10 сентября, понедельник, 1984 год.
ФЕДЯ
Еще в пятницу, когда я вернулся из школы, почувствовал, что начинаю заболевать. Сначала я принял слабость и головную боль за обычную усталость и недосып. Но к вечеру я почувствовал жар, сердце колотилось как-то странно, и я думал, что у меня случится сердечный приступ. Я очень переживал, вспоминая про тот шрам, который появился у меня летом, а потом полностью зажил. Что это был за шрам? Кто-то резал меня. А вдруг заразил чем-то и теперь эта болезнь активировалась? Может туберкулез или сифилис? Или гепатит? Там как раз инкубационный период два-три месяца.
Отец еще не вернулся с работы, и мама стала меня лечить по-своему, грела мне ноги в тазу и ставила банки на спину. Непонятно зачем, у меня кроме головной боли и жара не было других признаков простуды. С института вернулся Рома и зашел ко мне. Он стал проводить выходные дома, может скоро совсем не выдержит общажной жизни. У нас с ним спор: я сказал ему, что через три месяца он вернется. Если я выиграю, то он отдаст мне свой полосатый шарф.
Он вошел ко мне в комнату, когда мама ставила мне банки на спину. Она принялась жаловаться на меня Роме, что я хожу без шапки и весь нараспашку, вот и заболел. Рома, скрестив руки на груди, смотрел на меня с доброй насмешкой. Но я заметил, что он обеспокоен чем-то.
Вечером мне стало хуже, пришел отец. Моя температура поднялась до сорока. Он сказал, что пока ничего не нужно делать. Мои родители и Рома заходили ко мне по очереди. Мама все время носила мне еду и питье, укутывала, подтыкала одеяло и мерила температуру. Я ничего не ел, мне было очень холодно. Когда моя температура стала выше, я выпил жаропонижающее и уснул. Я чувствовал, как внутри меня что-то ерзает и рвется наружу, там, где у меня сердце. Мне снилось, как будто на моей груди вырастает огромный бугор, потом лопается и оттуда, истошно пища, выползает страшная крыса. Я закричал во сне от ужаса и тут же проснулся с криком. Прибежал Рома и, не включая свет, стал успокаивать, что-то говорил мне. Я быстро уснул. Мне снова снился незнакомец. Теперь он стоял передо мной, и я бежал к нему, но не мог до него добраться. Он мне сказал: хочешь примерить железные перчатки? Я сказал: да. И вдруг между мной и им появилась огненная река из жидкого металла. От нее исходил невыносимый жар. Мне стало так душно, легкие обжигал горячий воздух. Я стал на колени и, нагнувшись над этой рекой, опустил в нее руки по локоть. Ужасная невыносимая боль пронзила меня, я почувствовал, как будто руки мои истлели. Я достал их из огненной реки и увидел, что металл остыл на моих руках, и стал похож на хромовые перчатки. Я не чувствовал рук, как будто под этим металлическим панцирем ничего не осталось, как будто там пустота. Незнакомец стоял и смотрел на меня равнодушно, своим леденящим душу взглядом. Тогда я сказал: мне холодно. Он ответил: надень железную маску. И я опустил голову в огненную реку и проснулся. Было уже утро, я чувствовал себя лучше. Головная боль прошла, остался только небольшой жар. Я вышел к завтраку на кухню, и все смотрели на меня, как на воскресшего мертвеца.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил отец.
— Прекрасно. — ответил я. — Как будто по мне каток прошелся.
— А ты и выглядишь так же. — сказал Рома насмешливо.
Я сел за стол, и мама стала причитать, что я без шапки хожу и в расстегнутой куртке.
Сегодня понедельник, и, не смотря на то, что признаки болезни прошли в тот же день, мама оставила меня дома еще на день. Конечно, я не возражал, потому, что у нас должна была быть сегодня контрольная по физике.
РОМА
Сегодня утром мы снова пошли в лес. Мы вышли из дома вместе с отцом, потому, что выходные я всегда провожу дома. Да, я все еще надеюсь, что он придет ко мне.
В эти выходные мой брат заболел, но быстро выздоровел. Он всегда быстро болеет с высокой температурой. В этот раз у него был жар. Ночью он закричал во сне, и я побежал к нему. Родители тоже проснулись и прибежали в его комнату, но я успокоил их, и сказал, что посижу с ним немного. Они ушли, и я остался с Федей наедине. Я чувствовал, что в его болезни что-то не так. Может, конечно, это подростковое. Однако я ощущал, что Федя как будто взволнован чем-то, он так беспокойно спал. Я думал, вдруг это что-то серьезное? Или наоборот, ерунда. У меня было что-то похожее, когда я впервые ощутил влюбленность к Маше и захотел ее. У меня тоже был сильный жар, и все подумали, что я простудился. Мое тело горело огнем, и я страдал до тех пор, пока не признался ей в любви и мы не переспали. Может Федя просто влюбился? Это гормоны.
Я просидел с братом полночи и даже уснул там у него. Но под утро вернулся к себе. На следующий день у него была небольшая слабость и жар, а уже вчера он стал полностью здоров.
Я уже привык видеть Илью каждый раз, когда мы подходили к границе леса. Мне даже кажется, что если бы я не обнаружил его там в один день, то забеспокоился бы о нем. То, как Илья жестоко поступил со мной в пятницу, мне показало, что я не ошибался насчет него. Он безжалостный и подлый, я буду избегать общения с ним, насколько это возможно. Еще, я боюсь его, потому что он не знает жалости, и он не предсказуем. Но в том, что случилось, я не могу винить только его, ведь я должен был понять, что это иллюзия. Еще давно отец учил меня: «усомнись, если есть сомнения» — иллюзия разрушится, если ты не до конца веришь в нее. Всегда нужно проверять реальность происходящего, если есть какие-то сомнения. Я плохо запомнил это, поэтому оказался в такой ситуации. Я не злюсь на Илью, но и не хочу с ним общаться. Мне не приятен этот человек. Так я решил для себя, но мои планы были разрушены. Когда мы зашли в лес и пришли на то место, где отец всегда проводит свои ритуалы, он объявил нам с Ильей цель сегодняшней встречи:
— Мне хотелось, что бы вы стали командой, но вышло иначе. Сейчас вы больше враги, чем приятели. Не знаю, отчего так вышло, но знаю точно, что мне не нужны такие отношения между вами. Сегодня вы отправитель в другой мир вдвоем, без меня. Вы уйдете вместе, и должны будите вернуться так же вместе, оба целые и невредимые. Если кто-то из вас пострадает, другого я сочту предателем.
Отец выдал каждому из нас по ножу, компасу, веревке и огниву. Огниво было в виде подвески на шею. Я надел его и больше не снимал с тех пор. Затем отец бросил в костер большую белую кость, и пламя вспыхнуло, сделавшись ярко-синим.
— Это кость синего кабана. Он назван так из-за синеватого отлива шерсти, возникавшего от преломления лучей лунного света, который падал на их шерсть. Их волос имел свойство преломлять лунный свет так, что часть цветовых волн поглощалась этим волосом, и лишь синий оттенок отражался от него. Поэтому шерсть этих кабанов приобретала синеватый перламутровый оттенок при лунном свете. По этой причине этих кабанов называли еще лунными. Эти животные вели преимущественно ночной образ жизни. От своих сородичей этот вид отличался более крупными размерами и агрессивностью. Этот вид животных вымер давно, но когда-то лунные кабаны обитали в этих лесах. Иногда я отправляюсь туда, в то время, что бы добыть волосы лунного кабана. Из них я делаю порошок, который позволяет обнаруживать невидимые глазу вещи, спрятанные в соседнем измерении. Сегодня вы отправитесь за щетиной лунного кабана.
Я пришел в ужас, прекрасно представляя, что имеет введу отец, требуя от нас принести щетину животного. Но Илья задал уточняющий вопрос:
— Не понял. Мы их подстричь должны, что ли?
— Нет, мне нужна вся шкура. — ответил отец, и указал нам на огонь.
Илья сделался озадаченным, однако не думаю, что он испугался предстоящего кровопролития. Скорее решал, как бы ему первому содрать шкуру с кабана, что б услужить моему отцу. Он еще не знает, но мне все равно, я не собираюсь убивать, пусть даже животное. Одно дело разрезать плоть ради спасения или в медицинских целях и другое, убивать живое существо и надругаться над ним ради чьей-то прихоти.
Илья нагнулся и взял с собой горсть веток, затем бесстрашно шагнул в огонь. Я сделал то же самое. Мы оказались вдруг в темном лесу, окутанном синим сумрачным туманом, который словно светился в лучах лунного рассеянного света. Здесь сильно пахло грозой, воздух был перенасыщен озоном. Слышался крик совы и звуки насекомых. Огромные комары тут же атаковали нас. Мы огляделись молча. Никто из нас не хотел начинать разговор. Илья вообще всегда молчал, а у меня не было желания разговаривать с ним. Однако, я понимал, что это глупо: мы здесь вдвоем и должны действовать в паре. Поэтому, каким бы ни было мое настроение, я пересилил себя и сказал:
— Кажется, кабаны оставляют на деревьях следы от клыков, обдирают кору. — предположил я.
— Да, я тоже такое слышал. — ответил Илья и просто направился вперед, оставив меня стоять у синего костра, из которого мы вышли в этот лес. Я смотрел ему вслед и ждал, когда он остановится, подождет меня, но он этого не сделал. Тогда я последовал за ним.
— Решил сделать все сам? Мне тебя здесь подождать, да? — сказал я, следуя за ним. — Я не против. Не хочу убивать невинное животное. Я вообще против убийств.
Я поравнялся с Ильей и увидел, как он смотрел на компас.
— Да, от тебя пользы не будет, поэтому я полагаюсь только на себя. — четко ответил он, не глядя на меня, и убрал компас в карман своего черного плаща.
— Что ж, жестокость по твоей части.
— А ты любишь все чужими руками делать, да? — он ехидно улыбнулся и взглянул на меня мельком.
— Объясни.
— Хорошо ты придумал сказать, что не собираешься убивать, потому, что тебе жалко. Я все сделаю, потому, что ты не сможешь. У меня не будет выбора. Кто-то должен это сделать.
— Да, тот, кто более бессердечный и хладнокровный. — не выдержав, сказал я.
Илья оглянулся на меня:
— Таким ты меня считаешь? Это от того что я пошутил над тобой? — он снова усмехнулся. Я смотрел на него серьезно, мне не хотелось язвить. Илья мне напоминал чем-то моего отца, что-то есть схожее в их характерах и поведении, чего нет у меня. Почему он больше похож на моего отца, чем я? Мене это неприятно. Может, Илья специально пытается быть похожим на него?
— Нет, просто я тебя давно знаю. — отвечаю я хмуро глядя на него.
— Знать человека или просто быть с ним знакомым — это не одно и то же. Ты злишься, что я не проявляю излишнюю жалость? Да, тебя раздражает это во мне. Ведь человеком мягкосердечным и жалостливым легко манипулировать. Тебе не нравятся люди, которыми нельзя управлять. Ведь тогда общение с ними не будет простым и предсказуемым, как тебе бы этого хотелось. Я не удобен в общении, поэтому не нравлюсь тебе.
От его слов по моему телу холодной волной пробежали мурашки. Я был поражен, но ведь он прав! Мое стремление все контролировать перешло и на общение с людьми. Мне страшно, когда я не могу составить прогноз, я всегда продумываю наперед несколько вариантов развития событий, я делаю это не задумываясь. Неужели этот кусок льда настолько проницательный тип, или же я так прост и явен окружающим? Я ощутил какую-то угнетенность и отчаяние. Илья больше ничего не говорил, он шел и внимательно осматривал стволы деревьев, выискивая след кабана. Не долго мы бродили по лесу, как вдруг раздался резкий шорох. Слева от нас слышались резкие приближающиеся беспорядочные звуки. Мы замерли и уставилась в темноту, заполненную синеватым туманом. Все затихло, но вдруг мы вновь услышали резкий нарастающий шум. Я побежал вперед, а Илья остался. Я оглянулся, когда понял, что его нет. Что произошло? Мне пришлось вернуться за Ильей, преодолевая дикий страх. Конечно, я мог бы соврать и сказать, что ужасно испугался за Илью, но первая мысль моя была о том, что я останусь один в этом месте, ведь я даже не смотрел на компас и не знаю, в какой стороне остался костер. Где-то впереди послышался шум и визг. Я крался с опаской на эти звуки и обнаружил Илью. Он стоял спиной ко мне. Напротив него, подергиваясь, хрипело огромного животное. Это был лунный кабан, с той самой перламутровой щетиной, о которой рассказывал отец. Животное издавало предсмертные хрипы и визиг, дергало ногами, резко и отчаянно. Илья повернулся ко мне. В руке его был окровавленный нож, лицо искажено от злости. Я не знаю, как он сделал это, но был очень изумлен и впечатлен. Илья опустился на землю перед умирающим животным и сказал мне:
— Тебе придется снять шкуру.
Я молча подошел к нему, рассматривая полумертвого кабана.
— Он еще жив, я не могу так.
— Я ранен.
Я взглянул на Илью и увидел, что он держится за бок. Тут же я бросился к нему, и опрокинув его на землю, стал задирать его одежду, что б увидеть, насколько все серьезно. Он был ранен в левый бок, в области селезенки. Я не мог понять, много ли крови вытекает из него, потому что было темно.
— Ааа, отстань. — сказал Илья. — Немного задел. Я пошутил. Хотел, чтоб ты тоже сделал хоть что-то.
— Замолчи! — убедительно сказал я, пытаясь нащупать рану.
— Я серьезно, убери от меня руки, извращенец! — Илья резко с силой отпихнул меня.
— Вдруг рана серьезная, и ты можешь умереть?
— За себя переживаешь?
— Вовсе нет. Вот и ты не знаешь меня, поэтому делаешь неверные выводы.
Илья снова усмехнулся, не верит в мое бескорыстное беспокойство о нем. Да, мне его жалко, ведь он человек, каким бы злым и жестоким ни был, но он сейчас ранен, ему больно, и неизвестно, насколько на самом деле опасна его рана.
— Ничего, сверху только задел. Верхний слой мышц. Надо будет зашить немного и все. Брюшную полость не проткнул, селезенка на месте.
Я внимательно смотрел на него. Илья приподнялся, держась за рану.
— Ну что, сможешь завершить дело?
— Я ни разу не видел, как это делается. И вообще не знаю.
— Ты сейчас шутишь? Ты же будущий хирург.
— Нас с тобой не учили сдирать кожу с огромных диких кабанов.
Илья глубоко вздохнул и направился к кабану:
— Все с тобой понятно.
— Нет. — сказал я. — Ты прав, ты и так сделал самое сложное.
Я вытащил нож и подошел к еще теплому телу дикого кабана. Он казался невероятно огромным. Впервые я видел такое большое животное, с такой толстой шестью, напоминающей иглы дикобраза. Разве возможно вообще снять шкуру с такой громадины? Я взглянул на свой, показавшийся, крошечным, нож. Что ему этот двадцатисантиметровый нож? У него только шкура, наверное, сантиметров пятнадцать-двадцать. Как же Илья смог убить его? Нет, он не мог убить его ножом. Я оглянулся на Илью: он стоял в облаке сигаретного дыма, курил и смотрел на меня своими черными колкими глазами. Я воткнул нож в тело до рукоятки и стал резать. Жесткие волосы, будто проволоки, усложняли мне задачу. Я весь вспотел, пока отрезал небольшой кусок от спины кабана. Получился такой своеобразный увесистый кусок сала с характерным запахом. Да, кабаны вонючие животные, ничего не поделаешь. Я был весь измазан кровью, но понимал, что это до тех пор, пока я не вернусь в свое время. Илья не сказал мне ни слова, но думаю, что он хоть немного стал уважать меня, ведь я переступил через себя, ради общей цели.
Когда мы вернулись к костру, и Илья собирался бросить горсть земли в огонь, я остановил его.
— Что еще? — спросил он непонимающе.
Я глубоко вздохнул и сказал:
— Ты ранен. Отец сказал, что мы должны быть оба невредимы.
— Ну, так не выйдет. Живой воды у нас нет. — он отвернулся и бросил в огонь горсть земли, взятую из «Гиблого леса». В этот момент, я вытащил свой нож и, приподняв рубашку, с силой прижал к себе. Надавив на тупой конец ножа другой рукой, я вытащил его, прижимая к телу как можно сильнее, насколько мне позволил природный инстинкт самосохранения. Я почувствовал просто давление, а затем острую и резкую боль, такую тонкую и противную, похожую на то, когда режешься о лист бумаги. Не смотря на то, что я по-особенному отношусь к боли, руки мои задрожали, и я не мог себя заставить продолжить самобичевание. Это совсем не то, как если бы кто-то казнил меня. Не знаю, было ли дело в жалости к себе, или это природный стопор, но рана вышла неглубокой. В это время Илья оглянулся на меня, лицо его резко сделалось испуганным и удивленным. Он быстро выхватил у меня нож, который я уже просто держал в дрожащей руке.
— Ну, что это за пошлость? — сказал он раздраженно с презрением и недовольством.
— Теперь мы одинаково ранены. — довольно усмехнулся я.
— Зря, я это не оценю. — сказал Илья, совершенно не впечатленный моим благородным поступком. Мне было жаль Илью, что он пострадал отчасти из-за моей трусости. Он мог погибнуть из-за меня, и мне захотелось запомнить этот момент, что бы впредь не совершить подобную ошибку.
ИЛЬЯ
Когда мой учитель ударил меня, в тот же день он решил извиниться передо мной. Он сказал странную фразу, от которой сам ощутил неловкость, но слова свои назад он забрать уже не мог. Он пригласил меня в свой кабинет и сказал:
— Илья, я не должен был бить тебя, я сожалею об этом.
Я промолчал, ища в его глазах искренность. Он чувствовал себя неловко.
— Ты не знаешь, почему я так отреагировал. У Ромы есть небольшие проблемы со здоровьем, и он мог пострадать от твоей шутки. Ты не знал об этом, поэтому не виноват в случившемся. Я не должен был допустить вражду между вами.
— Мы вовсе не враги. Просто это была глупая шутка, я был не прав.
— Да, мы оба не правы. Давай забудем. Я не имел права бить тебя. К своим сыновьям я проявляю жестокость, это не секрет. Но они, кроме моей жестокости получают и мою любовь и заботу. Но тебя бить я не имел права.
Эти его последние слава показались мне странными, но я был рад, что Владимир Семенович нашел в себе силы извиниться передо мной. Да, я тоже был не прав, но на самом деле не жалею о случившемся. Ведь теперь я знаю, что не безразличен учителю и этот случай сблизил нас. Да и Рому нужно было проучить. Теперь он не станет задирать нос передо мной.
Сегодня у нас встреча в «Гиблом лесу», и учитель решил сдружить нас с Ромой оригинальным способом. Он отправил нас вдвоем в дикий лес за шкурой вымершего кабана. Мы должны были вернуться оттуда оба целыми. Не знаю, каким образом это могло нас сплотить, потому что Рома сразу заявил мне, что не будет никого искать и убивать. Я сказал ему, что он привык все чужими руками делать. Рома не сильно возражал, ведь это правда.
Когда мы шли по лесу и пытались выйти на след кабана, то услышали шорох в зарослях, где-то сбоку от нас. Рома, как настоящий герой, сразу дал деру. Зачем убегать от того, кого мы искали все это время? Это мы охотимся на кабана, а не он на нас. Я прекрасно понимал, что моим ножом кабана не убить — он для кабана как зубочистка. Поэтому, еще только почувствовав энергетику несущегося ко мне животного, но, не видя его воочию, я стал воздействовать на него мысленно. Мне пришлось сосредоточить на этом все свои силы. Чтобы подавить волю разъяренного кабана, внушить ему страх, обездвижить, я должен быть непробиваем сам. Чувствуя уверенность в своих силах и воодушевление, я не испугался, и, когда кабан выскочил ко мне из черных зарослей, я смог его остановить. Он стоял передо мной, такой огромный и мощный. Медленно я обошел его и внимательно рассмотрел. Он казался громадным, был мне по плечо. Его огромные уродливые клыки, завернутые кверху, внушали страх. Полупрозрачная щетина словно светилась синеватым оттенком в бледном свете луны, пробивавшимся сквозь ветки деревьев. Мне стало жаль его, но я быстро взял себя в руки. Мне нужно сделать это как можно быстрее. Все равно этот кабан уже умер давным-давно, все равно, никто не сделает это за меня. Я вытащил нож и нагнулся к его брюху. Примерно я знал, где у него располагается сердце. Мне не хотелось заставлять его мучиться, поэтому я рассчитывал как можно быстрее убить его. Тем более, если я промахнусь и потеряю над ним контроль, он может разорвать меня. Я размахнулся и с силой воткнул в него нож, но попал в ребро. Этот мой промах привел меня в ужас, и кабан дернулся. Я быстро поднялся и хотел отойти дальше, но эта махина резко мотнула головой и отбросила меня на землю, задев меня своим страшным клыком. Как мне повезло, что он не проткнул меня, и не вырвал мне ребро! Я смог взять себя в руки, и успел снова остановить его, обездвижив и внушив страх. Теперь я был зол на него, и внушение удалось мне лучше. Он упал на землю передо мной, как будто гора свалилась к моим ногам. Поднявшись с земли, я хотел продолжить с большей решимостью, но вдруг услышал позади себя шорох. Подумав, что это очередной зверь выбежал ко мне, я резко оглянулся, готовый защищаться. Но это был Рома. Я совсем забыл о нем. Вдруг я ощутил жуткую боль в боку, и присел на землю, зажав рану рукой. Рома с округлившимися глазами, как у мальчишки, впервые увидевшего новогоднюю елку, подошел к кабану.
— Тебе придется снять шкуру. — сказал я.
Он взглянул на меня испуганно, затем на кабана:
— Он еще жив, я не могу так. — ответил он.
Конечно, жив-живехонек!
— Я ранен. — говорю я, что б смотивировать его к действию.
Услышав мои слова, Рома обеспокоенно оглянулся на меня. Тут же он, не думая ни о чем, бросился ко мне, опрокинул меня на землю и стал ощупывать. Его действия сделались такими твердыми и ловкими, и сам он казался теперь таким смелым и решительным, что я, завороженный этим перевоплощением, первую секунду не стал сопротивляться. Я просто удивленно наблюдал за ним. Это ли Рома, который только что убежал в страхе от кабана, не зная, как поступить? Все-таки есть в нем какой-то стержень. Я не мог сдержать изумленную ухмылку, но потом опомнился.
— Ааа, отстань. — сказал я наконец. — Немного задел. Я пошутил. Хотел, чтоб ты тоже сделал хоть что-то.
— Замолчи! — ответил он грозно взглянув на меня. Мне показалось это забавным, но я не люблю, когда меня лапают. Тем более, должно быть, он забыл, что я такой же медик, как и он.
— Я серьезно, убери от меня руки, извращенец! — я грубо отпихнул его от себя.
— Вдруг рана серьезная, и ты можешь умереть? — причитал он, как старая бабка. Но его забота касательно меня, не показалась мне искренней. Так и хотелось сказать: «Оглянись вокруг, для кого этот спектакль? Или ты принял меня за дурака?»
— За себя переживаешь? — насмешливо спрашиваю я.
Он прямо смотрел мне в глаза и говорил со мной терпеливо и заботливо:
— Вовсе нет. Вот и ты не знаешь меня, поэтому делаешь неверные выводы.
Мне снова стало смешно и тогда я, что б быстрее завершить этот спектакль, сказал:
— Ничего, сверху только задел. Верхний слой мышц. Надо будет зашить немного и все. Брюшную полость не проткнул, селезенка на месте.
Все-таки бок у меня болел, и я не мог этого скрыть. Держась рукой за рану, я поднялся на ноги. Кабан все еще был обездвижен мной и казался мертвым. Дыхание его стало незаметным.
— Ну что, сможешь завершить дело? — спросил я у Ромы.
— Я ни разу не видел, как это делается. И вообще не знаю.
Эх, Рома, ты как вошь на гребешке!
— Ты сейчас шутишь? Ты же будущий хирург.
— Нас с тобой не учили сдирать кожу с огромных диких кабанов.
Тут я понял, что все придется делать мне.
— Все с тобой понятно.
Мой дед был охотником. Еще до смерти мамы я часто бывал в деревне, она отвозила меня на лето к ним. Дед уходил рано утром и возвращался потом с убитыми зайцами. Он вешал их на крюк возле двери и сдирал шкуру. Я не помню подробностей, и, конечно, кабан это не заяц. Но, похоже, мне снова придется сделать все самому.
— Нет. — неожиданно сказал Рома. — Ты прав, ты и так сделал самое сложное.
Он, держа нож в руке, подошел к огромной туше. Я не стал говорить ему, что кабан еще жив, иначе он снова принялся бы ныть, а мне уже надоело это все. Он долго медлил, стоял и смотрел на его спину, примерялся. Я решил покурить, пока он борется с сомнениям и уговаривает себя. Вдруг Рома резко оглянулся на меня: лицо его выражало недоумение. Затем он все же собрался и вырезал кое-как кусок со спины кабана. Ну вот, и убивать никого не пришлось, все, как ты и хотел.
Мы вернулись к синему костру и, когда я собирался бросить горсть земли в огонь, Рома остановил меня.
— Что еще? — грубо спросил я. Общество Ромы меня утомило вконец. Мне хотелось быстрее вернуться в свое время и осмотреть рану, ведь я и сам не знал, насколько она серьезная.
— Ты ранен. Отец сказал, что мы должны быть оба невредимы. — зачем-то заметил он.
— Ну, так не выйдет. Живой воды у нас нет. — я отвернулся и, бросив землю в огонь, услышал за спиной какие-то странные звуки, кряхтение, что-то неясное, но встревожившее слух. Я резко оглянулся: Рома весь побледневший стоял с ножом в дрожащей руке. Я быстро выхватил у него нож и крайне удивленно и растерянно окинул Рому взглядом.
— Ну, что это за пошлость? — сказал я раздраженно. Что за инфантильное поведение? Зачем? Пару секунд я пытался придумать объяснение его действию. «Пожалейте меня, я тоже ранен»? Это уж совсем никуда не годится.
— Теперь мы одинаково ранены. — сказал он со своей доброй улыбочкой на лице, которая меня всегда раздражала. Этот поступок его, меня просто взбесил. Снова пытается манипулировать мной.
— Зря, я это не оценю. — ответил я, и тут же понял, что это он сделал наверняка для того, что бы впечатлить отца. Вот это было низко.
Когда мы вернулись, Рома продолжил играть в благородство. Он отдал кусок сала отцу и сообщил ему, что я ранен. Про свой порез он говорить не стал. Думаю, он скрыл это до поры, что б его совсем не благородные мотивы не казались такими явными. Учитель подошел ко мне, отодвинул мой плащ и, визуально оглядев меня, спросил:
— Ты как? — он так строго и серьезно смотрел на меня, и его забота была мне приятна. Рома не дал мне ответить.
— Это случилось по моей вине. Если бы я не поддался страху, все бы обошлось.
Владимир Семенович молча и недовольно выслушал его, потом снова взглянул на меня и сказал:
— Идем, я осмотрю тебя.
Мы вернулись через лес к вагончику. Там учитель усадил меня на стул, зажег светильники и достал свой кейс с инструментами. Он обезболил меня и зашил рану, прямо там, в лесу. Когда он делал это, мне стало интересно, насколько глубоко смог порезать себя Рома. Я просто задумался об этом, но ничего не сказал.
Вечером того же дня мы увиделись с Ромой в больнице. Наверное, он видел, как я вышел курить на пожарную лестницу, и пришел ко мне.
— Ты как? — спросил он внимательно и открыто, без своего обычного высокомерия.
— Нормально. — ответил я и затянулся, не глядя в его сторону. Рома стоял рядом, и не собирался никуда уходить. Мне это не понравилось. Надо заканчивать этот его бред с наигранной жалостью ко мне, а то он так в роль втянется, что станет мне каждый день обеды носить.
— Поздравляю вас, Роман Владимирович. — вдруг говорю я хладнокровно и нагло.
— С чем? — он озадачен и встревожен.
— С вашим первым убийством.
Рома взволнованно глянул на меня суетливым растерянным взглядом.
— Ты убил свинью. Я просто обездвижил его. Он был еще жив, но потом, наверное, умер. Ну, после твоих манипуляций над ним.
Рома нервно задышал, беспокойно стал водить глазами. Сейчас расплачется, но нет. Впервые вижу отчаянную злость на его лице. Он свирепо бросился на меня, схватил за грудки. Я засмеялся.
— Зачем ты это сделал?!
— Теперь, ты тоже жестокий и хладнокровный. — с убедительной улыбкой сказал я.
— Ты снова провел меня! Это подло и жестоко!
— Да? Что ж, тогда твое мнение обо мне не поменялось, правда?
Он был шокирован и ужасно расстроен.
— Пошел вон от меня, со своей заботой! — сказал я, выкинул сигарету, и ушел.