Двадцать пять лет спустя я обедал с Фредериком Чепменом5, издателем «Двухнедельного обзора», который я тогда редактировал. Через несколько недель спустя он спросил меня, заметил ли я тогда некую даму, и описал мне ее платье, добавив:
______________________
5 Фредерик Чепмен (1823—1895) — издатель викторианской эпохи, близкий друг Чарльза Диккенса. Первый издатель книг У. Теккерея, Т. Карлайла, Э. Бульвера-Литтона , Дж. Мередит и др.
— Она очень интересовалась вами. Как только вы вошли в комнату, она узнала вас и попросила меня выяснить, узнали ли вы ее.
— Я близорук, знаете ли, — покачал я головой, — так что некая рассеянность мне простительна. Но кто она?
—Еще когда мы учились в школе, — ответил Фредерик, — она сказала мне, что ты запомнишь ее под именем Э...
— Конечно, — воскликнул я. — О! Пожалуйста, скажите мне, как ее зовут и где она живет. Я зайду к ней, я хочу… — И тут благоразумие подсказало мне быть спокойнее, — …задать ей несколько вопросов, – добавил я запинаясь.
— К сожалению, не могу ни назвать ее имени, ни дать адрес, — ответил Чепмен. — Я обещал оставить ее инкогнито. Она уже давно счастлива в браке.
Я настаивал, но он продолжал упрямиться, и, поразмыслив, я понял, что не имею права навязываться замужней женщине, которая не желает возобновлять со мной знакомство. Но я жаждал увидеть ее и услышать из ее собственных уст объяснение причины ее необъяснимой, жестокой перемены в отношениях со мной.
Как мужчина, я, конечно, знаю, что у нее, возможно, была очень веская причина, и одно ее имя до сих пор несет в себе очарование для меня, незабываемое очарование.
Мой отец всегда был готов поощрять во мне уверенность в собственных силах. Он даже пытался заставить меня вести себя как мужчина, когда я был еще ребенком. Рождественские каникулы длились всего четыре недели, поэтому мне было дешевле снять квартиру в каком-нибудь соседнем городе, чем возвращаться в Ирландию. В соответствии с этим отец поручил директору выдать мне около семи фунтов на расходы. Он сделал это, добавив к деньгам множество превосходных советов.
Свои первые школьные каникулы в Англии я провел на морском курорте Рил в Северном Уэльсе. Пригласил меня туда школьный приятель Эван Морган. Он уверял, что мы проведем там замечательное время. По правде говоря, он много сделал для того, чтобы я полюбил это место и полюбил его обитателей. Он познакомил меня с тремя или четырьмя девушками, среди которых мне очень понравилась Гертруда Ханнифорд. Герти было больше пятнадцати, высокая и очень красивая, с длинными каштановыми косами. Она охотно поцеловала бы меня; но всякий раз, когда я пытался прикоснуться к ее интимным местам, она морщила свой маленький носик со словами «Не надо!» или «Не будь грязным!».
Однажды я сказал ей с упреком:
— Ты заставишь меня соединить слово «грязь» с именем «Герти», если будешь так часто употреблять его.
Мало-помалу она становилась покладистой, хотя и слишком медленно для моих желаний, но удача охотно помогла мне.
Однажды поздно вечером мы прогуливались по какому-то холму за городом, когда вдруг в небе вспыхнуло ослепительное сияние, продолжавшееся две или три минуты. В следующее мгновение земля у нас под ногами содрогнулась, послышался глухой удар.
— Взрыв! На железной дороге! — крикнул я. — Пойдем посмотрим!
Мы поспешили к железной дороге. Ярдов сто Герти бежала так же быстро, как и я, но через четверть мили я начал отставать. Герти оказалась девушкой быстрой и сильной. Мы пошли по тропинке вдоль железной дороги и прошли чуть больше мили, когда увидели перед собой пламя и толпу суетившихся людей.
Через несколько минут мы уже были возле трех или четырех пылавших вагонов и обломков паровоза.
— Какой ужас! — воскликнула Герти.
— Давай перелезем через забор, — ответил я, — и подойдем ближе!
В следующее мгновение я полез на деревянный забор и уже наполовину преодолел его. Но юбки Герти мешали ей последовать за мной. Пока она стояла в смятении, мне пришла в голову великая мысль.
— Встань на нижние перила, Герти, — крикнул я, — а потом на верхние, и я тебя подниму. Быстро!
Так девушка и сделала. Когда она встала на верхнюю планку, качаясь и ухватившись дрожащей рукой за мою голову, я просунул руку ей между ног и поднял.
<…>
Герти не дала мне времени возбудить ее.
— Не надо! — сердито крикнула она. — Убери руку!
И я медленно, неохотно повиновался, схватил девушку за руку и потащил к пылающим обломкам.
Через некоторое время мы узнали, что произошло. Товарный поезд, груженный бочками с нефтью, стоял на верхней площадке запасного пути. Амортизация не сработала, под собственным весом товарняк заскользил вниз и столкнулся с Ирландским экспрессом, следовавшим из Лондона в Холихед. При столкновении бочки с нефтью бросило на паровоз экспресса, мгновенно вспыхнули три первых вагона. Пассажиры погибли все. В четвертом и пятом вагонах было несколько обожженных людей, но большинство отделались испугом. Мы наблюдали, как бригада рабочих вытаскивала обугленные трупы, похожие скорее на обгоревшие бревна, чем на мужчин и женщин, и благоговейно укладывала их рядами вдоль рельсов. Всего около сорока тел.
Вдруг Герти вспомнила, что уже поздно, и мы быстро, взявшись за руки, пошли домой.
— Родители будут сердиться, — промямлила Герти, — ведь уже за полночь.
— Когда ты расскажешь им, что видела, — ответил я, — они не станут сердиться. Герти, дорогая, я хочу поблагодарить тебя... Знаешь, — добавил я лукаво, — это было так мило с твоей стороны…
Она скорчила мне гримаску и взбежала по ступенькам в дом.
Я вернулся к себе, а утром, рассказывая эту историю, обнаружил, что стал героем общества.
Совместный сексуальный опыт сделал нас с Герти большими друзьями. Она целовала меня и говорила, что я милый. Однажды даже позволила мне посмотреть на ее грудь. В тот раз я сказал, что девушка (не называя имен) однажды показала мне свою — ее грудь была почти такой же большой, как у моей сестры, и очень красивой. Герти даже позволила мне дотронуться до ее колен, но как только я попытался пойти дальше, она, нахмурившись, одернула платье. И подобное было не один раз, и при каждом новом случае я поднимался выше, выше… Конечно, настойчивость приближает к цели, но, увы, закончились рождественские каникулы. Я приехал в Рил на Пасху, но Герти там не застал. Мы больше никогда не встретились.
Когда мне было чуть больше тринадцати, я пытался, главным образом из жалости, поднять восстание против старших и поначалу имел некоторый успех. Но кое-кто из младших сдал меня старшим, и я получил сильную взбучку. Парни швырнули меня ничком на парту, один шестиклассник уселся мне на голову, другой держал ноги, а третий, это был Джонс, отстегал меня хлыстом. Я перенес истязание без стона, но никогда не смогу описать бурю ярости и ненависти, которая кипела во мне. Неужели английские отцы действительно верят, что такое измывательство является обязательной частью образования? Именно эта порка сделала меня потенциальным убийцей. Когда меня отпустили, я взглянул на Джонса, и если бы взглядом можно было убить, он бы не выжил. Мерзавец попытался ударить меня, но я увернулся и сбежал с затаенной жаждой отомстить, и как можно быстрее.
Джонс возглавлял крикетный клуб «Первые одиннадцать». Меня тоже взяли в команду обычным боулером6. Вернон из шестого класса был котелком7, но я считался его подменой, хотя и был в команде единственным из младших. Вскоре после злопамятной порки у нас состоялся матч с командой из какой-то другой школы. Накануне игры встретились капитаны команд. Одним из условий состязания являлось примерное поведение его участников в обыденной жизни. Вернон по какой-то причине отсеялся по этому пункту. Место котелка досталось мне.
________________________
6 Боулер (крикет) — полевой игрок.
7 Котелок (крикет) — центровой; он обычно подает мяч, от скорости и точности его броска во многом зависит игра.
Джонс проиграл первый же бросок и очень вежливо сказал капитану соперника:
— Сэр! Продолжим?..
Тот с улыбкой поклонился.
И тут пришёл мой звездный миг!
— Я не буду играть с тобой, скотина! — крикнул я и швырнул мяч в лицо Джонсу.
Он успел уклониться от прямого удара, однако шов от нового мяча поцарапал ему щеку, и потекла кровь. Все стояли в изумлении. Только люди, знающие силу английских условностей, могут понять это состояние шока. Сам Джонс не знал, что делать. Он достал носовой платок и прижал к кровоточащей ранке. А я ушел с сознанием, что нарушил высший закон школьной чести: никогда не выдавать учителям наших внутренних склок, тем более на глазах мальчиков и учителей из другой школы. Я это сделал публично. Все осуждали меня...
Да, я был в отчаянии и ужасно несчастен. Старших наказали, но и младшие от меня отвернулись. Старшие объявили мне бойкот. В остальном все было как всегда.
Я чувствовал себя изгоем и был совершенно одинок и несчастен, как могут быть только презираемые изгои. К тому же я был уверен, что теперь меня исключат из школы, а отец сурово осудит меня, потому что он всегда был на стороне властей и господ. Однако будущее оказалось не таким мрачным, как рисовало мое воображение.
Учителем математики был у нас парень двадцати шести лет из Кембриджа по имени Стэкпол. Однажды я задал ему вопрос по алгебре, и с тех пор он очень тепло относился ко мне. В тот роковой день Стэкпол оказался среди болельщиков, и когда все произошло, немедленно подошел ко мне.
— Пусть меня исключат! — крикнул я ему в лицо. — Ненавижу эту мерзкую школу!
Отчаянная ностальгия по ирландской школе нахлынула на меня. Ах, как мне не хватало тогда доброго отношения мальчиков между собою, учителей к их ученикам. Не хватало воображаемых в детских фантазиях фей и гномиков, о которых нам рассказывали наши няньки и в которых мы верили лишь наполовину, но которые обогащали и вдохновляли жизнь — все это было потеряно для меня раз и навсегда. Моя голова в особенности была полна историй о баншах8, королевах фей и героях — наполовину благодаря памяти, наполовину благодаря моей собственной предрасположенности сочинять, что делало меня желанным спутником при прогулках с ирландскими мальчиками, но только вызывало насмешки со стороны английских ребят.
____________________________
8 Банши или бенши — в ирландском фольклоре женщина, которая, согласно поверьям, является возле дома обреченного на смерть человека и своими характерными стонами и рыданиями оповещает, что час его кончины близок.
— Жаль, что я не знал, как над тобою издевались, — сказал Стэкпол, выслушав мои жалобы. — Однако все можно исправить.
И он пошел со мной в класс и записал меня в первый математической.
— Ну вот, — сказал он с улыбкой. — Теперь ты в старшей школе, где тебе самое место. Думаю, — добавил он, — мне следует пойти сейчас к директору и предупредить его о твоем переводе. Не падай духом, Гаррис, все будет хорошо.
На следующий день старшие мне ничего не сделали, разве что предупредили, что Джонс собирается поколотить меня. На это я предупредил моего доброжелателя:
— Если он поднимет на меня руку, я всажу ему в брюхо нож!
Больше всего меня ранило то, что от меня отступились младшие, те самые, ради которых я и затеял всю эту смуту. В дальнейшей жизни нечто подобное случалось со мною много раз — большинство людей предатели по природе своей, надо быть дураком, чтобы обижаться на них за это.
Частичный бойкот меня не сильно затронул; я подолгу гулял в прекрасном парке сэра У.
Я сказал здесь много резких слов об английской школьной жизни, но для меня она имела две большие, все искупающие особенности. Первая — это библиотека, открытая для каждого. Вторая — физическая подготовка на игровых площадках, с различными спортивными упражнениями и гимнастическим залом. Библиотека для меня в течение нескольких месяцев означала Вальтера Скотта. Как права была Джордж Элиот9, говоря о нем как о «создателе радости многих молодых жизней».
________________________
9 Джордж Элиот (1819 — 1880) — псевдоним писательницы Мэри Энн Эванс, классика английской романистики викторианской эпохи.
Некоторые сцены из его романов произвели на меня неизгладимое впечатление, хотя, к сожалению, это не всегда лучшие произведения писателя. Борьба между пуританином Бальфуром из Берли10 и драгуном — одна из моих любимых сцен в художественной литературе. Еще одна любимая страница многократно подтверждена мною по мере взросления и старения: это героическое самоубийство маленького атеиста-аптекаря в «Пертской красавице, или Валентиновом дне». Но лучшие образы Скотта, прежде всего старые шотландские слуги, оставили меня равнодушным.
_________________________
10 Бальфур из Бредли — персонаж романа В.Скотта «Пуритане» (авторское название «Кладбищенский старик»).
Диккенса я никогда не мог переваривать, ни в детстве, ни в зрелом возрасте. Его «Повесть о двух городах» и «Жизнь и приключения Николаса Никльби» показались мне тогда лучшими его произведениями, и с тех пор у меня никогда не возникало желание пересмотреть свое суждение, особенно после прочтения «Дэвида Копперфильда». Уже в студенческие годы я охарактеризовал творчество Диккенса словами «просто талант карикатуриста, в лучшем случае еще один Хогарт11».
________________________
11 Уильям Хогарт (1697 — 1764) — выдающийся английский живописец, график и теоретик искусства, автор сатирических гравюр.
Естественно, все романы и приключенческие повести были мною поглощены целиком. Однако мало что затронуло по настоящему. Рассказ Майна Рида «Легенда о белом коне» запомнился мне из-за любовных сцен с испанской героиней. «Приключения Питера Симпла» Фредерика Марриета я прочитал сто раз и мог бы прочесть завтра снова, ибо образ боцмана Чакса, по моему скудному мнению, выписан автором лучше, чем все персонажи Диккенса вместе взятые.
Помню, уже давно покинув школьные стены, я был поражен, когда Карлайл с презрением отозвался о Марриете. Карлайл несправедлив, как, вероятно, несправедлив и я к Диккенсу. В конце концов, даже у Хогарта есть одна-две хорошие картины. Ничье имя не доживает до финала трех поколений после его смерти, если у этого человека не было каких-либо настоящих заслуг перед обществом.
За два года я прочитал все книги в библиотеке, и полдюжины из них до сих пор любимы мной.
Спортивные игры и гимнастические упражнения доставляли мне в школе не меньшее удовольствие. Я был слаб в крикете по причине близорукости и даже пропустил несколько чувствительных ударов. Однако я был необыкновенно ловок в боулинге, отчего и попал в школьную команду. Я любил футбол и преуспевал в нем. Я получал живейшее удовольствие от каждого гимнастического упражнения. Я был лучшим среди ровесников в беге и прыжках, в борьбе, а немногим позже — в боксе. Я так стремился преуспеть, что учитель постоянно советовал мне не торопиться. В четырнадцать лет я мог подтягиваться на одной правой руке, подбородок при этом поднимался выше перекладины.
Во всех играх англичане блюдут высокий идеал справедливости и вежливости. Вежливость была законом. Если другая школа посылала команду играть с нами в крикет или футбол, в финале победители всегда приветствовали проигравших. Капитан принимающей команды всегда благодарил капитана гостей за хорошую игру и честность. Этот обычай был распространен и в Королевских школах Ирландии, которые поначалу были основаны для детей военных из английского гарнизона. Отмечу, что подобные любезности не практиковались в обычных ирландских школах. В течение многих лет это было единственное, в чем я должен был признать превосходство Джона Булля12.
__________________________
12 Джон Булль — кличка, собирательный образ типичного англичанина.
Идеал джентльмена не очень высок. Эмерсон13 где-то говорит, что эволюция джентльмена — главный духовный продукт последних двух-трех столетий. Лично для меня джентльмен — это человек, состоящий из нескольких личностей, а именно: из мыслителя, из историка, из художника.
_______________________
13 Ральф Уолдо Эмерсон (1803—1882) — выдающийся мыслитель и писатель США.
Английские правила в спортивных играх научили меня ценить учтивость, лёгкая атлетика — усердным тренировкам. Спорт закалил и укрепил мою самодисциплину, дал моему уму и моему разуму власть над собой. В то же время он научил меня гигиене и заботе о своем здоровье.
В частности, я обнаружил, что, выпивая мало жидкости при еде, я мог очень быстро уменьшить свой вес, а следовательно, прыгать выше. Однако переусердствовав, можно достичь предела, за которым начинался обратный процесс — начинаешь терять силы. Легкая атлетика научила меня тому, что французы называют juste milieu — золотая середина.
Когда мне было четырнадцать, я обнаружил, что думать о любви перед сном, значит, видеть ее во сне. И этот опыт научил меня еще кое-чему: если я повторял какой-нибудь урок перед сном, то на следующее утро я знал его в совершенстве. Похоже, что мозг у спящего человека работает не хуже, чем у бодрствующего. С тех пор я часто решал во сне задачи по математике и шахматам, которые днем представлялись мне весьма сложными.