Когда женщина, забрав трёхлетнего сына, уходит от вполне благополучного в глазах окружающих мужа, опять же в глазах этих самых окружающих она выглядит, мягко говоря, дурочкой. Если не полной идиоткой.
Ну, попивает муж, а какой мужик не попивает? Ну, придя с работы, предпочитает до полуночи резаться в «танчики», опять же полируя это дело пивом, и что? Зато у него дом и машина, а ты только из декрета, у тебя ничего нет, кроме сына. По дому не помогает? Так пили его получше, ты ведь жена; как говорится, на первый год жена милка, на второй — пилка, а на третий год — лесопильный завод. Не хочешь быть лесопильным заводом? Твои проблемы. Что? Любовь закончилась? Какая любовь, ты о чём?
Идиотка и есть.
Короче, решительный поступок Марии Сергеевны окружающим был совершенно непонятен. Практически всем, начиная с собственной мамы, живущей в другом городе, под чей кров Мария Сергеевна и вернулась — как в детстве, отрочестве и юности поселившись на диванчике за платяным шкафом. Только теперь вместе с сыном.
Комната в пятнадцать метров была разгорожена этим шкафом, сколько Мария Сергеевна себя помнила. И в её углу всегда висела большая географическая карта животного мира планеты Земля с весёлыми жирафами, львами и зубрами. Сыну Тёме карта очень понравилась, он подолгу стоял на диване и водил по ней пальчиком — от зубра к киту, потом к тукану с огромным клювом, потом к пингвину на противоположном конце карты, в Антарктиде.
Именно в Антарктиду Мария Сергеевна и хотела бы убежать, прижимая к себе сына. Подальше от пересудов учительниц-коллег и маминых укоряющих взоров.
Мама тоже была учительницей. Развод Марии Сергеевны она с нею не обсуждала, у них вообще не было принято что-либо обсуждать, тем более с эмоциями, которые не поощрялись, потому что были неконструктивны. Перед разводом Мария Сергеевна позвонила маме и спросила: «Можно, я к тебе вернусь?» — на что та коротко ответила: «Ты же здесь родилась».
Это и было разрешение.
А больше мама ни о чём не спрашивала.
Сын Тёма вёл себя образцово: не болел, не ревел в садике, куда Мария Сергеевна отдала его, обречённо ожидая именно болезней и рёва. И в садике на него не жаловались: мальчик шумный, то есть нормальный. Любознательный, уравновешенный, кушает хорошо, слушается воспитательниц. Что ещё надо? Но дома Тёма будто развязывался, сбрасывая с себя детсадовские правила: носился, громко топая, выкрикивал выученные в садике стихи, катал по полу игрушечный самосвал и прыгал на диване — удивительно, как тот ещё не развалился. Мама, разумеется, всего этого не одобряла, но, будучи учительницей, холодно говорила только: «Почитай ему уже». Или сама со вздохом бралась за книжку.
Именно так воспитывалась и Мария Сергеевна — чтением, благо читать научилась уже в возрасте Тёмы, и всё её детство прошло в отгороженном шкафом углу, за книгами, чаще всего слишком взрослыми вроде «Повести о настоящем человеке», и географической картой животного мира планеты Земля.
Но Тёма был совсем другим: любопытным, шумным, громким. Эмоциональным.
Понятно, что мама была недовольна.
А ещё у мамы был кот. В детстве Марии Сергеевны никаких котов в семье не водилось в принципе. Но, когда она вышла замуж и переехала в другой город к мужу, мама почему-то завела кота. Вернее, тогда это был котёнок от соседской кошки, как поняла Мария Сергеевна. Полосатый, самый обыкновенный мордатый дворовой Васька, но мама, похоже, любила его куда больше Марии Сергеевны и даже больше внука.
Ваське разрешалось спать на кухонном столе. Разрешалось драть когтями мамино кресло-кровать и диванчик Марии Сергеевны. Удивительно, как это он ещё не продрал географическую карту животного мира планеты Земля, наверное просто пока не доставал до неё.
От Васьки летела шерсть, сколько ни мети, ни бегай с тряпкой. Отчистить шерсть с костюма или свитера можно было, только вооружившись специальным роликом. Из своего лотка он тащил на пушистых штанах опилки. И ещё кот надул в любимые розовые тапочки-зайчики Марии Сергеевны сразу после её приезда. Хоть Васька и был кастрирован, тапочки пришлось выбросить.
«Это он тебя проверяет», — со слабой улыбкой сказала мама. Вот спасибо-то!
Но Тёма полюбил этого паршивого кота, эту шерстяную тварь, как его про себя называла Мария Сергеевна. Он брал его в постель — шерсть, шерсть! Что-то шёпотом рассказывал ему в мохнатое ухо — антисанитария! Целовал в нос — глисты!
Как ни странно, мама всё это безобразие одобряла, поэтому терпела и Мария Сергеевна. Но именно что терпела, тягостно недоумевая, как можно искренне любить такое мешающее жить животное. Была б на то её воля, кот немедленно отправился бы туда, где ему самое место — на дворовую помойку. Но Мария Сергеевна находилась не у себя дома, и это обстоятельство, пожалуй, угнетало её больше всего.
У неё и её ребёнка не было собственного дома. То место, где она сейчас жила, было маминым домом, где всё было обустроено по-маминому. В годы замужества дом принадлежал, естественно, мужу и свекрови, которая жила с ними.
У Марии же Сергеевны своего дома в обозримом будущем не предвиделось. Ипотека? Помилуйте, какая ипотека на её-то зарплату?!
Хотя некоторые банки звонили и предлагали ей и ипотеку, и кредиты, когда она оформила зарплатную карту. Видимо, её номер попал в какую-то загадочную «базу». Мария Сергеевна поневоле начала задумываться: а вдруг она действительно потянет ипотеку? Возьмёт побольше часов в школе, классное руководство, какие-то кружки и факультативы? Но боже мой! Ведь это двадцать пять лет! Двадцать пять лет, как на службе в царской армии! И свободных денег тогда и вовсе не будет, хотя Мария Сергеевна с детства была приучена мамой жёстко экономить, ведь папа умер, когда она училась только в седьмом классе.
Однажды она вернулась из школы и легла на свой диванчик за шкафом, совершенно раздавленная этими мыслями, бесконечно крутившимися у неё в голове. Тёма был в садике, мама ушла репетиторствовать. Она по сию пору подрабатывала, учеников у неё было много, русский язык востребован, особенно с учётом ЕГЭ. Мария Сергеевна часто жалела, что стала географом. Кому сейчас нужна география? И кому нужна она сама?
Подумав так, она неожиданно для себя тяжело и горько, почти беззвучно зарыдала, чего не могла позволить себе со времени развода. Всегда рядом кто-то был. Тёма. Мама. Коллеги. Мария Сергеевна не могла выглядеть в их глазах эмоциональной дурой, сломавшей жизнь себе и ребёнку, каковой и являлась.
Она лежала и рыдала, обняв подушку, рыдала взахлёб, когда ей в шею ткнулось что-то тёплое. Она с трудом разлепила распухшие веки — конечно, это был кот. Васька. Он вспрыгнул на диван и теперь жался к ней, серьёзно заглядывая в глаза. Мария Сергеевна собиралась отпихнуть его, но вместо этого обняла обеими руками и зарыдала ещё пуще.
Кот терпел. Он был мягкий и тёплый. Бархатный. Потом он замурлыкал. Затарахтел так, как будто у него внутри был встроен маленький моторчик. Мария Сергеевна вытерла нос углом простыни. Боже, она ведь даже не заправила постель утром, когда убегала в школу, волоча за собой Тёму. Теперь всё здесь было в Васькиной шерсти.
— Насрать! — громко сказала Мария Сергеевна и прыснула. Такие слова тоже не поощрялись мамой. Никогда. Но ведь мама придёт нескоро.
Мария Сергеевна встала, умылась, заправила постель и вышла на балкон, сопровождаемая Васькой. Надо было полить цветы, растущие у мамы в ящиках. Портулак, кажется. Пеларгония, фуксия и цикламен. Васька, как ни странно, их не ел и не раскапывал.
На балконе было свежо и уже по-летнему тепло. Май, как-никак. На детской площадке играли дети, с визгом носясь друг за другом. Надо начать водить туда Тёму.
— Вася, — позвала Мария Сергеевна, с надеждой посмотрев на кота. С какой-то странной надеждой. — Вася. Скажи мне, что всё будет хорошо.
— Мурк, — подтвердил Васька.