- К чорту ! - орала Габриэль, швыряя в суетящегося Елагина подушками. - Дернул же меня нечистый переехать в вашу варварскую страну !
- От жадности, мабель, - блеял барашком тщательно завитый в мелкие букли любовник блистательной оперной дивы, уворачиваясь от летящего в него стула, - купили тебя с потрохами, жалованье фельдмаршала огребаешь, не воюя, никаких.
Габриэль замешкалась, выискивая в разгромленной комнате подручный предмет меблировки, схватилась за неприподъемный стол, пернула и устало упала на канапе, закрывая заплаканное лицо ладонями.
- Да тут еще имена ваши дикарские, - бубнела она, пока Елагин бочком подбирался к ней, - сказал вот мне давеча лакей, что от Степан Иваныча или Иван Степаныча стафет примчал.
Елагин замер, быстро соображая. Ежели Иван Степаныч - то одно, то фельдмаршал наизнаменитейший, Берлин на хапок взявший, но попущением Божиим волей Петры Федотыча взад возвращенный, скучает теперь в Саратовской у тетки, варенье из крыжовника варит, но Степан Иваныч - тот другой вовсе. Тот жуткий, страшный, опасный, кнутобоец знатный, хлюст шатаный, благости исполненный. Все, бывалоча, просфорку зажует, а сам вслушивается, как под полом чюки - чюки, чюки - чюк. Кожу с зубов сымет, сопли у мертвецов сосать заставит, на чистую воду любого выведет.
- Я, душа моя, - кричал с лестницы Елагин, юрким шариком скатываясь вниз, - шибко занят нынче, надо ревизию театрам учинить, да вечор в карты играть думаем с князь Дашковым, да матушке императрице надо бы правку устроить, она, сердешная, Монтескье ободрала, а французским только разговорно владеет.
Он влетел в стеклянный фонарь покачивающейся на английских рессорах кареты и гаркнул дремлющему кучеру :
- Гони !
" Нет, - думал Елагин, рассматривая проносящиеся за окном панорамы города трех революций, - все ж Вихрь - атаман поумнее нас будет. Усадил по бокам пару гайдуков, тычет им сапогом в спины, а те наяривают в четыре руки нагайками кучера, тот уж лошадушек погоняет, потому и летает казачий граф вихрем - ураганом. А тута ори, не ори, толку чуть, кучер как есть пьян всегда, кони снулые, будто сазаны осенние. Старею ".
- Кому ? - хрипело снаружи. - Кажи, сука !
Елагин высунулся из кареты и увидел, как его знаменитую на всю столицу тройку держит могучей рукой здоровенный дядя в зеленом мундире с красными отворотами, рычит и плюется, а второй в таком же мундире херачит кучера в зубы наотмашь.
- По государской надобности, - крикнул служивым Елагин, гримасничая, - со словом.
- Делюга, - подмигнул бивший кучера сослуживцу, давая знак третьему вздымать полосатый шлагбаум, - раз слово таранит. Проезжай, чево уж там, тама, барин, тебе всыплют горяченьких - то.
Караульные зареготали, пропустив карету. Крутнувшись вокруг уложенных на попа бетонных блоков, кучер лихо остановил тройку у парадного крылечка неказистой с виду избенки. " Вот ты какова, - прошептал про себя Елагин, взбегая в темные сенки, - изба Преображенская. Махом преобразит ".
- С одного удару, - сурово подтвердил несвоевременные мысли театрала сидевший за канцелярским столом сухонький старичок в припудренном парике времен королевы Анны, - но иным просто кнут покажешь и довольно. Ты зачем ?
Елагин коротко мотнул головой, не желая унижаться перед Шешковским. К тому же, сказать напримерно, он сам прибыл, не зван, не гадан, тута оборот другой совсем, вот когда тебя тащут, то, значится, по Указу матушки - императрицы, а когда сам соответствуешь, то иначе.
- Да ни хрена не иначе, - зевнул, зримо скучая, старичок, очиняя засохлую просфорку перочинным ножичком, - сам, не сам, без разницы, тута, Елагин, место наособенное.
- Ты, никак, мысли мои чтешь ? - бросил Елагин старичку, усаживаясь напротив на жесткую лавку. - У графа Феникса обучение прошел ?
- Ничего я не чту, - пожал тощими плечами Шешковский, отправляя просфорку в беззубый рот, - ты, дурак, вслух бормочешь. Чево нашептываешь ? - повысил голос страшный старичок, жуя. - Колдуешь ? Тоже огнепоклонник нашелся, замзам по фарси - то, ась ?
Шешковский прислонил ладонь к оттопыренному уху, поросшему седоватым пухом, юродски прижмуриваясь. Присвистнул чуть слышно, и вот уже вламываются в присутствие подручные, а за ними дьяк молодцеватый прет, перо гусиное за ухом, чернильница на поясе, все как положено.
- Ты к чему стафет присылал Габриэльше моей, Степан Иваныч ? - смягчил напор Елагин, немало не пугаясь старичка, зная, что нужен матушке - императрице, скучно ей без затей театральных, без него никак, кому управиться, Орловы, что ли, сволочи, соорудят зрелищ, тьфу. - Пошто голосу лишаешь, она ж пугается репутации твоей. Смотри, - пригрозил уже, подымая палец к закопченному потолку, - утратит тембр, не сносить тебе башки бедовой.
- То не я, - дребезгливо рассмеялся старичок, более всего любивший угрозы и гонор сидевших напротив, очень хорошо зная, что певичек матушка - императрица еще выпишет вагон с маленькой тележкой, а Хранителя Покоя империи хрен ты просто так сыщешь, - то маршал Конев. Он в Саратовской прискучил маленько, вот ангажемент и предлагает. В три раза гуще, нежели у тебя на театрах - то.
Елагин выбежал обратно. Усаживаясь в карету ругательски ругался на бестолковую итальянку, перепутавшую не хер с пальцем, а Шешковского с Коневым. Один силен, другой богат, как Крез Лидийский, такой любого укупит за грош пятаков.
- Дык лучше купить, - шептал бескровными губами Шешковский, стоя на крылечке избы, - чем ухойдакать - то.
- Такие мысли, - проговорил за его спиной молодцеватый дьяк, зная о любви старичка к антикам разным, - выскажет в свое время Фрэнк Нитти, экселенц, потому - то и сам себя ухойдакает в момент соответствующий, миновав Алькатрас или парикмахерское кресло думавших иначе.
- Ничто не вечно под луной, - ответил ему Шешковский, возвращаясь в присутствие, где его ждал Радищев.