Генерал Иогансон
Строго говоря, генералом он никогда не был, ибо когда в Федерации республик ввели генеральские звания, наш герой был уже генеральным комиссаром центрального правительства, и вряд ли кто-то ещё мог присвоить ему какие-то знаки отличия. Ну а в народном сознании генеральный комиссар ничем не хуже генерала, оттого видно и пошло сие словосочетание. До поры до времени оно было сугубо неофициальным, ну а потом прижилось прочно, и не токмо в разговорной речи, но порой и в официальных документах. И то сказать, ни монарха, ни президента в Федерации не было, правящую партию возглавляли, хотя бы формально, сугубо частные лица, и генеральный комиссар, пусть и не сразу, худо-бедно стал олицетворять всю необъятную державу союза республик. И более восьмидесяти лет наш герой, плохо ли хорошо, но в общем вполне терпимо, возглавлял страну победившего социализма.
Говоря совсем уж по правде, никакого Иогансона не было и в помине. То бишь жили, конечно, люди с такой фамилией, а кто-то и с таким же именем и отчеством, и не только на просторах бывшей Российской империи, но и в сопредельных странах. Но вот генеральным комиссаром никто из них не был, и быть не мог, ибо сей персонаж был плодом чистого воображения. Через пару лет после смерти Старого вождя, бессменного лидера российских социалистов за последние десять лет, а то и больше, его наследники насмерть переругались между собой. Ждать ли мировую революцию или самим попробовать создать новый уклад в отдельной, очень отсталой стране, кооперировать ли крестьян или отложить сие на потом, управлять ли промышленностью сугубо централизованно или наоборот, максимально развивать рабочее самоуправление, вводить твёрдую валюту или продолжать инфляцию… и т.д. и т.п., почти до бесконечности. Многие споры были надуманны и беспредметны, но обсуждались и важные вещи. И вот как-то два именитых члена Главного комитета, Прораб и Философ, выдвинули спасительную идею – провозгласить главой державы мифического лица, нечто вроде поручика Киже, но с реальным портретом и биографией. Наделить его массой положительных черт, в первую очередь умеренностью и аккуратностью, и само существование такой персоны окажется сдерживающим фактором для самых рьяных спорщиков. Ну а ежели дела пойдут совсем плохо, то оного Иогансона можно и убрать без всяких проблем, и никто и не пикнет. Посоветовались с Секретарём, бесцветным чиновником но очень старым работником, и он сию мысль одобрил. И вот смелое предложение было выдвинуто на пленуме ГК, само собой в сугубо секретном виде.
Идея показалась удачной, и после недолгого обсуждения была принята единогласно, пока что в общих чертах. Доработать частности поручили Секретарю под контролем Семинариста, человека недалёкого и необразованного, но упрямого и въедливого. И когда через пару дней ему были предъявлены данные нового лидера, он их изучал почти два часа. Долго рассматривал фотографию обаятельного, в меру интеллигентного гражданина, подтянутого и среднего роста. Несколько раз перечитал биографию, и наконец остановился взглядом на прозвище нового героя – Мартин Иванович (Янович по лютеранскому произношению) Иогансон. Так он что же, еврей? Сухо спросил Семинарист. Нет, зачем же, после некоего колебания ответил Секретарь, латыш, потомственный пролетарий… красный стрелок. Всю гражданскую воевал, не раз отмечен в приказах, имеет орден Красного флага… тут Секретарь мысленно перекрестился, и закончил уже вполне командным тоном – даже два ордена… вполне заслуженно.
Наступила краткая пауза, и Секретарь, зная убогую логику своего собеседника, уже в полном спокойствии ждал следующую реплику. И вот она грянула – так надо ему третий дать, хмуро сморщив лоб, глаголил Семинарист, всякие штейны и блюхера по многу имеют, а тут наш глава всего два. Но он очень скромный товарищ, гласил ответ, да и в гражданскую воевал рядовым офицером, полком командовал, ну потом недолго бригадой. И вряд ли такое награждение целесообразно, с любой точки зрения… а то скажут в народе, что социалисты мол, сами себя привечают. Семинарист, подумав, согласился, и уже на следующий день Иогансон официально вступил в должность. В газетах опубликовали его портрет и краткую биографию, где было особо отмечено, что жена его погибла в плену у белых, и он воспитывает двоих детей, семилетнего парня и девочку, на два года старше. Прочие члены Главного комитета не без колебаний приняли такую версию, теперь мол придётся ещё и детей где-то искать. Но их убедили, что детишек после долгой войны найти нетрудно, полно сирот даже и среди интеллигенции. А мать свою они по малолетству и не могли запомнить. Ну а искать генералу жену ещё сложнее. Особенно новый персонаж понравился Военруку, бессменному руководителю армии Федерации с первых дней переворота, и главному организатору победы в Гражданской войне. Он вообще уважал офицеров и генералов царской армии, и именно по его подсказке Иогансон закончил школу прапорщиков в 15 году, а к моменту восстания был уже штабс-капитаном. Он бы и капитаном стал, но при царе и Временном правительстве существовало негласное правило – не присваивать капитанского звания офицерам военного времени, пока все кадровые обер-офицеры его не выслужат. Но сей момент так и не настал до октября 17-го, ну а потом было не до того. И вот новый главарь огромной страны начал свой жизненный путь.
Сперва многие удивлялись, почему генеральный комиссар редко появляется на людях, даже по праздникам он скромно стоял в толпе комитетчиков, речей не произносил, и лишь взмахом руки приветствовал демонстрантов и проходящие колонны войск. Но сие объяснялось просто, игравший его роль латышский стрелок после тяжёлой контузии в 19-ом году остался немым на всю жизнь. В быту он был скромен и непритязателен, а о политике имел самое смутное представ-ление, да и то в общих чертах. Именно потому его и выдвинули на роль «персоны Иогансона». С годами народ привык к тому, что их нелюдимый вождь редко появляется на людях, и когда, уже после Второй мировой войны, представлявший его стрелок скончался, комитетчики решили новую персону не искать вовсе. Мол генеральный комиссар уже в годах, и здоровье у него не очень, так что ему маячить на праздниках просто сил нет, да и некогда. К тому времени отменили обязательные съезды партии, ну а пленумы и заседания Главного комитета по традиции не фотографировались и картин ни оную тему не рисовали. Зато речей, статей и выступлений Иогансона стало публиковаться заметно больше, и так продолжалось вплоть до его «кончины». Писал он, кстати, всегда кратко, чётко и вразумительно.
Формально вторым человеком в стране, после Иогансона, был председатель Союзного совета, парламента Федерации. Нечто вроде премьер-министра в классическом варианте, но тут его роль была скорее декоративной. Посему на сей пост избрали Бурмистра, бывшего ярославского крестьянина, потом кадрового рабочего на заводах Питера, Риги и Ревеля, старого подпольщика, усиленно занимавшегося самообразованием. Он быстро освоил свою роль, и будучи человеком неглупым и очень хитрым, с успехом изображал «главу правительства» перед старыми интеллиге-нтами и учёными, просителями и ходоками с мест и ударниками производства. Награждал отличившихся, подписывал указы, наградные листы и грамоты. Впрочем, на основных документах первым ставил свою подпись всё-таки генеральный комиссар. Никакой политической линии у Бурмистра не было, он одобрял в общем и целом «социалистическое строительство», ну а о деталях должны были заботиться его коллеги, на то они и комиссары, и члены Главного комитета. С воцарением Иогансона понемногу стихли раздоры среди комитетчиков, благо они постепенно выработали оптимальную политику во всех сферах жизни. Цензовая промышленность, объединё-нная в синдикаты и тресты, работала на основе хозрасчёта и самоокупаемости, но при том должна была выполнять ежегодные планы по важнейшим показателям. Впрочем, планировалось производство лишь важнейших товаров, и большую часть продукции предприятия реализовывали коммерческим образом. Оптовая торговля в основном велась государственными фирмами, зато розничная всецело осталась уделом частных торговцев. Железнодорожный и водный транспорт, полностью национализированный, работал в общем на тех же принципах, что и крупная промышленность, так же как и узлы связи. В конце двадцатых, когда страна вполне восстанови-лась после двух тяжёлых войн, решено было ускорить индустриализацию, благо на Западе свирепствовал кризис, и можно было по дешёвке купить целые заводы и нанять на первое время, пока свои не выучатся, иностранный персонал. Вообще-то, после достройки и отладки нескольких сотен заводов «военной программы», заложенных ещё при царе, ускоренный рост тяжёлой промышленности многим представлялся излишним, несмотря на «угрозу империализма». Ведь страна была более спокойной и единой, чем в 14 году, на границе успешно строились новые укрепрайоны, а расчёты на подвижную оборону на огромных просторах малонаселённой и бездорожной страны делали нереальным любое серьёзное вторжение. Но всё же решили подстраховаться, да и не все комитетчики стояли за оборону – были, хоть и в явном меньшинстве, сторонники мировой революции, «пролетарского пожара» по всей Евразии.
В первую очередь развивали машиностроение и химию, затем металлургию. Новые заводы и комбинаты строили в основном на Урале и в Сибири, а для снабжения их топливом усиленно расширяли добычу угля в Кузбассе, где к тому же по качеству был лучший уголь в стране. За десять лет Кузбасс обогнал по добыче Донецкий бассейн, сильно выросла угледобыча и на Дальнем Востоке, в Амурской области, в Черемхово и в Караганде. В Поволжье и на Печоре начали разрабатывать новые месторождения нефти, но пока что главной нефтяной базой страны оставалось Баку. Ну и конечно, опасаясь «империалистической агрессии», усиленно развивали военную индустрию. В Нижнем Новгороде построили огромный орудийный завод, оснащённый новейшими импортными станками, расширили и переоборудовали Обуховский, Мотовилихинский и Царицынский заводы, перестроили и обновили Путиловский артиллерийский отдел. Солидный артиллерийский цех соорудили и на Уралмаше. Гораздо меньше уделяли внимание танкам, ибо война мыслилась сугубо оборонительной. Всё же танковые цеха соорудили на «Красном Сормове», УЗТМ, Нижнетагильском вагонном, Путиловском, Челябинском тракторном и Харько-вском паровозостроительном заводах. А в Омске основали небольшой (пока что) завод легкобронированных колёсных машин. Авиация, хотя и отставала от артиллерии, но всё же развивалась быстрее бронетанковых сил. Построили новые заводы в Новосибирске, Воронеже и Самаре и модернизировали старые, в первую очередь Филёвский. Создали новые конструкции пулемётов, прежде всего зенитных крупнокалиберных, модернизировали винтовку образца 91 года. На море упор делали на строительство подлодок, эсминцев и катеров всех мастей, усилили береговую оборону и речные флотилии страны. Перед Второй мировой заложили два линкора и четыре крейсера «усиленно-лёгкого типа», но до войны достроить их не успели.
Иогансон, подписывавший основные декреты по развитию экономики, постепенно стал очень популярным лидером. Пару раз его даже прозвали в прессе отцом индустриализации, но потом члены Главного комитета решили не создавать нового культа на пустом месте. Во всяком случае, народ уже привык к своему молчаливому вождю, в табеле о рангах превосходившего прочих комитетчиков. И сие очень пригодилось в начале 30-ых, когда в партии разгорелась дискуссия о путях реконструкции сельского хозяйства. Промышленность и транспорт к тому времени вполне определили свою физиономию, а вот крестьяне-единоличники, по мнению многих партийцев, были тормозом социалистического преобразования державы. Но как с ними быть? Самые левые, во главе с Семинаристом и Военруком, считали нужным создание артелей и кооперирование всех средств производства и земли, оставив селянам в личной собственности огороды, сады, часть скота и домашнюю птицу. По мнению правых достаточно было связать крестьян кредитно-сбытовой кооперацией, поощряя укрупнение хозяйств и насыщение их современной техникой. Сию точку зрения особенно пропагандировал Завхоз. В итоге долгих и ожесточённых споров победила «доктрина генерала Иогансона», коия была довольно умелым компромиссом. Основной формой кооперации стали товарищества по обработке земли, которая пока что оставалась в руках частных хозяев. А вот новые орудия труда, покупаемые на дешёвые кредиты комиссариата земледелия, поступали уже в собственной всего товарищества. В основном то были стальные бороны, усовершенствованные плуги, молотилки и сноповязалки, тракторов до войны успели выпустить чуть более 47 тысяч, комбайнов и того меньше. Да и не всякое товарищество могло позволить себе такую роскошь, многие предпочитали покупать грузовики, дабы быстро и без потерь вывозить на рынок свою продукцию.
Кое-где, в самых бедняцкий районах, создали несколько сотен сельхозартелей, и даже три десятка коммун, где было обобществлено почти всё имущество, исключая личное. Но их роль в хозяйстве страны была ничтожной. Почти четверть крестьян на входили в ТОЗ-ы, ограничиваясь кредитно-сбытовой кооперацией и совместной закупкой инвентаря, семян и удобрений. На месте крупных имений с хорошо поставленной агротехникой организовали полсотни государственных хозяйств (госхозов), но они ограничивались разведением племенного скота, садоводством и огородничеством, посадкой самых доходных технических культур. В конце 30-ых годов их сеть пытались расширить, но почти все новые госхозы не выдержали испытания хозрасчётом и самоокупаемостью. Цены на сельхозпродукцию по всей Федерации были низкими, что замедляло внедрение новой техники. С другой стороны, те же цены стимулировали экспорт и позволяли в случае большой войны избежать голода.
В середине 30-ых, незадолго до Второй мировой Военрук, окончательно рассорившись со своими коллегами эмигрировал в Индию, но не ужился с местными английскими властями. Побывав в Сиаме, Персии и Китае, он окончательно осел в Австралии, где и прожил тихо-мирно до конца жизни. Семинарист, воспользовавшись случаем, за три года отдал под арест почти всех сподвижников Военрука. Нескольких, самых активных, расстреляли, остальных посадили или выслали за бугор, вслед ихнему вождю. Пострадали и самые рьяные сторонники Завхоза, но они отделались отсидкой в лагерях, в основном на севере и в Сибири. Многих военных, как сторонников Военрука, понизили в звании или вовсе отправили в отставку. Пострадала карьера и некоторых хозяйственников, кои подозревались в слишком тесных связях с Завхозом, но в общем стараниями Секретаря и Прораба репрессии не приняли массового характера. Семинарист ворчал, что посадить и расстрелять надо было раз в пять больше, чем схватили в реальности, но его никто не послушал. А Иогансон, наоборот, отпустил некоторых арестованных, кому-то скостили срок или заменили высшую меру тюремной отсидкой. Понятно, что сие изрядно прибавило ему популярности, хотя многие и недоумевали, почему он лично не встречается с амнистированными и оправданными товарищами, биографии коих хорошо знает. Но что делать, Генеральный комиссар всегда был нелюдим и сумрачен, ну а дела его говорили о генерале лучше всяких слов.
В годы реконструкции хозяйства, и особенно во время репрессий, усилилось давление на интеллигенцию, в первую очередь на писателей и драматургов. Стали чаще запрещать сомнительные постановки и двусмысленные, по мнению властей, романы и повести. Особенно пострадал Мистик, его пьесы шли нерегулярно, а два основных своих романа он так и не смог издать. Правда, умер он довольно молодым, сразу после войны, не дожив и до шестидесяти. Покончили самоубийством Мужик и Футурист, причём про последнего часто шептались, что мол ему сильно помогли уйти из жизни. Но явных доказательств оного не было. Барин эмигрировал в середине 30-ых во Францию, и сразу же получил Нобелевскую премию по литературе. Его давно уже наметили в лауреаты, но не спешили с официальным оформлением награды, пока он не выехал на Запад. После войны его усердно звали домой, обещая золотые горы и «полную свободу творчества», но престарелый патриарх решил не искушать судьбу на склоне лет. Странник, забросив авангардистские опыты, занялся журналистикой, и вскоре стал очень популярен не токмо в Федерации, но и на Западе. Там правда больше читали его ранние романы и повести. Казак и Юморист работали спокойно, им иногда позволялась и некая критика властей предержащих, но весьма умеренная и не принципиальная. Дворянку, часто сочинявшую сумнительные вещи, регулярно поругивали в партийной печати, но без оргвыводов. Во время войны нравы смягчились, было не до строптивых сочинителей и фривольных актёров, и все надеялись, что так будет и впредь. И конечно, первым заступником за лиц свободных профессий был генком Иогансон, коий, кстати, именно в предвоенные годы уже и официально стал генералом.
Прораб в те годы уже был стар, часто болел, и в Главном комитете понемногу выдвигались на первый план новые лица. Среди них выделялись Опер, курировавший карательные органы и юстицию в целом и Строитель, возглавлявший последовательно Московскую, Среднеазиатскую и Украинскую парторганизации. В целом руководство оставалось более-менее коллегиальным, благо престарелый Семинарист уже физически не мог претендовать на какую-то особую роль, а другие к оному и не стремились вовсе. Но постепенная смена власти имела далеко идущие последствия – новое руководство, менее революционное и более тоталитарное, всё с большим подозрением относилось к «западным демократиям», которые формально признавая Федерацию за великую державу, не спешили хоть как-то определиться в своём отношении к ней. А меж тем фашизм в Германии с каждым годом рос и укреплялся, и было ясно, что дело идёт к большой, скорее всего мировой, войне. Через 3-4 года после отъезда Военрука, всегда настроенного последовательно антифашистки, комитетчикам пришлось выбирать, к какому лагерю им выгоднее присоединиться. Можно было, конечно, пока отсиживаться за пограничными укреплениями, уповая на российские просторы и бездорожье, ожидая, когда начнётся драка на Западе. Такой путь, скорее всего, был оптимальным, и многие комитетчики склонялись к оной позиции. Но существовала и более агрессивная группа, во главе с Семинаристом, коия считала, что можно кое-что урвать прямо сейчас, и не токмо в Европе. Ведь после того, как фюрер прикарманил Австрию и Чехию, нерушимость границ превратилась в фикцию, и пора и нам разжиться землицей. Споры и дискуссии шли более полугода, но в конце концов победила прогерманская партия, чему много способствовала и близость многих идеологических догм обеих держав. Всё-таки буржуазная демократия в глазах бывших революционеров и их последователей казалась наибольшим злом. Тут не обошлось без жарких споров и взаимной ругани по поводу генерального комиссара, некоторые из молодых считали, что Иогансон сделал своё дело, и ему пора «уходить», возможно и в мир иной. Но согласия между ними и их оппонентами не было, как и десять-пятнадцать лет назад, и в итоге фигуру великого и немого вождя пришлось сохранить. И сие было только на пользу, позволив, в итоге, выбрать «правильную линию». И вот, наконец, лёд тронулся – после коротких переговоров был подписан пакт о ненападении между Федерацией и Германским рейхом, к которому прилагались секретные протоколы о разделе сфер влияния. Коммунистам досталась Восточная Польша, Прибалтика, Закарпатье (которое ещё надо было каким-то образом оттяпать у Венгрии), Бессарабия и Буковина. Допускались и небольшие прирезки за счёт Финляндии, ну а вся остальная Европа отдавалась на съедение стран Оси. И не прошло и месяца после заключения пакта, как началась Вторая мировая война.
Немцы легко, за два месяца, разделались с Польшей, и когда московские войска вступили на территорию западной Белоруссии и в Галицию, никакого сопротивления они не встретили. На всякий случай прикарманили и Белосток с Перемышлем, хотя то были земли с чисто польским населением. Вильнюс отдали литовцам, что вызвало у них бурю восторгов и неумеренные симпатии к восточному соседу. На Закарпатье временно пришлось плюнуть, ибо венгры собрались защищать свою землю до последнего, и ежели немцы склонны были ограничиться благожелательным нейтралитетом и тайной поддержкой, то Италия прямо заявила, что окажет Венгрии любую помощь, какая токмо потребуется. Теперь была очередь Прибалтики. Горячие головы склонялись к её постепенной советизации с последующим включением в состав Федерации, возможно с некими льготами (сохранение своей валюты и многопартийной системы, но конечно без крайне правых партий), но победила более здравая точка зрения. Правителям лимитрофов было разъяснено, что Москва желает иметь морские и воздушные базы в Эстонии и Латвии, с мощной береговой и зенитной артиллерией и некой охраны с суши, в виде пары бригад морской пехоты. Ну и десяток крупнокалиберных батарей, прикрывающих важнейшие проливы, с соответствующей защитой. А Литва должна была срочно укрепить свою западную границу, для чего создавались четыре солидных укрепрайона, Тельшяйский, Шяуляйский, Каунасский и Вильнюсский. Сперва думали укрепить ещё Алитус или Друскининкай, но потом сие сочли излишним, благо от Каунаса до Гродно, где также строились мощные укрепления, было менее 150 км. В Латвии вокруг Лиепаи, кроме обычных морских казематов и укрытий, также строились многочисленные бетонные точки, заграждения и закрытые позиции для артиллерии и пехоты. Само собой цемент, металл и всё сложное оборудование поставлялось Федерацией бесплатно, она же оплачивала и наиболее ответственных специалистов, работавших на всех стройках. Ещё от местных властей требовалось несколько смягчить внутреннюю политику, хотя бы легализовать левые профсоюзы и всякие общества, находившиеся под контролем социалистов. Так как их влияние было ничтожно, а начатые работы позволяли полностью ликвидировать безработицу, прибалты охотно согласились на все условия. Они понимали, что в предстоящей войне так или иначе придётся поучаствовать, а московские условия были куда мягче берлинских. В частности, немцы непременно вернули бы в родные пенаты не токмо беженцев из городов и местечек, но и сельских магнатов, что очень не нравилось большинству латышей и эстонцев. К тому же Федерация охотно покупала прибалтийские товары по приличным ценам и поставляла в ответ всё, что требовалось, что в условиях войны и морской блокады было очень кстати. Особо тёплые отношения с Литвой привели и к сближению с Ватиканом, хотя там никогда не одобряли отделение церкви от государства и секуляризацию школ, проведённые в Федерации. Но в общем отношения всегда были неплохие, а теперь Иогансон лично хлопотал о льготах литовским католикам и о разрешении им поездок, через нейтралов, на учёбу в Ватиканские школы и коллегии, желательно за счёт принимающей стороны. Договорились быстро, и даже в разгар войны, когда Литва была оккупирована немцами, изрядное число литовцев обреталось в Риме в роли студентов, воспитанников, различных представителей и участников многочисленных комитетов и комиссий. Фашистские власти на оное смотрели с неодобрением, но ссориться с Римской церковью так и не решились, ну а потом, когда военное счастье от них окончательно отвернулось, использовали сии связи для переговоров с союзниками. И очень удачно, Италия первой из стран Оси, свершив бескровный переворот, вышла из войны, и с наименьшими среди всех потерями. И условия мира были весьма умеренные, новым властям «объединённой антифашистской коалиции» даже оставили часть колоний.
Через полгода после сближения с прибалтами горячие головы в Главном комитете решили, что пора разобраться и с Бессарабией, бывшей российской окраиной, но и тут решили не рисковать. К тому времени у Румынии немецкие сателлиты уже оттяпали Южную Добруджу и почти всю Трансильванию, и бухарестские политики были настроены явно антинемецки, хоть и держались очень осторожно. В итоге с румынами заключили союзный договор, бухарестские власти ввели культурно-национальную автономию для молдаван, украинцев и старообрядцев, на границе установили режим наибольшего благоприятствования, а Москва обязалась снабжать Румынское королевство нужными товарами и покупать по сходным ценам местную продукцию. В секретном же дополнении к договору Федерация обещалась, совместно с Британией, защищать румын от любого посягательства извне, а при первой же возможности вернуть Бухаресту Трансильванские земли. Ну а юг Добруджи, как почти что славянские земли, решено было оставить болгарам. Пусть они подавятся сей голой степью, как написал Иогансон в личном послании румынскому королю, его министрам и вождям правящей партии, ну а мы с британцами постараемся выбить вам приличную компенсацию за потерянную провинцию. Правда, тогда англичанам было не до Румынии, да и помощь с востока не могла быть эффективной, самим бы уцелеть. Но сам факт соглашения определил, и надолго, сугубо антинемецкую позицию Бухареста, и его неизменно промосковские симпатии.
Между тем, пока московские власти прибирали к рукам окрестные территории, Германия меньше чем за год захватила Норвегию, Данию, Францию и страны Бенилюкса. Венгрия, Словакия и Болгария окончательно примкнули к державам Оси, а Греция и Югославия вели себя очень тихо, и старались не высовываться. Нейтралы же в большинстве своём были настроены пронемецки, особенно Испания и Ирландия, где даже поощряли добровольцев, правда негласно, желавших повоевать на стороне третьего Рейха. Комитетчики, обеспокоенные успехами могущественного соседа, ускорили постройку укреплений на границе и перевооружение армии, создавали новые военные училища и усиленно тренировали войска на манёврах и учениях. Заморозили постройку новых линкоров и крейсеров, а освободившиеся фонды пустили на усиление речных флотилий, в первую очередь Днепровской, Западнодвинской и Днестровско-Бугской. Заодно создали и две новые флотилии, на Немане и Чудском озере с притоками. Три десятка бронекатеров отправили прибалтам, чему они были очень рады. Но тут открылась новая проблема – артиллерия, корабли и самолёты, сосредоточенные в Эстонии, не могли надёжно закрыть Финский залив от массированного вторжения. И тут родилась идея договориться с финнами, дабы они, по примеру прибалтов, допустили соседей на пару клочков земли возле Ханко или Поркала-Удд, для постройки тяжёлых батарей, аэродромов и баз «москитного» флота. Ну и заодно финны могли бы подвинуться у Петрограда, а то граница, можно сказать, проходит прямо по пригородам большого города. Но увы, долгие переговоры ни к чему не привели, северные соседи не хотели даже сдать в аренду Федерации пяток островов в шхерах, где-нибудь между Турку и п-вом Ханко. Страсти накалялись, военные кричали что надо добиваться своего любой ценой, и в итоге, придравшись к какому-то случаю на границе, Иогансон объявил Финляндии войну. Заметим походя, что все переговоры до того вели вполне реальные лица, в частности с прибалтами договаривался Судья, по общему мнению наиболее образованный и дальновидный член всего Главного комитета. Он тогда был замкомиссара по внешним делам, и заодно верховным прокурором Федерации. А тут, когда дело дошло до войны, решили всё же прикрыться популярным именем. Тем паче, что ежели поход в Польшу в народе встретили с сочувствием, мол давно пора показать им кузькину мать, в отместку за неудачную кампанию 20-го года, то войну с финнами народ встретил с неодобрением. Никаких, мол, проблем там никогда не было, и никакой угрозы сей маленький народец не представляет, а вот на западе подобная акция вызовет кучу протестов. Так и вышло, и токмо скорое окончание конфликта избавило наших правителей от дипломатических осложнений и неприятных инцидентов.
Финны, надо сказать, воевали умело и упорно, и не раз ставили вояк Федерации в трудное положение. Только через два месяца удалось потеснить их на Карельском перешейке, после чего финское правительство согласилось сдать в аренду соседям п-ов Ханко и отодвинуть границу на 20-30 км от Петрограда на запад. Зато на крайнем севере отвоевали Печенгскую область, отданную Финляндии в знак доброй воли в 22-ом году. Ну а коль ответной доброты у них не нашлось, как заметил один из генералов, пора соседей и покарать. Впрочем, финнам сия область была особо и не нужна, они боялись, что коммунисты захотят овладеть и Выборгом, а когда оного не случилось, вздохнули с облегчением. Ну а внутри страны скромные успехи финской компании привели к падению влияния Семинариста и его прихвостней. Ведь ежели бы мы дали слабину и посадили и постреляли всех, им намеченных, и воевать-то было бы некому, шептались между собой высшие чиновники Федерации. Ещё более важные последствия вызвала финская война за рубежом. Англия, убедившись что аппетиты московитян умеренны, и уже в общем и целом удовлетворены, негласно наладила сотрудничество с Федерацией, в первую очередь в Азии. Там главный союзник немцев, Япония, открыто готовилась к войне, что пугало и тревожило как Иогансона, так и английского премьера. Ну а на Ближнем Востоке обе державы постепенно договорились сохранять статус-кво, и в первую очередь, не допускать туда Германию.
А вот на фюрера Третьего рейха финские события произвели тяжёлое впечатление. Он в очередной раз убедился, что московские вожди прежде всего заняты Европой, вместо того, чтоб обратить свои взоры на Персию, Турцию и Ирак. Правда его радовало, что восточные соседи в Прибалтике ограничились минимумом, но он был уверен, что сие только начало. Ведь во главе Федерации стоит коренной латыш, бывший красный стрелок, так неужели он рано или поздно не попытается советизировать свою любимую родину? Пожалуй, то был единственный случай, когда происхождение Иогансона пошло во вред стране. В общем, примерно через полгода после завершения финского конфликта, немцы решили готовиться к войне с Московией. Правда, подготовка велась неспешно и обстоятельно, и длилась почти год. За это время вермахту пришлось провести несколько быстротечных кампаний, и хоть все они прошли успешно и почти без потерь, политически сии конфликты были не очень выгодны для Рейха. В первую очередь пришлось спасать итальянцев в Африке, ибо они задумали захватить Египет, Судан и Кению с явно смехотворными силами. Потом, когда положение стабилизировалось и из Италии были переброшены в колонии солидные силы и средства, большую часть германских войск удалось перебросить на другие фронты, но в критический момент именно армия Э. Роммеля отбила основной удар англичан. Затем пришлось воевать с Югославией и Грецией, где стараниями англичан и русских у власти окончательно утвердились антифашисты. В итоге поход на Восток несколько задержался и начался лишь в начале мая, в сезон проливных дождей. А главное, была утеряна внезапность, и вояки Иогансона успели провести частичную мобилизацию и привести в порядок большую часть пограничных укреплений.
Тем не менее, начало войны для немцев было удачным. Они прорвали оборону русских на юге и в центре, сильно потеснили прибалтов, и за месяц дошли до Риги, Минска, Житомира и Винницы. Но затем темпы наступления упали, и к концу октября вермахт достиг лишь линии Нарва, Псков, Невель, Смоленск, Чернигов, Лубны, Кременчуг, Днепропетровск, Никополь, Мелитополь, Геническ. Конечно, захват столиц двух республик, Минска и Киева, был очень престижен, как и оккупация Риги и Вильнюса, но благодаря медленным темпам наступления московские власти успели эвакуировать из угрожаемых районов почти все промышленные, ремесленные и торговые предприятия и большую часть сельскохозяйственных фондов. Через несколько часов после начала войны Иогансон заключил союз с Британией, а в середине июня президент США Ф. Рузвельт распространил на Федерацию закон о ленд-лизе, то бишь обязался поставлять ей все необходимые материалы для войны, с оплатой уже после заключения мира. К тому же в тылу вермахта остался Таллинн с хорошо укреплённым предпольем и Крым, базируясь на базы которого корабли и самолёты Федерации господствовали на Чёрном море.
К тому времени немцы оккупировали и Румынию, армия которой оказала лишь символическое сопротивление. Тем не менее обстановка в стране была неспокойной, на нефтепромыслах не прекращались диверсии, а партизаны, обосновавшиеся в горах, регулярно взрывали мосты, пристани, нефтепроводы и железные дороги. Сперва для оккупации страны хватало восьми болгарских и венгерских дивизий, но вскоре в Югославии и Греции разгорелась широкая партизанская война, и войска сателлитов на Балканах пришлось подкреплять кадровыми частями вермахта. Итальянцы опять завязли в Африке, и было ясно, что рано или поздно их придётся усиливать немцами. В сентябре к странам Оси примкнула Финляндия, но за полтора месяца её войска достигли лишь символических успехов. На Карельском перешейке финны достигли старой границы, после чего их активность упала до нуля. Севернее они продвинулись местами на 30-40 км, где-то ещё меньше, и так же успокоились до конца войны. Пару раз финны пытались штурмовать Ханко, но убедившись, что полуостров хорошо укреплён, оставили сии попытки. Во многом столь пассивная тактика определялась позицией финского командующего, и негласно верховного правителя всей страны, К.Г. Маннергейма. Будучи убеждённым сторонником Англии, он не хотел портить отношения с антигитлеровской коалицией. Тем не менее, посоветовавшись с генералами, фюрер решил возобновить в ноябре наступление на Восточном фронте. Он надеялся захватить более выгодные рубежи перед зимним затишьем, дабы весной, подготовив резервы и ликвидировав снарядный голод, с новой силой обрушиться на врага.
Таллинн советы эвакуировали лишь в декабре, опасаясь, что после ледостава город невозможно будет снабжать самым необходимым. Ну а гарнизон Ханко, благодаря пассивности финнов, благополучно продержался в осаде всю войну. Правда, запасы тут были куда богаче таллиннских, и не было мирного населения, коие надо кормить. На московском направлении немцы захватили Сафоново, Рославль и Почеп, но ни Вязьму, ни Брянск взять не смогли. А в середине декабря внезапным контрнаступлением армия Федерации отбросила вермахт к Смоленску, Кричеву и Гомелю, а далее на юг отбила Конотоп, Сумы и Полтаву. Не удалось отбить Днепропетровск и Запорожье, зато южнее удалось освободить Мелитополь и Акимовку, немцы прилагали отчаянные усилия, дабы не допустить соединения войск Южного фронта с Крымскими армиями. Сие им удалось, но ценой больших потерь и отказа от любых контрударов по всему фронту. На севере германцы отошли от Ямбурга, Луги и Торопца к Нарве, Пскову и Великим Лукам, где было удобнее обороняться и имелись хорошие дороги к фронту и вдоль него. Горячие головы в Москве считали, что надо продолжать контрнаступление, отбить хотя бы Смоленск и Псков, но военные убедили их, что важнее сохранить силы до лета, они считали, что немцы начнут наступление в мае-июне, главными силами на юге, одновременно атаковав Петроград, Мурманскую железную дорогу и сам Мурманск. Но в реальности всё вышло не совсем так.
Ранней весной, в самую распутицу, немцы неожиданно возобновили наступление, правда только на Южном фланге. Им удалось прорвать фронт, и захватить Харьков, но далее наступление на Курск застопорилось. Тогда немецкие генералы круто повернули на юг, заняли Донбасс, уже полностью эвакуированный ещё прошлой осенью, и вышли к окраинам Ростова на Дону. Но там они встретили сильный отпор и за месяц боёв так и не смогли полностью захватить город и переправиться через Дон. А затем армия Федерации нанесла сильный удар из района Чертково-Миллерово на Луганск и Мариуполь. Операция прошла успешно, и через неделю ростовская группировка немцев оказалась отрезанной от основных сил. Пришлось срочно создавать флотилию на Азовском море и вывозить окружённые корпуса из Таганрогского залива в Геническ, ибо из-за мелководья восточнее нигде не было удобного места разгрузки, а Бердянск был уже на линии фронта и обстреливался не токмо орудиями большой мощности, но и дивизионной артиллерией. Много мешали эвакуации и корабли Черноморского флота, базировавшиеся на Ейск, Приморско-Ахтарск, Керчь и Валок. В то же время московские войска отбили Харьков, но ненадолго, через пару недель немцы захватили его опять, но дальше северо-восточных предместий города продвинуться не смогли. Сии битвы сопровождались ожесточённым сражением в воздухе над Донбассом и Ростовской областью, и длилось оно более двух месяцев. В итоге лётчики Федерации завоевали господство в воздухе, пусть с трудом и с большими потерями. В ответ люфтваффе провели серию ударов по промышленным центрам Поволжья – Нижнему Новгороду, Самаре, Саратову, Ярославлю, Дзержинску, Симбирску, Чапаевску и Сызрани. Хотели высадить воздушный десант в Твери, но сие было слишком сложно, и ограничились бомбардировкой железнодорожного узла и основных заводов. Ущерб был велик, и необходимость восстановления разрушений, вместе с очевидной усталостью войск и оскудением резервов, вынудило Советы перейти к обороне по всему фронту. Немцы также истощили свои силы, и на фронте наступило двухмесячное затишье. Обе стороны постоянно усиливали оборону и активно готовились к новому наступлению, причём первыми, по всем данным должны были выступить немцы, конкретно на центральном направлении.
Операция началась в разгар лета мощным ударом немецких армий от Смоленска и Кричева на Вязьму. Фюрер надеялся, что угроза Москве отвлечёт основные резервы противника, и ежели удастся захватить хотя бы Дорогобуж и Спас-Деменск, то можно не опасаться активных действий неприятельских войск вплоть до зимы. Но увы, из оной затеи ничего не вышло. На Смоленском направлении за неделю упорных боёв дивизии вермахта продвинулись лишь на 13-15 км и не дошли даже до Ярцево. Южнее, вдоль Варшавского шоссе, они продвинулись на 40-45 км, но не смогли захватить Рославль, не говоря уж о более дальних местах. А потом последовало контрнаступление Советов, и к концу года они восстановили сухопутную связь с Крымом (хотя немцы и удержали на правобережье Днепра солидный плацдарм между Горностаевкой и Васильевкой) и продвинулись по берегу Чёрного моря до Херсона. Севернее войска Федерации освободили Псков, Смоленск, Великие Луки и Чернигов, а далее к югу на широком фронте вышли к Днепру, угрожая Киеву, Кременчугу и Днепропетровску. К зиме московиты отвоевали Запорожье, Могилёв и Витебск, а под Нарвой форсировали реку и захватили обширный плацдарм на её западном берегу. Ну а дальше всё пошло как по маслу. К маю войска Иогансона вышли на подступы к Риге, Минску, Житомиру и Одессе, затем англо-американцы высадились во Франции, и к февралю следующего года война закончилась полным разгромом стран Оси в Европе. Италия капитулировала ещё раньше, и теперь только Япония продолжала борьбу. Но в апреле, когда американцы взорвали пару атомных бомб на одном из о-вов Бонин, только что отвоёванном у японцев, Страна Восходящего Солнца решила сдаться на милость победителей. Многие в Штатах, и в первую очередь военные и участники Манхеттенского проекта, требовали сбросить реальные бомбы на японские города, но Ф. Рузвельт решительно их отшил. Он понимал, что такое варварство опозорит Америку на десятки лет, и поставит её в один ряд с самыми агрессивными державами нашей истории. В итоге на небольшом островке, в присутствии представителей почти всех стран мира, включая немцев, итальянцев и японцев, сперва был взорван наземный заряд из плутония, эквивалентный примерно 12 тыс тонн тротила. А через три дня, когда ошеломлённые зрители пришли в себя, на другой конец острова с бомбардировщика Б-29 сбросили урановую бомбу, на треть более мощную, чем первая. Интересно, что наибольший эффект взрывы произвели на некоторых китайцев, а именно на представителей компартии. Если их основные союзники и противники уже несколько лет занимались оной проблемой, и для них новостью было лишь то, что американцы их опередили, представители Поднебесной империи имели о подобных проектах лишь самую общую информацию. И теперь, воочию убедившись в реальности «сверхоружия», они твёрдо решили его поиметь, невзирая на затраты и жертвы. И кстати, вполне преуспели в оном деле, создав свою бомбу всего на год позднее, чем подобное оружие было испытано в Федерации, и раньше, чем атомными секретами овладели Британия и Франция, не говоря уж о других странах. Впрочем, по примеру Федерации, пекинские вожди заявили о неприменении ядерного оружия первыми ни в каком случае, сие мол исключительно оружие самообороны.
Война ещё более укрепила авторитет Иогансона, благо он дал право представления к наградам не только военным советам фронтов и армий, но и корпусов и даже дивизий. Правда, списки утверждались в Москве, Союзным советом, но то была простая формальность. Наиболее отличившимся награды и сопроводиловку к ним вручал сам Бурмистр, но первым подписывал сии документы всё же генеральный комиссар. Он же несколько раз увеличивал солдатский паёк, велел зимой и в экстремальных условиях выдавать бойцам водку, а лётчикам, морякам и десантникам даже коньяк или семидесятиградусный ром. Заботился он и об эвакуированных, в частности запретил разлучать подростков до 18-ти лет с их семьями, даже если им не находилось работы на новом месте. Мол, поучатся в фабзавшколе и всё устаканится. Изрядные льготы были даны и кооперированным селянам, но после победы их постепенно свели на нет. В войну отменили все ограничения в отправлении религиозных культов, не такие впрочем суровые, как расписывали западные газеты, позволили открыть много новых церквей, мечетей и молельных домов. Вот пожалуй и всё о деятельности нашего героя в суровые военные годы, ну а мы вернёмся к описанию послевоенных реальностей, начав, естественно, с Европейского континента.
После «освобождения» в Австрии было сформировано коалиционное правительство из последовательных противников аншлюса, среди которых преобладали левые радикалы и социал-демократы. Победители торжественно гарантировали свободу и независимость суверенной и демократической Австрии, и её новые правители подписали соответствующее соглашение. А вот с Германией дело обстояло сложнее. По условиям капитуляции она была временно оккупирована победителями, причём страну разделили на четыре зоны ответственности, за каждую из коих отвечала одна из великих держав (Китай благоразумно отказался от всякого вмешательства в немецкие дела). Однако через полгода после победы западные союзники, вроде бы для удобства управления, решили слить свои зоны в одну, под коллективным надзором трёх стран. Заодно смешали и оккупационные войска, до того в каждой зоне преобладали «свои», хотя и несколько разбавленные «чужими». Московские же власти не токмо оставили свою зону отдельной, но и придали ей некую автономию, вроде той, что пользовались южные немцы при Вильгельме Первом. Среди победителей начались бесконечные раздоры и пререкания, и лишь через пять лет они договорились окончательно зоны ответственности ликвидировать, оккупационные войска сократить (они, правда, и так были невелики), а через два-три года и вовсе вывести. Но через три месяца, придравшись к какой-то оплошности американцев, Иогансон в личном письме объявил, что часть войск Федерации останется на востоке Германии на неопределённый срок, пока московские власти не убедятся в полном искоренении фашизма и необратимом укреплении демократии на немецкой земле. Объяснялось сие довольно просто – там, где стояли оные гарнизоны послушные пришельцам немецкие социалисты национализировали ряд предприятий, якобы имеющих общенациональную ценность, и усиленно насаждали кооперацию, особенно сельскую. Большая часть подобных проектов было убыточными, и их авторы опасались, что независимое немецкое правительство ликвидирует дотации, и тем обречёт на гибель прекрасные начинания. Впрочем, оные «начинания» заглохли задолго до ухода последнего советского солдата, но об этом чуть позже. В Бессарабии после окончания войны возникло мощное движение за независимость, почти открыто поощряемое Москвой. В итоге румынские власти вынуждены были провести там референдум, большинство молдаван высказалось за независимость, а на юге и севере области часть районов отошла к Украине. Впрочем, почти треть Бессарабии, как и всю Буковину, румынам удалось удержать. Не удались и попытки присоединить к Федерации Закарпатскую Русь, тамошнее население определённо высказалось за оставление их в Словакии при условии некой автономии, коию они тут же и получили. Кстати, Чехословакия после войны, под сильным нажимом Москвы (Иогансону пришлось лично обращаться к чешским политикам, и не один раз, и порой с прямями угрозами), была преобразована в федерацию двух почти независимых республик, Чехии и Словакии. Скорее всего, московские власти надеялись со временем «советизировать» Словакию, установив там под вывеской буржуазной демократии коммунистический режим. Но ничего из этого не вышло, ни тогда, ни позднее.
После войны в Прибалтике и в Молдавии, как и в Венгрии, Болгарии и Румынии, власть захватили коммунисты, правда, прикрывавшиеся флагом «народной демократии». Формально там сохранялась многопартийная система и частная собственность на средства производства, в основном на уровне ремесленников и крестьян. Гарнизоны Федерации в Прибалтике были слегка усилены, а в Польше московские вожди создали четыре «транзитные базы», для связи с оккупаци-онными войсками в Германии, хотя перевозки удобнее было осуществлять по морю. Впрочем, их гарнизоны были невелики, и хотя самые правые газеты Запада пошумели было о «фактической оккупации» Польши, Латвии и Эстонии, никто им особо не поверил. Ну а в Югославии и Греции крайне левые взяли власть и без помощи соседей, там они к концу войны обладали реальной силой, много большей, чем все прочие партии, вместе взятые. Семинарист хотел установить народную власть и в Польше с Чехословакией, но сему активно противились западные союзники. К тому же Секретарь и Завхоз сумели убедить старика что чехи народ смирный, и будут слушаться любого указания из Москвы и при буржуазном строе. Ну а поляки, получив кучу немецких земель (почти всю Восточную Пруссию, часть Померании и клочок Верхней Силезии; Клайпедскую область вернули Литве, прирезав ей же и район Тильзита с Куршским заливом, а Кенигсберг с окрестностями в радиусе 50 км захапала Федерация) и весомые приращения на востоке, всегда будут нашими верными сторонниками. В итоге в Польше воцарилось лево-крестьянское правительство, у помещиков изъяли почти всю землю, правда с компенсацией (за счёт репараций с Германии), и все остались довольны. Финны, напуганные бесконечными войнами (хотя они ничего не потеряли после победы, да и из войны вышли за год до неё), также установили особо тесные отношения с Москвой, и вскоре для оных стран (Польша, Чехословакия и Финляндия) один французский министр придумал новый термин, советизированные буржуи. Никто, впрочем, на него не обиделся. Но через год-полтора Семинарист стал проявлять нетерпение, ему хотелось провести коллективизацию в соседних странах, и по возможности скорее. Завхоз его отговаривал, и неизвестно чем кончилось бы дело, но через два года после победы Семинарист умер. А ещё через год в Австралии при не совсем ясных обстоятельствах скончался и Военрук, его главный оппонент в предвоенные годы. Впрочем, с началом войны их антагонизм поутих, и они иногда даже обменивались письмами, естественно неофициально. В Главный комитет быстро кооптировали новых молодых работников, не связанных догмами революции, после чего все попытки «ускорения прогресса» прекратились надолго, почти навсегда. Тем не менее, в Венгрии через два года начались беспорядки, народ требовал либерализации коммунистического строя. А через пару месяцев подобный казус случился и в восточной зоне Германии. С немцами разобрались быстро, там свернули все коммунистические эксперименты, а несогласного с оным Опера сняли со всех постов и заточили в одиночку, правда, весьма комфортабельную. Там он и умер через три года, как поговаривали, не без помощи бывших коллег. А в Венгрии было сложнее, там и среди коммунистов было много недовольных. В конце концов сторонникам Москвы удалось расколоть оппозицию, и её крайне правый фланг поднял открытое восстание. Однако повстанцы оказались в изоляции, массы их не поддержали, и мятеж был подавлен, легко и быстро. А затем в угоду умеренным оппозиционерам власти провели кое-какие реформы, и все успокоились.
Через год-полтора после окончания войны московские власти решили было построить десяток морских и авиа-баз в Югославии и Греции, но местные отнеслись к сим прожектам весьма прохладно. Они охотно позволяли кораблям и самолётам Федерации базироваться на своей земле, и даже не возражали, дабы места стоянок охраняли сами пришельцы. Но от создания полноценных баз они отказывались, мол сие уж очень напоминает агрессивную политику Штатов. По оному поводу не раз возникали споры и перебранки, но до серьёзных конфликтов дело не дошло. К тому же после смерти Семинариста аппетиты Москвы сильно упали, там постепенно переключались на создание межконтинентальных ракет, коии могут достать до любой точки планеты с родной земли. А вот в Китае коммунисты во главе с энергичным и агрессивным Чин-Гозганом неожиданно легко сокрушили власть Гоминьдана и за шесть лет захватили всю страну, за исключением Тибета и Синьцзяна. Там после нескольких лет интриг, провокаций и переговоров были созданы правительства Народного фронта, нечто вроде народных демократий Восточной Европы, но с азиатско-теологическим уклоном. Реально они во всём зависели от Пекина и старались вести себя очень смирно, особенно во внешней политике. Гоминьдановцы же при помощи американцев закрепились на Тайване, и их временно оставили в покое. Корею, согласно летним договорённостям, разделили на две зоны, северную заняли войска Федерации, а южную американцы. На севере сразу образовалось Временное правительство Ким Вань Юня, энергичного и способного ставленника Пекина и Москвы. Он правил так успешно, что через год московские вожди вывели свои войска из Кореи, благо на северной половине прошли всеобщие и якобы демократические выборы, и прокоммунистическое правительство, обладавшее уже солидной армией, получило абсолютное большинство. На юге же осталось несколько штатовских баз и гарнизонов, ибо тамошняя власть испытывала большие трудности в борьбе с многочисленной и влиятельной оппозицией, тайно поддерживаемой северянами.
К этому времени в Федерации завершались работы по созданию ядерного оружия, а через четыре года была испытана и первая водородная бомба. Сие вызвало соблазн у самых нетерпеливых комитетчиков, кои стремились расширить сферу строящегося социализма. Особо горячился Строитель, и по его настоянию для начала решили объединить Корею под властью северных, прокоммунистических вождей. Сперва надеялись решить дело местными средствами, но воины Ким Вань Юня, захватив половину юга, застряли в позиционной войне. Пришлось звать китайских добровольцев, тем паче что Чин-гозган давно уже горел желанием поспособствовать мировой революции. В итоге война затянулась на шесть лет, американцы высадили на полуострове большую армию, уйму кораблей и самолётов, и в конце концов, дело кончилось вничью. Правда, демаркационную линию теперь провели более умело, приноровив её к местности, за счёт чего северяне получили лишних почти девяносто квадратных км землицы. Посему Ким Вань Юнь объявил войну выигранной Севером, с чем охотно согласились его союзники и их сателлиты. Но все прочие народы и государства остались при своём особом мнении. А через пять лет нежданно-негаданно на Кубе, довольно богатом и тихом острове, вдруг победила революция, и её главари объявили себя сторонниками коммунизма. Сперва сие было воспринято с юмором, но когда через полгода новые власти национализировали почти всю промышленность, транспорт и основные сахарные плантации, американцы забеспокоились и решили революционеров свергнуть. Сие казалось делом нетрудным, благо на острове было много недовольных, а в Штатах жила большая кубинская колония. Но ненависть к «гринго» была столь велика, что мятеж не поддержали даже бывшие помещики и капиталисты, а высадившиеся на остров эмигранты, числом менее тысячи, были легко разгромлены революционерами. Они понимали, однако, что сия попытка переворота далеко не последняя, и на всякий случай обратились за помощью к Федерации. Сперва к ним отнеслись скептически, мол очередная военная хунта что-то не поделила с хозяевами и теперь ищет подмогу по всему свету. Но присмотревшись, московские вожди постепенно изменили своё мнение, и на «остров свободы» отправились военные советники с небольшой партией оружия, в основном стрелкового. Потом переправили сотню танков и три десятка самолётов, но кубинские воины осваивали новую технику очень медленно, да и желающих вступить в «армию революции» было не шибко много.
Так прошло почти два года, и вот после очередной американской вылазки (на остров высадилось на сей раз почти три тысячи диверсантов) Строитель решил укрепить оборону Кубы более сильными средствами. Сперва в кубинские порты отправили дюжину подлодок с атомными ракетами, потом часть бомбардировщиков оснастили ядерным оружием. Правда, местные на них летать всё равно не умели, а родные экипажи прибывали слишком медленно. На оные меры никто вроде бы не обратил внимания, и осмелев, московские вожди решили соорудить на острове сразу полсотни пусковых площадок для ракет средней дальности, кои могли оттуда достать до Нью-Йорка, Чикаго, Канзаса и Амарилло. Тут уж вся Америка встала на дыбы, и генерала Иогансона проклинали не токмо с церковных кафедр, но и со всех подходящих и не очень возвышений. И мир стремительно покатился к очередному кризису.
Сперва московские вожди пытались всё свести к шутке, мол на Кубе нет не токмо ракет, но и современных видов оружия советского производства. Но страсти накалялись, и пришлось искать взаимоприемлемый компромисс. И тут очень помогла фигура старика Иогансона, на него не сговариваясь, и справа и слева, сваливали как и самые экстремистские выходки, так и слишком уж оппортунистические предложения. В итоге удалось достичь взаимоприемлемого соглашения, советы убирали с острова свои ракеты, а Соединённые Штаты дали официальное обязательство впредь оставить в покое остров свободы. Надо сказать, что сие соглашение сильно подняло авторитет московских властей во всём мире, вот мол они путём нехитрого шантажа, да ещё с заведомо негодными ракетами (хотя негодными были скорее площадки для их запуска) смогли насадить социализм прямо под носом у могущественной Америки. И многие деятели недавно образовавшихся стран Африки и Азии заспешили в Москву, дабы присоединиться на льготных условиях к мировому содружеству стан социалистической ориентации. Правда, некоторых ходоков удивляло отсутствие на переговорах самого генерала Иогансона, но их быстро успокоили. Мол генкор уже стар, ходит плохо, да и в иностранных языках не силён, так что обойдёмся и без него, ну а все нужные бумаги он подпишет без проволочки. И такой подход, надо заметить, очень нравился многим представителям Третьего мира – привыкнув часами ожидать в приёмных именитых вождей Запада, они с удовольствием вспоминали переговоры в Москве, конкретные, быстрые, вежливые и очень деловые. Так имя старого латышского стрелка стало популярным и по всей планете, исключая пожалуй Австралию и Океанию.
После войны, где-то через 5-6 лет после Победы, Иогансон устроил очередные послабления сочиняющей братии. Издали, наконец, полное собрание сочинений Мистика, а Юмориста, за семь лет до кончины, сделали лауреатом госпремии. Дворянку издавали часто и регулярно, так же как и уже покойного Барина, опубликовали новый роман Странника, где довольно явно излагались многие зигзаги нашей политики прошедших лет. Опубликовали, причём с большой помпой, впрочем вполне заслуженной, собрание сочинений Долорес, большую часть жизни прожившую в эмиграции. Она вернулась на Родину за пару лет до войны, была встречена приветливо, но без оваций, но к сожалению погибла в военное лихолетье, попав под бомбёжку в Менделеевске на Каме. Там был небольшой, но важный завод, где делали смазку для авиадвигателей, а она работала на том заводе замом директора по общим вопросам. В те же годы Анахорет, известный ещё со времён революции стихотворец, написал большой роман о жизни сельского врача в годы гражданской войны и последующей разрухи. Роман вызвал неоднозначные отклики, кое-кто вообще хотел его запретить, как сугубо буржуазное чтиво. Но в конце концов спустили всё дело на тормозах, а когда автор получил за оный труд Нобелевку, его даже соизволили пару раз похвалить в печати. Тогда же, сперва в Петрограде, а потом и в других городах, возникли кружки молодых сочинителей и драматургов, кои писали уже безо всякой оглядки на власть. Сперва на них пытались «давить сверху», но безуспешно, а после большой статьи Иогансона, посвящённой 10-ти летию со дня смерти Долорес, на новых авангардистов просто махнули рукой. В те же годы начали издавать романы и повести Англофила, бежавшего из страны ещё в годы Гражданской войны, а в начале Второй мировой перебравшегося за океан. Кое-какие его стихи и рассказы печатались в советской прессе ещё в 20-30 годы, правда, в основном в сопровождении стихов, пародий и комментариев московских авторов. Среди них особенно выделялся писавший под псевдонимом Исидор Бездарный, талантливый поэт, к сожалению, в основном сочинявший бесцветные «идеологизмы» по заказу властей. В войну он писал ура-патриотические фельетоны и басни, а потом и вовсе замолк, предпочитая пропивать накопленные деньжонки, благо их было изрядно. Англофил же в конце жизни несколько раз посетил Федерацию, то в одиночку, то в кампании других эмигрантов, исключая крайне правых. Хотел встретиться с Иогансоном, но тот очень вежливо отказался, ссылаясь на занятость и зело преклонный возраст. Зато московские вожди всегда деятельно поддерживали претензии эмигрантов на получение любых наград и знаков отличия, включая и самые высшие. В сим деле больше всего преуспел Стихоплёт, поэт уже молодого, послевоенного поколения, и единственный из известных, эмигрировавший на Запад. А вот более-менее заметных художников и скульпторов после войны уехало в Европу четверо, видно их искусство меньше укладывалось в рамки соцреализма, хотя при Строителе и позднее никто на оные рамки не обращал особого внимания. Стихоплёт же, получив литературную премию Нобеля, после распада Федерации не раз приезжал в Россию и умер в Америке уже в преклонных годах, окружённый всеобщим вниманием, почтением и почитанием.
Последующее десятилетие было временем спокойного развития. В Африке распалась последняя мировая колониальная империя, португальская, и тут не обошлось без небольшого конфликта. В Анголе существовали две конкурирующие партии, боровшиеся с португальцами, и после их ухода националисты сразу сцепились между собой. Более правых поддержала Южная Африка, а левые обратились за помощью в Москву. Посылать чёрти куда своих людей там не решились, но отправили в Анголу пару кубинских дивизий, и те быстро навели порядок в далёкой стране. Конечно, им помогали советники и инструкторы Федерации, но сугубо негласно и тайно. Но в отместку Запад потребовал вывести последние войсковые части советов из Восточной Германии, благо истекали последние договорные сроки. Да и сами немцы, окончательно восстановившее единую державу, проявляли явное нетерпение. Сперва московские власти пытались торговаться, но единственное что им удалось – это выторговать полтора года на вывод войск, мол пока их и разместить негде. Правда, в реальности последний советский солдат покинул Германию через восемь месяцев после подписания вышеописанного соглашения, что очень понравилось немцам. А затем настали времена разрядки, Западные державы решили, что пора попробовать договориться с Восточным блоком. Во-первых, внешняя политика Москвы год за годом становилась всё более спокойной и уравновешенной, что говорило о списании в архив теории и практики мировой революции, даже в самом ограниченном и смутном виде. А во-вторых, вопреки послевоенным надеждам, в Федерации всё более укреплялась и расширялась административно-командная система управления хозяйством, да по сути и всем обществом. То бишь можно было предвидеть, что московитская экономика постепенно отстанет от Запада, и вряд ли сможет обеспечить аппетиты военно-промышленного комплекса, хотя бы в качественном отношении. Ну а раз так, то почему бы не попробовать договориться, хуже ведь всё равно не будет.
Сперва высокие договаривающиеся стороны подписали договор об ограничении стратегических вооружений, затем та же участь постигла оперативные и тактические ядерные средства. Дело прошло быстро и гладко, все понимали, что накопленного оружия хватит для многократного уничтожения всего живого на Земле, так что дальнейшая гонка вооружений бессмысленна. Затем обе стороны обязались не размещать свои ядерные силы в странах Третьего мира, в очередной раз запретили химическое и биологическое оружие, на сей раз с возможностью самого широкого и полного взаимного контроля, договорились о порядке консультаций и переговоров в случае какого-то кризиса в любом уголке планеты. Подписали и ратифицировали несколько договоров о расширении культурного и научного обмена, о международном туризме, о создании режима наибольшего благоприятствования в торговле между Востоком и Западом. Тут кстати, у московских вождей возникла маленькая сложность – все оные многочисленные бумаги должен был, естественно, подписывать генком Иогансон, чья размашистая, но очень аккуратная подпись была известна во всём мире. Но ведь генералу уже перевалило за восемьдесят, и столь молодецкий почерк мог вызвать некие подозрения. В итоге факсимиле вождя слегка ужали, и на самых длинных отрезках изобразили лёгкое дрожание пера. Сие выглядело вполне естественно, западные дипломаты слегка пошушукались, что мол ветеран стареет, но в общем-то ещё бодр, для своего почтенного возраста. А потом возникла идея общеевропейского совещания в Стокгольме по вопросам безопасности и мирного развития, и тут пришлось срочно искать достойную замену старому латышскому стрелку.
Вообще-то во всех официальных бумагах, уже с середины 20-ых годов, предусмотрительно говорилось, что генеральный комиссар отвечает за экономику, подбор кадров и партийное строительство, да и то в самых общих чертах. Ведь давно известно, что никто необъятного объять не может. Но посылать на столь представительное мероприятие комиссара по внешним делам было как-то несолидно, посему решили создать пост первого заместителя генкома. В конце концов, нельзя перегружать делами старого человека, пора и честь знать. Первому заму официально поручили все внешнеполитические дела, внешнюю торговлю, надзор за юстицией, милицией и карательными органами. Понятно, что Иогансон сохранял верховную власть и во всех вышеперечисленных сферах, но от сиюминутной текучки его разгрузили весьма основательно. На пост первого зама выбрали Замполита, представительного мужчину с густыми усами и бровями, во время войны возглавлявшего политотдел одного из фронтов. Потом он был вождём парторганизаций Дальнего Востока и Сибири, возглавлял Петроградскую область, и весьма успешно. Его медлительный и спокойный характер, звучная и красивая речь весьма импонировали дипломатам, президентам и премьерам, так что выбор оказался удачен. К сожалению, Замполит был уже в летах, лет через десять его здоровье стало быстро ухудшаться, и он скончался ещё при жизни Иогансона. Совещание по безопасности прошло успешно, коммунистам Восточной Европы пришлось взять кое-какие обязательства по либерализации своих режимов в плане гражданских свобод и прав человека, что с неудовольствием было воспринято самыми твердолобыми из них. Но соглашения были весьма расплывчаты, да и сами вожди склонялись к снятию многих ограничений, за последние годы потерявших всякий смысл. Исключение составляла лишь Румыния, но тогда сие не бросалось в глаза. А через полтора года после завершения совещания московских вождей ждал очень приятный сюрприз.
Во Вьетнаме сразу после капитуляции японских войск сформировалось очень левое правительство, пользовавшиеся поддержкой большей части населения. Оно немедленно провозгласили независимость страны, ликвидировав марионеточных правителей Аннама, Тонкина и Кохинхины. Одновременно независимыми стали и Лаос с Камбоджей, и там всё прошло гладко, французы решили, что сии маленькие и бедные страны не стоят усилий, необходимых для их замирения. А вот во Вьетнаме колонизаторы решили побороться за свои права, благо их поддерживала компрадорская буржуазия, многочисленные помещики и местное дворянство. Но авторитет оных групп был подорван во времена японской оккупации, большинство считало их предателями, и когда эти типы пошли на службу к агрессорам, они потеряли всякое влияние в обществе. Сперва французы имели успех, плохо вооружённые и необученные воины нового правительства без боя оставили города и посёлки, и укрывшись в лесах и горах, начали партизанскую войну. Но с каждым годом мастерство партизан росло, их численность быстро увеличивалась, как и поставки оружия через китайскую границу. Энергичный и образованный лидер повстанцев Лин Мяо Дун сумел сплотить вокруг партизан широкое движение, куда кроме крестьян и рабочих входили и многие, интеллигенты, торговцы, буддийские активисты и даже некоторые мелкие помещики. Движение пользовалось популярностью в третьем мире, ну а московские вожди и их сателлиты активно поддерживали Лина ещё со времён войны.
За пять лет войны партизаны захватили обширные районы по всей стране, включая и несколько городков. Наконец, начались мирные переговоры, продолжавшиеся больше года. Участвовали в них и американцы, ибо французы воевали в основном на штатовские деньги, благо парламентарии в Париже неохотно давали средства на столь затратное дело. А в последние полгода французские войска даже жратвой снабжались из Штатов, не говоря уж о более важных вещах. И вот за время переговоров о мире американцы, уже имевшие во Вьетнаме обширную агентуру и множество сторонников, сколотили на юге страны, в Сайгоне, где сильнее всего было влияние помещиков и перекупщиков, весьма влиятельную партию, коия тут же заявила свои претензии на власть. Пусть не во всей стране, но хоть в южной половине. Но и полстраны они не получили, на севере по условиям мирного договора, воцарился Лин Мяо со своими сторонниками, а на юге создали коалиционное правительство из сайгонцев, левых и независимых деятелей умеренного толка. Но подобная комбинация оказалась не шибко жизнеспособной.
Левые на юге, опираясь на поддержку севера, вели себя очень агрессивно, создавали местные органы самоуправления исключительно из «своих» и явочным порядком проводили аграрную реформу чуть ли не в половине провинций. Правые в ответ посылали в мятежные районы правительственные войска, и через 7-8 месяцев в стране опять вспыхнула война, но на сей раз лишь на юге. Американцы, понимая что сайгонский режим в одиночку не устоит, обильно снабжали его оружием и амуницией, потом там появились военные советники, затем американская авиация включилась в войну. Далее у побережья и на больших реках появились штатовские катера, ну а через три года американский экспедиционный корпус насчитывал почти полмиллиона солдат. Но ничего не помогало, и тогда решили бомбить мосты, дороги, арсеналы и «военные заводы» на севере, дабы пресечь помощь партизанам юга. В ответ Москва, Пекин и все их союзники утроили помощь вьетнамцам. Теперь оружие везли целыми теплоходами, благо ПВО портов и пристаней наладили в первую очередь. Ну и конечно из Китая, по шоссейкам и по железной дороге эшелонами везли всё необходимое для «борьбы с империализмом». В итоге через три года от бомбардировок севера пришлось отказаться, отчасти из-за малой эффективности налётов и больших потерь, а в основном из-за протестов по всему миру. А потом, убедившись что военным путём партизан не одолеть, американцы согласились на переговоры. Их сайгонские союзники рьяно протестовали, указывая, что не пройдёт и трёх лет после ухода последнего штатовского солдата, как левые возобновят войну, и выиграют её за полгода. Но увы, выбора не было, и долгожданный мир был подписан. Южная половина страны была разделена между правительством и повстанцами на отдельные округа с очень причудливой линией раздела, при этом обе стороны гарантировали свободу передвижения, обмена и торговли по всей стране. Американцы за 4 месяца вывели свои войска, оставив лишь пару тысяч советников, экспертов и специалистов. Ситуация оставалась сложной и запутанной, но теперь появилась надежда на мирное разрешение вопроса, пусть не сразу и с некими потерями. Но за внешним спокойствием скрывалось внутреннее напряжение, обе партии копили силы и вербовали себе сторонников в чужих владениях. И в оном деле левые преуспели куда лучше своих противников, причём настолько, что через два года мира решили, что их час пробил. И вот, придравшись к очередным прегрешениям столичной администрации, партизаны по всей стране перешли в наступление. Расслабившиеся и лишённые американской поддержки сайгонские армии уже на 3-4 день отступления полностью потеряли боеспособность, и их отход превратился в бегство. За две недели партизаны заняли всю южную половину страны, за исключением Сайгона и его пригородов. Тут они сделали двухдневную остановку, дабы американцы и их прихвостни смогли эвакуироваться без помех. Уже ранее, ещё даже до перемирия, многие вьетнамцы, ранее сотрудничавшие с французами и их ставленниками, всеми правдами и неправдами перебирались в США, а в последние дни сайгонского режима сей поток вырос во много раз. И потом новые власти охотно выпускали из страны всех недовольных. В итоге в Америке осело почти полмиллиона вьетнамцев, в основном профессиональных вояк и просто головорезов, кои составили костяк новой, обширной и очень агрессивной мафии. Ну а партизаны после «заминки» почти без боя заняли Сайгон, было создано новое, «коалиционное и демократическое», правительство Южного Вьетнама, и оное быстро привело страну к единому знаменателю. А ещё через семь месяцев север и юг объединились в единую Демократическую республику Вьетнам. То был миг высшего торжества для Федерации и её союзников и сам Иогансон послал вождям новой державы длинное и прочувствованное поздравление. Что вообще-то ему было не свойственно, послания генерала были, как правило, деловыми и краткими.
В те же годы случилась очередная арабо-израильская война, которую воины ислама худо-бедно свели вничью, правда с куда большими потерями, чем евреи. На сей раз Федерация подчёркнуто хранила нейтралитет, её вождям надоело бросать деньги на ветер, снабжая непутёвых арабов оружием и боеприпасами. Вооружение, правда, поставляли устаревшее и по полной цене, благо у арабов полно нефтедолларов. В то же время Москва сохраняла нормальные отношения с Израилем, что очень не нравилось арабам. Но Иогансон надеялся, что влияние левых в израильском обществе рано или поздно станет преобладающим, и не хотел «жечь мосты». Ведь именно в надежде на еврейских социалистов Федерация активно помогала Израилю в первой Ближневосточной войне. Теперь же основным поставщиком стали Соединённые Штаты, и так как арабы на сей раз воевали не очень плохо, оружия израильтянам требовалось много. Его покупали и в Европе, даже у чехов и поляков, что вызвало бурю негодования в арабском мире. И не успела завершиться война, как арабы резко подняли цены на нефть, вызвав энергетический кризис в Европе и Северной Америке. Сие дало возможность Федерации резко увеличить экспорт нефти и газа, благо к тому времени были открыты огромные месторождения Западной Сибири. Понятно, что чехи, поляки и финны получали энергоносители по льготным ценам, ненамного дороже стран народной демократии. Правда те платили своими товарами, а советизированные буржуи твёрдой валютой. Нефтяной кризис сильно затормозил экономическое развитие Запада, а приток валюты позволил хозяйственникам Федерации реконструировать многие предприятия и целые отрасли. Но с другой стороны, медленное и ровное развитие экономики привело к усилению командно-административных методов в управлении оной. Если раньше руководители предприятий, особенно работавшие на хозрасчёте, имели большую самостоятельность, то теперь постепенно их вводили во всё более узкие рамки. Мол, свобода управления была необходима в экстремальной ситуации, в годы войны и послевоенной разрухи, а теперь надобно максимально усиливать плановое начало, везде и во всём. Конечно, с настоящим планированием засилье бюрократов имело мало общего, но удовлетворительное в целом состояние экономики до поры до времени скрывало отрицательные стороны чиновного волюнтаризма.
Лет через шесть после объединения Вьетнама возникли сложности на южных границах Федерации. Сперва случилась революция в Иране, и на место шаха, всегда поддерживавшего хорошие отношения с северными соседями, воцарились твердолобые исламские фанатики. Затем в Афганистане недовольные центральной властью эмиры и шейхи свергли короля и провозгласили республику, якобы даже демократическую. Ничего решительно они менять не собирались, кроме нескольких фраз в конституции, но общей неразберихой воспользовались левые группировки, после очередного переворота захватившие власть. Ничего путного они сделать не смогли, даже аграрная реформа потерпела провал. В степях и горах вся земля считалась государственным фондом, и там скотоводы кроме обычных налогов платили лишь некую дань местным феодалам, кои в свою очередь охраняли их от набегов других племён. Дань была невелика, местные баи старательно охраняли «своих» крестьян от всяких эксцессов, и что-то как-то менять никто не собирался. Ну а в оазисах решающим фактором была не земля, а вода, а все оросительные системы управлялись специалистами, обучавшимися когда-то за границей. И отдавать им за труды некую плату казалось вполне естественным. Рабочих в стране было кот наплакал, а мелкие торговцы, сельская интеллигенция и чиновники не имели никаких поводов радоваться «социализации». В общем, через пару лет пришлось срочно восстанавливать короля на престоле, а демократов от греха подальше отправили в страны народной демократии. Постепенно в стране восстановились порядок и спокойствие, отдельные шайки экстремистов и просто бандитов ещё несколько лет орудовали по окраинам державы, но постепенно их выловили.
А вот в Иране всё было гораздо сложнее. Тамошние власти, внешне сохраняя лояльность к Федерации, активно поддерживали исламские течения, партии и группы по всему миру, в том числе и в странах «социалистической ориентации». Сие вызывало раздражение и недовольство московских вождей и их сателлитов и союзников. Особенно беспокоились югославы, строившие в странах третьего мира множество различных предприятий, и теперь опасавшихся за их судьбу. Да и самой Федерации, в южных республиках, появились поклонники исламского государства. Пока они вели себя очень осторожно, читали и конспектировали литературу, воздерживаясь от активных действий. Но что будет дальше, никто не знал… Через полгода после исламской революции великим державам удалось натравить на своего соседа иракских властей. Они скорее всего думали, что после переворота страна ослабла и станет лёгкой добычей, но шестилетняя война закончилась вничью, при больших потерях и разрушениях с обеих сторон. Зато теперь внешнеполитическая активность Тегеранских властей заметно поутихла. Но в Европе опять начались осложнения, новая Вашингтонская администрация, недовольная ростом активности Москвы в Азии и Африке, решила резко усилить свои ракетные части в Западной Европе, при полном согласии и содействии европейцев. Пришлось срочно принимать ответные меры. Пока что бюджет позволял оное, но кое-кто в Кремле с тревогой думал о будущем, благо экономика росла медленно, и с каждым годом всё медленнее. Впрочем, внутри страны пока было тихо и спокойно, и в странах народной демократии ничего особенного не предвиделось. В общем, вожди социалистического блока почивали на лаврах, наслаждаясь жизнью и предпочитая не думать о возможных трудностях. Вот когда что-то случится, тогда и будем действовать.
Неизвестно, сколько бы ещё продолжалась сия идиллия, но однажды, уже ближе к концу столетия, правительственным комиссарам нового поколения взбрело в голову начать решитель-ную борьбу с пьянством и алкоголизмом. А то мол, народ сильно зашибать стал, и ущерб от выпивки растёт с каждым годом. Сперва ввели вполне разумные ограничения по времени продажи спиртного, возрасту покупателей, ограничили выпуск дешёвых плодовых вин и плохо очищенной водки, увеличили производство пива, кваса и минералки. Результаты были не очень, пытались сократить домашнее и уличное пьянство открытием новых кафе, дешёвых и общедоступных, но и сие мало помогло. И в конце концов возмущённое начальство пошло на крайние меры. Сильно снизили выпуск спиртного, кое-где даже порубили виноградники, ограничили время торговли с 12 утра до шести вечера. И ещё раз подняли цены, и весьма существенно. А в иных областях ретивые чиновники вообще взяли курс на введение сухого закона, пусть не сразу и постепенно. Тут уж народ возмутился, начались сходки, митинги, а потом и забастовки. Испуганные власти решили всё свалить на Иогансона, тем паче, что в народе вовсю поговаривали, что старик мол, совсем ума лишился и впал в полный маразм, пора его менять. Идея была здравая, но как конкретно ея воплотить в жизнь? Отправить старпёра в отставку не получится, к нему ведь попрутся бывшие поклонники, а недовольные могут и покушение устроить, в отместку за последние указы. В общем, после недельных раздумий, власть имущие объявили на весь свет, что престарелый генерал скончался от склероза и общего ослабления организма. Тут же отменили самые одиозные законы, устроили пышные похороны, кучу городов и посёлков переименовали в честь старожила революции. Латышские власти, дабы пособить соседям, также город Салацгриву переиначили в Иогансон, он якобы именно там родился, по последним уточнённым и проверенным сведениям. Все были довольны, общество успокоилось, но как выяснилось ненадолго.
Следующим генеральным комиссаром выбрали старика Чекурду, благо молодые претенденты не смогли договориться между собой. Пусть мол старый аппаратчик проправит лет пять, а мы пока разберёмся среди своих. Устин Андронович Чекурда был родом из Забайкалья, мать у него была чистокровной буряткой, впрочем очень симпатичной внешне. Она всю жизнь работала в школе, и к пятидесяти годам стала заслуженным учителем Федерации. А отец трудился на золотых приисках, был механиком артели, уважаемым и богатым человеком, но формально лишь с низшим образованием (его родители-старообрядцы сперва даже в школу не хотели детей отдавать). Их сын с детства увлёкся общественной работой, рано вступил в партию, и хоть и закончил вечерний факультет института стали в Томске, но ни дня не работал по специальности. Долгие годы он был секретарём Главного комитета, и его очень любили ходоки с мест, ездившие в столицу выбивать деньги, фонды, дефицитные материалы и товары для своих областей, городов и сёл. Чекурда принимал всех без исключения, внимательно выслушивал, и никогда не давал несбыточных обещаний. Ежели дело было швах, он так прямо и отвечал просителям, но добавлял непременно, что попробует постепенно озвучить оные идеи в нужных сферах, и через несколько лет, три-четыре, а в сложных случаях через 5-6, можно попробовать что-то сделать. И никогда не забывал своих обещаний, а ежели возникали непредвиденные сложности, то стразу уведомлял о том просителей. Мол ситуация изменилась, и придётся слегка потерпеть. На вид наш герой был вполне бодр, и несмотря на свои 76 лет вполне здоров, так что иные комитетчики шушукались меж собой, что сей тип процарствует ещё как долго, не надо было его выдвигать.
Их опасения, однако, не оправдались, на новом посту Чекурда был вынужден работать на износ, и стал быстро сдавать. Прошло чуть больше семи лет, и он умер ночью, от остановки сердца, довольно неожиданно для окружающих. За время его правления, несмотря на отмену почти всех антиалкогольных мер, положение страны ухудшилось. На мировом рынке резко упали цены на нефть, хозяйственный механизм, окончательно построенный по командно-административной системе, работал всё хуже и хуже, и к тому же субъекты Федерации начали требовать себе большей самостоятельности. Иные говорили даже, что Федерация свои задачи выполнила и её пора распустить. И в Восточной Европе с каждым днём росло недовольство, там ко всем вышеперечисленным проблемам присоединялись борьба за первенство в социалистическом блоке, особенно обострившееся после окончательной интеграции Восточной Германии в европейское сообщество. Тут особенно выделялся румынский лидер Чанхайшеску, в молодости отличавшейся либерализмом и заигрываниями с США, а теперь являвший миру тоталитарного диктаторы высшей пробы. По его мнению, только такие личности могли претендовать на лидерство в блоке коммунистических держав перед лицом серьёзной угрозы с Запада. Тут уж было не до выяснения отношений, и генеральным комиссаром единодушно выбрали Сергея Владимировича Китова-Альфредова, много лет работавшего комиссаром госбезопасности. Он лучше других понимал необходимость реформ, и с жаром принялся за дело. Были решительно осуждены все эксцессы 30-ых и 40-ых годов, реабилитированы противники генеральной линии не токмо в Федерации, но и в дружественных государствах. Кстати, имидж генерала Иогансона от того совершенно не пострадал, все ошибки и прегрешения были списаны на его подручных. Кстати, народ охотно принял сию теорию, и не только в Федерации и её сателлитах, но и во всём мире. Кое-кто на Западе уже догадывался, пока смутно и неопределённо, об истинной роли старого латышского стрелка в истории нашего века, но не имея точных доказательств, они предпочитали молчать. Да и роль бывшего штабс-капитана в истории была уж очень привлекательной, и не хотелось её принижать. Ведь из подобных разоблачений чёрти что могло получится. Вот так и вышло, что до сих пор генерала Иогансона почти повсюду считают бессменным вождём Федерации в течении всего двадцатого века, и в общем-то неплохим вождём.
Ну а дальше, к сожалению, всё покатилось по наклонной плоскости. Попытки реформировать систему народного хозяйства привели лишь к скромным результатам, ибо многочисленное и могущественное чиновничество не собиралось сдавать свои позиции, а прибегнуть к каким-то решительным, и частично насильственным, мерам новый генком не решился. Он всё больше уговаривал и пытался играть на настроении масс, но те предпочитали выражать своё недовольство забастовками и митингами, что никак не способствовало оздоровлению ситуации. А цены на нефть и газ продолжали падать, и росло недовольство среди сателлитов Федерации. Теперь к ним присоединились и финны с поляками и чехами. Когда они получали нефть и газ по льготным ценам, то охотно продавали свою продукцию советам по сниженному тарифу, теперь же, когда энергоносители Конфедерации не выделялись по цене на мировом рынке, «советизированные буржуи» пожелали иметь за свои товары настоящую цену. В итоге пришлось все соглашения с ними пересмотреть, приведя их к «общему знаменателю», что сильно взбудоражило всю Восточную Европу. Первыми потребовали реальной независимости венгры, где компартия потеряла всякое влияние, а к власти незадолго до того прошла оппозиция. Новое правительство сразу же предъявило претензии к соседям по поводу стеснённого положения там венгерского меньшинства, особенно в Трансильвании. В ответ Чанкайшеску демонстративно отменил последние остатки автономии в нерумынских областях, чем вызвал там всеобщее возмущение. В ответ в Бухаресте заговорили о всеобщей мобилизации, что вызвало панику уже по всей стране. Прилавки опустели, пришлось вводить карточки, начались забастовки и демонстрации, уличные беспорядки. Испуганные вояки, давно уже ненавидевшие диктатора, примкнули к восставшим, и власть тирана рухнула за пару дней. Московское правительство благоразумно решило не вмешиваться, сразу признало новую власть и в Румынии и в Венгрии, и даже поздравило румынских революционеров с победой демократии. А через пару-тройку лет Восточный блок окончательно распался, бывшие сателлиты Москвы стали независимыми от неё. Ну а затем потихоньку развалилась и сама Федерация, несмотря на все усилия Китова-Альфредова и его соратников. Кое-где дело дошло до пограничных конфликтов между бывшими республиками, но в основном «раздел имущества» прошёл мирно. Военный союз стран Восточной Европы конечно развалился, но румыны, в благодарность за прошлое, позволили российским военным оставить на своей земле пару станций РЛС, установки радиоэлектронной борьбы и аэродром, через который оные объекты снабжались срочными и ценными грузами. Ещё российским кораблям позволено было базироваться в Мидии на очень льготных условиях. Сохранились морские стоянки и аэродромы и в Югославии с Грецией, правда теперь лишь в шести точках – Пула, Сплит, Дубровник, Салоники, Каламе и Ираклион. А литовцы, опасаясь реваншистов в Польше, коии и по сей день мечтают вернуть себе Вильнюсскую область, не токмо оставили у себя две российские базы (в Швянтойи и в Таураге) с большим первоклассным аэродромом, но даже позволили перебазировать на литовскую землю часть объектов из Эстонии и Латвии, но конечно не все. В первую очередь РЛС, спутниковую связь, станции слежения и прочую «военную электронику», а также системы снабжения самолётов, кораблей и подлодок. Сперва жители Швянтойи ворчали по поводу шумных соседей, но когда те оборудовали рядом большой коммерческий порт, не шибко уступающий Клайпеде, прониклись к россиянам добрыми чувствами.
Лишившись власти, бывшие правители уничтожили, конечно, наиболее одиозные свидетельства их ошибок и неудач. А заодно и всё, что могло напомнить о «небытии» генерального комиссара Иогансона, самого удачливого и достойного правителя Федерации. Постепенно умерли или впали в маразм и те, кто его хоронил, ну а подлинные документы – свидетельство о рождении, справки волостного правления, школьный аттестат, диплом об окончании школы прапорщиков и т.д., личные вещи, многочисленные рукописи и несколько фотографий – хранятся в музее революции в Москве. Так что теперь уже невозможно доказать, что такой персоны вовсе и не было на свете. И на наш взгляд, оно и к лучшему.