Шестой час он сидел в кабинете, наблюдая за неповоротливой полудохлой мухой, которая тщетно пыталась забиться в узкую щель. То головой, то бочком. Пробовала уместить в расщелину даже зад. Потом, наверно уставала, и на какое-то время замирала. Через несколько минут, словно проснувшись, скребла передними лапками красивые переливчатые глаза, задними поправляла крылышки, и снова лезла в щель. Всё это повторялось без конца.
Когда усталый следователь, закончил печатать и поднял на него глаза, в лице Кадавра ничего не изменилось. Следователь проследил за его взглядом и ухмыльнулся.
Скатав в тугую трубку клочок бумаги, он поднялся, подошел к окну и закончил мухины страдания, насадив её на эту своеобразную пику. Сбросив орудие убийства и свою жертву в урну, вытер руки спиртовой салфеткой, куча которых лежала на краю стола. Ковид закончился, не пропадать же добру.
- Ну, что, продолжим?
- Господин следователь, к сказанному мною ранее, мне добавить нечего.
- Ну, что ж. Стало быть на сегодня мы ничего не добились. Адвоката вот, обидели недоверием. А ведь ему, как врачу, надо рассказывать всё полностью. Иначе он не сможет вам помочь.
- Да, собственно и помогать-то не в чем. И если вы на сегодня уже все свои закончили дела, то давайте расстанемся. У меня спина болит от долгого сидения в одной позе.
- Дела у меня никогда не закончатся, пока на белом свете есть такие типы как вы. И пока они не за решёткой. Но на сегодня, пожалуй, точно хватит. Конвой! Увести. – следователь опустил трубку на рычаги телефона без диска и начал укладывать бумаги в сейф.
- Вот если чисто по-человечески, без протокола, у вас нет шансов. Не понимаю чего вы упираетесь? Напишите чистосердечное признание и суд это учтет.Повторяю, шансов отвертеться просто никаких. И свидетели и отпечатки и мотив и возможность. Одно только удивляет, за что же вы с ней так? Ну, придушили бы что ли, в конце концов. А столько крови... А ведь она же, говорят, вам жизнь спасла. А тем более у вас уже был срок.
- Ну, это как сказать. Меня оправдали и даже извинились.
- Да, что вы говорите!? - Картинно всплеснул руками следователь и, забрав из кресла портфель, вышел следом.
В камере Кадавр скинул на верхнюю кровать тулуп и схватился за поясницу обеими руками. Медленно выгибаясь назад, лишь сантиметров тридцать не достал до пола. В таком странном положении он немного пораскачивался в стороны и вверх-вниз. И начал осторожно возвращать туловище в вертикальное положение, по-прежнему поддерживая поясницу. Потом повертел шеей и начал застилать кровать.
В этот раз в первую очередь написал заявление на предоставление ему всех необходимых мыльно-рыльных принадлежностей, белья и сменной обуви. А пока разулся, разделся, с удовольствием вымыл руки и умылся просто водой.
Ухитрился даже постирать носки. Никогда не мог одеть несвежие. В камере было жарко. Это хорошо. Не нужно тратить энергию на обогрев. Голода он пока не чувствовал, хотя ел почти сутки назад. Здесь же ему кроме воды ничего до сих пор не дали. Не страшно, не привыкать.
Любую ситуацию нужно использовать с выгодой. Пусть будет разгрузочный день, интервальное голодание или полная энергетическая чистка и подпитка чакр эфиром.
Гораздо больше его волновала смерть Старой Няньки. Он лежал на кровати, закрыв глаза и думал. Кому и чего плохого могла сделать маленькая и худая как щепка старуха? Хотя беспомощной он бы её не назвал. То есть физически она была настолько стара и немощна, что в пору жалеть её. Но только для тех, кто не знал о её способностях.
Обо всех способностях. И Кадавр подозревал, что и он знал далеко не обо всём. Древняя шаманка слыла достоянием этих мест на тысячи километров. Перед ней преклонялись, её боялись, уважали, помогали, берегли. Но убить?
Это как взорвать Эрмитаж. Даже хуже. Эрмитаж всего лишь хранилище произведений искусства. Созданных человеком. За годы знакомства со старухой Кадавр подозревал, что это был либо сверхчеловек, либо не человек вообще.
Как же она позволила себя убить? Почему? Она читала мысли влёт, и иногда они даже беседовали так, мысленно. То есть, он - то конечно, отвечал или задавал вопросы мысленно, а вот она для него вслух. Поначалу.
А позже он начал замечать, что иногда тоже может общаться с ней телепатически. Похоже, она его этому научила, или сумела передать. Как и многое другое.
Он раз за разом пытался вспомнить их вчерашнюю встречу. Ничего особенного. Говорила она, как всегда, мало. Пока он возился с дровами и раскладывал продукты она не пошевелилась, восседая в позе лотоса на куче шкур перед открытой дверью несерьёзной печурки, больше смахивающей на обложенный кое как кирпичами очаг.
Сколько раз он предлагал ей сложить простенькую печь, старуха отказывалась. И не жаль ей было, и без того немногого тепла, чтоб оно ещё и утекало с дымом в дыру в крыше.
В избе её всегда было жутко холодно с наступлением морозов. Это он помнил отлично. Сама же Нянька от этого ничуть не страдала, хотя одета для такой температуры была легко.
В теплом цветастом байковом халате и длинной жилетке из тяжелого волчьего меха. С босыми ногами. И неизменной длинной трубкой с вонючей смесью курительных мхов.
Красноватые языки невысокого пламени освещали лицо, похожее на лежалую, потемневшую скорлупку грецкого ореха. В грубых морщинах иногда приоткрывались узкие щелки глаз, трубка же оттягивала угол безобразно большого рта.
Нос как таковой отсутствовал. Из-под толстой поперечной морщины, обозначающей лоб, почти сразу открывались постоянно шевелящиеся крупные, обвисшие длинные ноздри.
Полностью лишённую растительности шишкастую голову она прятала под обычным, накрученным чалмой, вафельным полотенцем. Не было так же и бровей. Ресницы могли прятаться в многочисленных складках век, но, скорее всего, их не было вовсе.
Халат небольшого размера болтался на ней, как на палке. Руки и ноги напоминали ссохшиеся извитые корни. Нянька была чудовищно безобразна. Зато всегда очень приятно пахла сливочным мороженым. Странное сочетание. Тем более Кадавр никогда не видел, что бы она мылась. И где. И спящей он её не видел ни разу, как и спального места.
Питалась она сырыми яйцами, солёными лепёшками на воде, печеной в очаге картошкой прямо с обугленной кожурой и очень любила молоко и макароны. Всё доставлял ей Кадавр. Примерно раз в две-три недели. Она телепатически звала и он приходил. Готовил дрова для очага, натаскивал в избу, складывая в несколько рядов у стен.
Дверь она никогда не запирала, а с апреля по октябрь та и вовсе стояла нараспашку и ночью и днём. Ладно, он убедился, что животными она легко управляла.
Людей ей просто было нечего бояться. Что тут красть кроме старых шкур. Бубена, и того не имела.
А на фотографиях, которые разложил перед ним следователь, явные следы обыска. Чего могли искать? Она и пенсию то не получала, что такое деньги не знала.
Тем не менее, её сухое тело с почти отделённой от шеи головой валялось под разбросанными поленьями, немногочисленной утварью и пучками сухой травы. И повсюду была кровь. Странно много крови для такого тщедушного тельца.
Кадавр знал, что она могла бы остановить убийцу, даже не повернув головы. Убедился на собственном опыте. Но не сделала этого. Почему?
В мозгу всплыло несколько латинских слов . Quaerens quem beneficia – ищи кому выгодно.
23.10.2023
http://proza.ru/2023/10/29/985