер от рождающихся во мне и переполняющих меня с каждой секундой эмоций. Ты же убиваешь меня своей энергетикой, даже когда нет тебя рядом. Я бы умер уже, отравленный и измученный тобой. Ты не оставляешь мои мыслей, даже во сне, вся моя жизнь пронизана тобой. Но если ты исчезнешь, то умру и я, как умирает костер, в котором гаснет огонь. Если ты исчезнешь — от меня останется лишь прах.
— Почему к тебе нельзя прикасаться? Что будет? — спросил я.
Я, пристально глядя на незнакомца, окутанного ночным мраком, поднялся с пола и приблизился к нему. Он бесстрашно и высокомерно смотрел на меня. В руке его все еще тлела сигарета. Он казался таким собранным, внимательным и уравновешенным, что мне становилось неловко за свое эмоциональное состояние, и это сильнее подпитывало мое смущение перед ним.
— Не стоит взращивать в себе любовь к мазохизму. — вдруг сказал он, и этими словами он словно убил меня.
— Ты видишь меня насквозь?
Он, не сводя с меня уничижительного высокомерного взгляда, легким изящным движением поднес сигарету ко рту и втянул дым. Я жадно следил за каждым его движением, и оно казалось мне совершенным и безупречным. Он презрительно и равнодушно глядел на меня сверху вниз, оставаясь совершенно спокойным, до ужаса безучастным и равнодушным. И чем холоднее, жестче он вел себя со мной, тем более притягательным казался.
— Твой отец бил вас с братом до пяти лет. Ты мне рассказывал. — уточнил он, предугадав мое удивление. Он выпотрошил мою душу и достал наружу все самое тайное и сокровенное обо мне, то, чего я не мог никому сказать, то, чего стеснялся. Его слова врезались в мою душу, как плеть, рассекающая кожу жестокими и неукротимыми ударами. Я почувствовал, как сознание мое покидает меня, и с силой вцепился в железные холодные перила руками, чтобы не упасть. Он мой палач и мой спаситель. Я в забытьи поднял руку, желая дотронуться до незнакомца, но он резко и точно остановил меня. Он схватил меня за руку, и сжал ее так сильно и хладнокровно, что я услышал хруст своих костей и ощутил сильную боль. Но эта боль доставила мне удовольствие, ведь я люблю боль. Она возбуждает меня. У меня закружилась голова, и я почувствовал внезапное и сильное возбуждение, такое сильно, что не смог стоять и опустился на колени. Я бы умер от стыда, если бы мог чувствовать в тот момент что-то еще, кроме безмерного удовольствия и восторга. Его рука жесткая, как железные клещи, сжимала мне пальцы, и мне казалось, что он делает это нежно и аккуратно, желая доставить мне как можно больше страданий, но не желая причинить мне непоправимы вред. Я чувствовал, как мой член налился кровью, и я умирал от желания. Я был так сексуально возбужден и пребывал в таком экстазе, что припал губами к его безжалостной руке и поцеловал его сильные пальцы, туго обтянутые белой кожей перчаток. Я почувствовал запах дубильных веществ, дегтя и смолы, какими они были пропитаны, и это вызвало у меня оргазм, такой сильный и невероятный, какого еще не испытывал. Я был в полуобморочном состоянии, как эпилептик, с открытым ртом и вытекающей слюной. Я не владел ни разумом, ни телом, умирая в ногах своего прекрасного мучителя, дергаясь в судорогах, как в предсмертной агонии. Это было похоже на смерть, я задыхался и стонал. А он оставался совершенно спокойным, безучастным и непроницаемым. Он разжал руку и я стек на решетчатый грязный пол. Разум и осознание произошедшего постепенно вернулись ко мне. Я понял, что случилось, и мне стало так стыдно и давление мое поднялось, а из носа пошла кровь. Я чувствовал, что у меня в штанах мокро, и это было таким позором для меня. Будто пьяный я поднялся на ноги, схватил свой рюкзак и побежал прочь с этой лестницы, не оглядываясь и не останавливаясь. Я бежал со всех ног, спотыкаясь и падая. Пробежал несколько кварталов по пустынным ночным улицам, после чего, обессиленный от волнения и отчаяния, упал на землю и, закрыв лицо руками, зарыдал, как обезумевший. Мне так было стыдно, но это лучшее, что случалось со мной. Я все еще пребывал в сильном возбуждении, и не мог успокоиться. Какое-то время, борясь с собой, я сидел на земле и не хотел никуда идти. Потом поднялся и пошел в сторону дома. У меня ужасно болела голова, и я чувствовал сильную тошноту и головокружение. Рука моя пульсировала от боли, как нарыв, и напоминала мне о произошедшем.
Когда я пришел домой, мой отец встретил меня с ремнем. Он давно не был меня, но сегодня я сильно провинился перед ним: я просто исчез на несколько часов и пришел домой за полночь. Отец стал бить меня и ругать, но мне было все нипочем. Я смеялся и прятал больную руку за спиной, сжимая ее так сильно, насколько у меня хватало сил, что б удовольствие от воспоминаний, пересилили обиду на отца. Я упал на пол и смеялся истеричным смехом. Отец злился еще сильнее, и входил в раж. Когда я, наконец, зарыдал, он понял, что смех мой был нервным. На его лице показался испуг, и он остановился.