Когда мне стукнуло тринадцать, в моей жизни произошло очень важное событие. Однажды, гуляя с шестнадцатилетним мальчиком из Вест-Индии, я признался, что собираюсь конфирмоваться1 в англиканской церкви. В то время я был очень религиозен и воспринял весь обряд с ужасающей серьезностью. «Веруй и спасешься», — звучало в моих ушах день и ночь, но полной уверенности в правильности выбранной религии у меня не было. Во что верить?
____________________________
1 Конфирмация — обряд сознательного принятия той или иной религии.
— Верь в меня, — говорил Иисус.
Конечно, я верил, но при этом не был счастлив. Почему?
— Не верь!
Но за неверие последуют вечное проклятие и вечная пытка. Душа моя возмутилась беззаконием страшного осуждения. Что стало с мириадами людей, которые не слышали об Иисусе? Все это было для меня ужасной загадкой, но лучезарная фигура и сладостное учение Иисуса позволили мне поверить и решиться жить так, как жил он, бескорыстно и чисто. Мне никогда не нравилось это слово «чисто», и я обычно отодвигал его на самый темный фон моей мысли. Я постараюсь быть хорошим — по крайней мере, постараюсь!
— Ты веришь всем сказкам Библии? — спросил мой спутник.
— Конечно, — ответил я. — Это Слово Божие, не так ли?
— Кто такой Бог? — спросил парень.
— Он сотворил мир, — ответил я. — Все это чудо. — И жестом обвел землю и небо.
— Кто создал Бога? — спросил мой спутник.
Я отвернулся, пораженный. В мгновение ока я увидел, что принимал на веру просто слова, которым меня научили. И в этой вере вся суть любой религии. Верю — доказательства не требуются.
«Кто создал Бога?»
Я шел один в пойме длинного ручья. В голове моей роились мысли, история за историей, которые только что я принимал на веру. Теперь они все разом стали сказками. Иона не прожил бы и трех дней в чреве кита. Человек не может залезть в глотку киту. Евангелие от Матфея начинается с родословной Иисуса, показывая, что он был рожден от семени Давидова через Иосифа, своего отца, но в следующей главе вам говорят, что Иосиф не был его отцом — таковым стал Святой Дух...
Через час все здание моих верований лежало в руинах. Я более не верил ни единому слову библии, ни единому слову. Я чувствовал себя так, словно меня раздели догола на морозе.
Вдруг меня осенило: если христианство — сплошная ложь, как магометанство, то запреты его смехотворны, и я могу целовать и совокупляться с любой девушкой, которая мне уступит. Я сразу же частично примирился со своим духовным крушением, ибо получал приятную во всех отношениях компенсацию.
Впрочем, потеря убеждений долгое время была для меня весьма болезненной. Однажды я рассказал Стэкполу о своем разочаровании, и он посоветовал мне прочитать «Аналогию религии» Джозефа Батлера2, и относиться к вере непредвзято. Батлер закончил то, что начал мой приятель из Вест-Индии. В своей жажде определенности я взялся за более глубокие труды. Однажды, будучи у Стэкпола, я наткнулся на книгу «Эссе» Гексли3. Буквально за час я проглотил ее и объявил себя агностиком. Вот кем я был! Я ничего не знал наверняка, но хотел учиться.
_______________________________
2 Джозеф Батлер (1692—1752) — английский философ-моралист, признанный защитник добродетели во времена нравственной распущенности. В книге «Аналогия религии» он разъяснял несостоятельность требований доказательств в вере, ибо религия не должна основываться на разуме. В XIX в. в англиканстве эта книга считалась «главным христианским доводом против неверия».
3 Томас Генри Гексли (1825—1895) — английский зоолог, популяризатор науки, приверженец эволюционной теории Дарвина. Автор термина «агностицизм», утверждающего, что мир непознаваем, люди не могут знать ничего достоверного о действительной сущности вещей.
За следующие шесть месяцев я мысленно постарел на десять лет. Я постоянно искал книги, которые могли бы меня убедить, и в конце концов, добрался до аргумента Юма4 против чудес. Это положило конец всем моим сомнениям, удовлетворило меня окончательно. Двенадцать лет спустя, изучая философию в Геттингене, я увидел, что рассуждения Юма не были окончательными, но на какое-то время они меня излечили от смятения. В тот раз я отказался от конфирмации. В течение нескольких недель я читал Библию и по ночам к удовольствию мальчиков в большой спальне пересказывал им ее невероятные истории и описанные там непристойности.
__________________________
4 Дэвид Юм (1711—1776) — шотландский философ; утверждал, что только чувственные ощущения могут быть источником знаний.
Летние каникулы я провел в Ирландии. Отец жил с моей сестрой Нитой, вместе они следовали за Верноном, куда бы ни отправлял его банк. Кажется, это лето прошло в Баллибее5, в графстве Монаган. Я почти ничего не помню об этом городке, кроме того, что неподалеку от него была цепь небольших озер, окаймленных тростником. Охота на уток и бекасов была там прекрасная, чем и воспользовался Вернон.
________________________
5 Баллибей — маленький городок в Ирландии.
Эти каникулы запомнились мне несколькими происшествиями. Однажды за ужином между сестрой и старшим братом завязался разговор о том, как ухаживать за девушками и завоевывать их. Я с удивлением заметил, что Вернон очень уважительно относится к мнению сестры по этому вопросу. Сразу же после обеда я попросил Ниту объяснить мне, что она имела ввиду под словом «лесть».
— Ты сказала, что все девушки любят лесть. Что ты хотела этим сказать?
— Всем нам нравится, — ответила она, — когда нам говорят, что мы хорошенькие, что у нас красивые глаза, или жемчужные зубы, или пышные волосы, или то, что мы хорошо сложены. Все мы любим, когда парни замечают наши привлекательные стороны и говорят об этом.
— И это все? — засомневался я
— О нет, — рассмеялась сестра. — Мы любим, когда мужчины обращают внимание на нашу одежду, особенно на шляпки — если шляпка идет к лицу, если она очень хороша и так далее... Все девушки думают, что если ты замечаешь их одежду, то они тебе действительно нравятся. К сожалению, большинство мужчин и в самом деле не обращают на это внимание.
— Есть еще что-нибудь?
— Конечно, — сказала она. — Непременно скажи своей девушке, что она самая красивая в комнате или в городе, совершенно не похожа на других девушек, выше всех остальных, единственная девушка в мире для вас. Всем женщинам нравится быть единственной в мире для как можно большего числа мужчин.
— А разве девушки не любят, когда их целуют?
— Это потом, — улыбнулась сестра. — Многие мужчины начинают целовать и лапать еще до того, как они девушке понравились. Это отпугивает. Лесть должна быть прежде внешности и одежды, потом преданность, а потом уже поцелуи.
Я снова и снова перебирал в уме все услышанное, а потом взялся опробовать приобретенный опыт на знакомых девушках и женщинах и вскоре обнаружил, что все они почти сразу же стали обо мне лучшего мнения.
Начал я с младшей мисс Рэли, которая, как мне казалось, нравилась Вернону. Я просто похвалил, как советовала сестра: сначала ее глаза и волосы (у нее были очень красивые голубые глаза). К моему удивлению, она сразу же улыбнулась мне, а я сказал, что она самая красивая девушка в городе. И вдруг она обняла меня и поцеловала, сказав:
— Ты милый мальчик!
Но главное было впереди. Раза два-три встречался мне на вечеринках очень красивый мужчина. Кажется, его звали Том Коннолли. Я не уверен, хотя вроде бы не должен забыть его имя, поскольку вижу его так же ясно, как если бы он был сейчас передо мной: пять футов десять или одиннадцать дюймов роста, очень красивый, с затененными фиалковыми глазами. Все рассказывали историю о его идиотской шутке с вице-королем в Дублине. Однажды на службу к вице-королеве поступила очень хорошенькая компаньонка-француженка. На самом деле это был переодетый девушкой Том Коннолли. Одной ночью вице-королеве стало плохо. Она не хотела беспокоить слуг и только попросила мужа позвать компаньонку. Когда муж постучал в дверь девицы и сказал, что хозяйка зовет её, Том Коннолли сердито ответил:
— Нехорошо с вашей стороны прерывать чужой сон в такое время.
Вице-король, конечно, немедленно извинился и поспешил уйти, но рассказал о случившемся жене. Та была искренне возмущена, и на следующий день за завтраком она посадила своего секретаря справа от себя, а Тома Коннолли в дальнем конце стола. Как обычно, Коннолли пришел с опозданием и, как только увидел расположение места, сразу же все понял и подошел к секретарю.
— Молодой человек, — сказал он, — вы здесь надолго и еще успеете посидеть рядом с госпожой, поэтому уступите мне это место.
И тотчас прогнал секретаря, пристроившись рядом с вице-королевой. Та сделала вид, что ничего не заметила, но с Коннолли не разговаривала весь завтрак.
Тот не выдержал и заявил на всю столовую:
— Это, конечно, мило с вашей стороны, обвинять бедную молодую девушку в том, что она отказала вашему супругу!
Все присутствовавшие тогда в столовой в одно мгновение буквально онемели и уставились на дерзкого Коннолли. Весть о его наглой выходке в тот же день разлетелась по всей Ирландии.
Когда я впервые встретил Коннолли, стал ходить за ним по всему саду, и всякий раз, когда он заговаривал, вострил свои большие уши, чтобы услышать каждое мудрое слово, которое могло сорваться с его губ. Наконец он заметил меня и спросил, почему я следую за ним.
— Все говорят, что вы можете завоевать любую женщину, какую пожелаете, мистер Коннолли, — ответил я, смущаясь. — Я хотел бы узнать, как вы это делаете и что вы им говорите.
— Честное слово, я и сам не знаю, — усмехнулся он, — но ты забавный малыш. Сколько тебе лет, если задаешь такие вопросы?
— Мне четырнадцать, — смело ответил я.
— Я не дал бы тебе четырнадцати, но даже четырнадцати мало для такого. Тебе не стоит торопиться.
И я отошел, но все еще держался в пределах слышимости.
Я слышал, как они с Верноном смеялись по поводу моего вопроса, и поэтому вообразил, будто прощен. На следующий день или через день, заметив моё упорное следование за ним, Коннолли сказал:
— Знаешь, твой вопрос меня позабавил, и я даже попытаться найти на него ответ. Когда ты можешь вложить ей в руку твердый пенис и при этом искренне рыдать, ты приближаешься к сердцу любой женщины. Главное, не забудь про рыдания.
Я нашел этот ответ совершенным! Я так и не научился плакать, соблазняя красотку, но я никогда не забывал мудрых слов Коннолли.
В Баллибее были большие казармы ирландской полиции, и младшим инспектором там служил красивый парень ростом пять футов девять или десять дюймов по имени Уолтер Рейли. Он говорил, что является потомком знаменитого придворного королевы Елизаветы, и произносил его имя «Ролли». Парень уверял нас, что его прославленный предок часто произносил свое имя так, будто оно писалось через «о». Причина, по которой я упоминаю здесь Рейли, в том, что наши с ним сестры и были большими друзьями, почему он входил и выходил из нашего дома почти как из своего собственного.
Каждый вечер, когда Вернону и Рейли нечем было заняться, они раздвигали стулья в гостиной, надевали боксерские перчатки и устраивали бой. Отец обычно сидел в углу и наблюдал за ними: Вернон был легче и меньше ростом, но быстрее. И все же, думаю, Рейли бился не в полную силу.
В один из вечеров, когда Вернон жаловался, что Рейли не пришел и ему скучно, отец сказал:
— Почему бы тебе не провести бой с Джо? (мое семейное прозвище!).
В мгновение ока я надел перчатки и получил первый урок от Вернона, который научил меня, по крайней мере, как бить прямо, а затем как защищаться и отступать в сторону. Я был очень быстр и силен для своего роста, но некоторое время Вернон побеждал меня легко. Вскоре, однако, ему стало не до поддавков, и тогда я иногда получал сильный удар, который сбивал меня с ног. Но с постоянной практикой я быстро научился и недели через две или около того надел перчатки против Рейли. Его удары были намного тяжелее и заставляли меня уклоняться, чтобы защититься от них. Так я научился пригибаться, отступать или уклоняться от удара противника сразу же наносить ответный удар.
Однажды вечером, когда Вернон и Рейли похвалили меня за усердие, я рассказал им о Джонсе и о том, как он издевался надо мной. В те дни старший действительно сделал мою жизнь невыносимой: он никогда не встречал меня вне школы без того, чтобы не ударить или не пнуть, и обращался ко мне не иначе, как обзывательством «болотная крыса»! Я ненавидел его так же сильно, как и боялся.
Они посоветовали мне побить Джонса, но я признался, что он гораздо сильнее меня. Тогда Рейли решил купить пару боевых перчаток по четыре унции каждая, чтобы тренировать меня и придать мне уверенности в собственных силах. В конце каникул они оба заставили меня поклясться, что я дам Джонсу затрещину при первой же встрече.
В первый день после каникул мы всегда встречались в большой классной комнате. Когда я вошел, воцарилась тишина. Я был ужасно взволнован и напуган, не знаю почему; но одновременно был полон решимости.
«Все равно Джонс не посмеет убить меня…» — тысячу раз повторил я себе. И все же внутренне я трепетал от страха. Внешне же вроде казался спокойным. Джонс и еще двое из шестого стояли перед пустым камином. Я подошел к ним. Джонс кивнул.
— С какой стати вы занимаете всю комнату? — рявкнул я и оттолкнул его в сторону.
В ответ он с силой толкнул меня. И я, как и обещал, дал ему крепкую затрещину. Старшие удержали Джонса, иначе была бы драка.
— Ты будешь драться? — выдавил он сквозь зубы.
— Непременно, гадина! — ответил я.
Было решено, что поединок состоится на следующий день, в среду в полдень. С трех до шести у нас будет достаточно времени. В тот же вечер Стэкпол пригласил меня к себе и сказал, что если я захочу, он предупредит директора и тот непременно предотвратит драку. Я заверил его, что все в порядке, и что мы должны уладить наши разногласия в честном бою.
— Джонс взрослый парень и гораздо сильнее тебя, — возразил Стэкпол.
Я только улыбнулся в ответ.
На следующий день мы сошлись в отдаленной части игрового поля за стогом сена, чтобы нас не было видно из школы. Весь шестой, нет, почти вся школа поддерживали Джонса. И только прогуливавшийся неподалеку Стэкпол был за меня. Я был ему за это очень благодарен: Не знаю почему, но его присутствие воодушевляло меня.
Поначалу бой был похож на боксерский поединок. Джонс выбросил вперед левую руку, я уклонился и нанес ему удар правой в лицо. Мгновение спустя он бросился на меня, но я пригнулся, сделал шаг в сторону и сильно ударил его в подбородок. В мертвой тишине я чувствовал удивление всей школы.
— Хорошо, хорошо! — крикнул за моей спиной Стэкпол. — Так держать!
Мы упорно бились минут восемь или десять, когда я почувствовал, что Джонс слабеет или теряет дыхание. Тогда я немедленно бросился в атаку… и неожиданно получил мощный прямой удар в левое ухо. Он сбил меня с ног.
Когда я вышел на середину ринга для следующего раунда, Джонс издевательски пропел:
— Ты понял меня, не так ли, Пэт?
— Да, — ответил я, — но за этот мой промах я изобью тебя до синяков.
Валяясь на земле, я решил бить его только в голову. Он был невысок и силен, и мои удары по туловищу, казалось, не производили на него никакого впечатления. Но если бы я мог высинить его рожу, учителя и особенно директор догадались бы о нашей драке. Этого я и добивался.
Джонс снова и снова замахивался, сначала правой рукой, потом левой. Он рассчитывал второй раз отправить меня в нокаут. Но тренировки брата и его друга многому научили меня. Да и первый нокаут напомнил мне о необходимой осторожности. Я уклонялся от его замахов, обходил стороной и бил в лицо, пока из его носа не брызнула кровь. Тогда разволновавшийся Стэкпол закричал.
Я повернулся, чтобы улыбнуться ему, и вдруг обнаружил, что многие младшие, бывшие мои приятели, перешли в мой угол и теперь ободряюще улыбались мне. Некоторые даже кричали:
— Дай ему посильнее!
И тогда я осознал, что бой следует продолжать, но осторожно, и победа будет за мной. Холодное, жесткое ликование сменило во мне нервное возбуждение, и когда я ударил, то попытался ударить костяшками пальцев, как однажды показал мне Рейли.
Тем временем драку остановили, бой возобновился только после того, как уняли кровотечение из носа Джонса. Он вышел на середину ринга, я нанес ему удар справа. После этого раунда секунданты и болельщики так долго держали его в углу, что, в конце концов, по совету Стэкпола, я подошел к Джонсу и сказал:
— Или сражайся, или сдавайся. У меня нет времени…
Он тут же выскочил и бросился на меня, полный решимости. Но лицо его было сплошным синяком, а левый глаз почти закрылся. При каждом удобном случае я бил по правому глазу, пока он совсем не заплыл.
Странно, но я ни разу не пожалел его и не предложил остановиться. По правде говоря, он так безжалостно и беспрестанно издевался надо мной, так часто оскорблял мою гордость на людях, что теперь, под самый конец, меня охватила холодная ярость. Я заметил, что двое из шестого ушли к школе и вернулись с Шедди, вторым учителем. Когда они обогнули стог сена, на ринг вышел Джонс. Он яростно беспорядочно бил руками направо и налево, но я ловко проскользнул мимо его более слабой левой и ударил ему в подбородок так сильно, как только мог — сначала правой, затем левой. И он упал на спину.