Вся наша жизнь видится мне быстротечной рекой меж двумя недвижимыми берегами.
На левом берегу вспыхивает весна, пронизанная радостью, любовью и детскими мечтами. В то время как на правом берегу отражаются старость, страдания и неизбежное забвение человеческой доли.Эти берега, словно стражи времени, непоколебимы в своей вечности, в то время как воды реки неусыпно стремятся вперед, неся в себе пульс человеческого бытия.
Автор
Ледоход
“Река пошла!” - возгласил детский, еще не сломавшийся мальчишеский голос Митюхи - паренька лет девяти. Мальчонка бежал с реки Лежа, на которой он просиживал часами после уроков, ожидая, когда разопревшая на весеннем солнышке река проснется от зимней спячки и начнет скидывать с себя сковывающие ее движения ледяные покрывала.
Он бежал по центральной улице деревни, надрывая свое детское горло, ощущая, что именно он, не взрослые, не другие ребята, а именно он - первый увидал, как в этот год проснулась красавица - река. Его щеки горели ярким румянцем, на лице расплылась победительная улыбка, окаймленная ручейками растаявшей снежной порохи. Мальчишка так спешил сообщить об этом всей деревне, что выбегая из - под берега в своих валенках с калошами не по размеру, споткнулся и упал в снег. Пороха попала ему за шиворот и в шапку, но это ничуть не остановило его, даже наоборот - от того стало еще веселее и радостней. Таявший снег скатывался по его щекам, перемешиваясь с детскими слезами, выбитыми из глаз ярким весенним солнцем.
Ребенку мнилось, что именно его избрала река, природа, а, быть может, даже и само небо для того, чтобы показать, что все пробудилось, что пришла весна и теперь она своими теплыми руками будет стучаться в каждый домишко окрестных деревень.
Митюхе явственно верилось, что теперь-то с ним обязательно что-то хорошее должно случится. Быть может, девчонка - Ленка, что живет через три дома от него, удивится новости о Митюхином ледоходе, что принесли девчонки, словно сороки на своих хвостах, толсто заплетенных в косы. Быть может, она оценит его везение, вновь одарит своей молочной улыбкой и колокольчиковым голосом позовет его к калитке: “Митенька, поди сюда! Чего спрошу…” Он уже слышит эти слова, они ласковым перезвоном звучат в его голове. “Ах, как же хорошо! Ах, как же замечательно! Река! Река пошла, лед поломало!... Ну, а если и не Лена, то, может быть, тятя привезет мне за это баранков из городУ. А когда я подрасту, я обязательно уеду в Вологду на пароходе ! Да, обязательно! Все так и будет! Непременно!”- вихрем неслись в голове детские, ребяческие мысли о надуманном счастье.
“Не уж - то река пошла! Надо дойти, поглядеть”,- все чаще и чаще раздавалось во дворах. Ребятня и взрослые устремились на берег. Зимняшные и Горинские прерывали начатую спозаранку работу, поскольку почитали за долг выйти к реке и полюбоваться на её ледоход.
Ведь река для здешних людей не просто водоем, а сама жизнь, если хотите. Никто, из ныне живущих, не скажет, когда появился Зимняк или соседняя деревушка Гора, но только, размышляя о данном вопросе, все будут согласны, что деревни появились когда-то очень давно, благодаря реке и ее щедрым дарам, таким как чистая вода, рыба, дичь, обитаемая на ее берегах и заводях. По ее водам веснами сплавляли лес с Великой, по ней можно было добраться до Вологды на пароходе; водой ополаскивали новорожденных, ей омывали усопших, ее пили люди и лакали животные; ее влагу впитывали поля, распаханные по берегам; сила могучего течения вращала лопасти местной мельницы, что молола зерно и давала пропитание не только людям, живущим возле реки, но и далеко за ее предалами. Кто ты, река Лежа, если не сама жизнь?
“Вода от оков слобонится!”, “Вот энто ледолом!”- сипотою шепчут старики. “Скоро верши надо наставлеть”,- обмениваются мыслёй местные рыбари, у которых испокон веков было распределено, кто в каком месте на реке закидывал связки.
Изголодавшаяся, жгуче-холодная, но уже живая, свободная вода Лежи обнимала свои берега, тем самым, указывая местным жителям, что время зимы прошло, весна в очередной раз одержала победу, а значит - жизнь продолжается. “Пороботаем, еще глядишь!”
Трещит, постанывает, взрыкивает лед, словно косолапый медведь, проснувшийся от спячки, раскидывает затекшей лапой хворост и куски заледенелого снега возле своей берлоги. Одна льдина ударяется о другую, ломаясь, крошась и щедро бросая серебристые осколки в породившую их мать-реку. Словно маленькие островки, неспешно плывут льдины по реке. Сильное, мощное течение прорывается между ними. Так и хочется малым детям и взрослым прыгнуть на одну из них и уплыть куда-то в даль. ЧуднОе же ты созданье, русский человек! И дом у тебя, и жена, и ребятишек полон дом, а тебе все еще хочется прыгнуть на большую льдину, помахать рукой всем недругам и друзьям и пуститься вниз по течению навстречу приключениям. Но маленькая ручка тянет тебя за рукав: “Тятя, я на льдину ступлю?” “Я тебе ступлю..Не дотыкайсь! И не думай!”- отвечает человек, только что сам мечтавший об этом. И отец с сыном вместе смотрят на проплывающие мимо них осколки зимы.
Плот
Шла весна 1946 послевоенного года. Вернувшийся с войны Михаил Дмитриевич, чуть залечив свои пять ранений, полученных на передовой, женился и, отработав сезон в колхозе “Бушуиха”, по весне устроился на перевоз.
Каждый год Зимняшные, по намеченному плану, мастерили переправу, аккурат напротив главной улицы своей деревни.
Машут топорами, сбивают скобами пятиметровые бревна, копают мужики ямы , а Михаил Дмитриевич ходит под берегом в потертой временем фуфайке, подпоясанный солдатским ремнем, и спокойно им говорит:
- Вы, мужики, конечно, вроде как и хорошо делаете, а вот только неладно.
- А ты нас еще поучи! - щетинятся они, - Всю жизнь делали, а тут вдруг пришел - и не ладно ему.
- Так не в том дело, что мне не ладно, вы же сами себе тяжельше делаете. Вот как вы собираетесь этакий плот руками таскать туда - сюда. Это ровно, как с рекой тягаться, кто канат перетянет. Еще нагрузите колхозной скотинки, да, может, техника - какая, попробуй перетяни. Сами-то подумайте…
- Ну, таскали ведь раньше.
- Ну, а ты что, Михаил предлагаешь? Ты знаешь, мы тебя уважаем, знаем как ты воевал, говори, коли есть что сказать, - спрашивал покрытый сединой мужичонко, потерявший левую руку на войне, подходя к Михаилу и ловко прикуриваясь одной рукой.
- Сам я не делывал, а видеть доводилось. Перво-наперво, тяжелый груз нужно кинуть на средину реки, может, там гусеницы ли, чего ли…, зачикирить его цинкой и привязать к плоту, чтобы не уплыл - куда в Лобково. Дальше, под плотом вашим нужно сделать лопасть, чтобы гуляла туда-сюда. И благодаря лопасти, течение само будет плот от берега к берегу таскать, силища-то вон какая у реки. Ну, если больно уж хочется побыстряя переехать, то можно еще и цинку кинуть от берега к берегу. Мы так не по одной реке на войне переправлялись, там не колхозная поклажа, военную технику, машины переправляли.
- А что, может, и дело Михаил говорит. Давайте мужики спробуем! - поддержал его идею однорукий.. - Нам лучше тебя человека на энто положение не сыскать, так что давай, Михайло, строй переправу, а что нужно - мы для тебя сыщем. В колхозе, тоже чирикнем.
Зимняшные закивали головами, и Михаил Дмитриевич в этот же день принялся за строительство переправы для колхоза. Были привезены бревна, толстые доски, напиленные из топляков и отслужившие своё тракторные гусеницы с длинным витком толстой цинки. “Ну, так воевать можно”,- говорили мужики, посматривая на прибывшие материалы для нового парома. “Ты уж от нас не уплывай, Мишенька”,- смеялись бабы, приходящие полоскать бельецо на реку. Вобщем, дело пошло. Через пару недель паром был готов. Оставалось обновить пристань, что и было сделано в ближайшие дни.
После окончания работ Михаил Дмитриевич пару раз переправился на пароме сам, затем начал возить с берега на берега пассажииров, а потом уж и скотину с техникой, зерном и кормами. Паром получился удачный, легкий на воде и, что самое главное, устойчивый; на него свободно могли заезжать три- четыре лошади с телегами, и заходить люди: человек десять-пятнадцать. Колхоз также выделил Михаилу Дмитриевичу еще небольшой баркасик, для того чтобы он перевозил местных жителей через весеннюю, холодную реку Лежу. Так и потекла жизнь-работа Михаила Дмитриевича день за днем, переправа за переправой.
Председательская Лошадь
На солнышке, на опилке бревна, привезенного для парома, словно кот на поленнице, сидел старик Петр Севрюгин. Сложно сказать, сколько ему было лет, может быть, шестьдесят пять, а может, и все восемьдесят. Есть такого рода люди - человек без возраста, поди разбери, в душу не заглянешь, лицо не поймешь.
Кивком старик остановил проходившего рядом Михаила Дмитриевича.
- Вот ты знаешь, Михаил, куда впадает наша Лежа?
- Ну, куда, дедушко? - с интересом спрашивает Михаил,заранее зная ответ, останавливаясь больше из уважения к старику.
- А вот куда.. Сначала в Вологду течет, затем в Сухону, а затем и в Северную Двину впадает, ну а оттуда уж и в Северный Ледовитый окиан. Смекаешь?
- Как же не смекать? Смекаю. Молодец, дедушко. А вы откуда знаете?
- Я, парняша, пожил свое, повидал. Ты, вижу, не дурак, оттого и говорю с тобой.
- Ну, спасибо, коли так... - отвечал Михаил Дмитриевич, - Вы отчего домой-то не идете?
- А, что мне там делать?
- У вас же жена вроде была. Пашук, сын ваш, в школу вместе с ним ходили, до второго классу.
- Эх, а ты и не знаешь… Ослобонил меня Бог и от баушки, и от сына. Пашук на фронте, а баушка уж так чего-то. Всех забрал… ему, видать, нужней.
- Не слыхал.. Не слыхал…
Тут к переправе подошел отец с сыном-подростком. На спине у обоих было по мешку картошки. Скинув мешки на землю, они поздоровались.
- Михаил, перевезешь нас с Сашуком на тот берег? Надо вот картошку теще снести в Сырищево. Обещал ей пособить, а то у нех совсем жиденько,- отирая пот с лица рукавом, спрашивал сухонький мужичонка. Рядом с ним стоял веснушчатый подросток, разминающий свое затекшее, такое же сухое, как и у отца, плечо.
- Да, закидывай вон мешки в баркас, я вас и переправлю, - ответил Михаил Дмитриевич, и все пошагали к пристани.
Переправив отца с сыном на другой берег, Михаил заметил, как метров с триста от него бежали ребята со школы Бушуихи, размахивая кожаными портфелями. Он подождал, и уже через минут десять, из - под берега раздались детские задорные голоса: “Дядя Миша, перевезите нас!”, “Пжалуй-сста!”
Народ подходил к пристани. Еще не доплыв и до середины реки, кто-то из ребят заметил:
- Вона бабка Нюра со своей козой к переправе идеть!
- Наверное, вплавь на козе в город собралась,- отстегнул шутку малой острослов.
- Вот я тебя сейчас высажу, на середине реки, так ты вплавь на портфеле домой и поплывешь,- вступился за старушку Михаил Дмитриевич.
- А я, что? Я ничего… Я шуткую, дядя Миша.
- Так и я шуткую.
Все весело засмеялись.
Ребята совали свои белые ручонки в жгуче-холодную воду реки. Им подсознательно хотелось дотронуться до воды, ощутить ее силу и взять хоть чуток себе. Деревянные весла колхозного баркаса вновь заскрипели, и мужчина с легкостью окунул их в ледяную и чуток не успевшую прогреться воду. “Вишь, пить захотели, - произнес Михаил Дмитриевич, указывая на весла, - вот голос и подают”.
Не успев пришвартоваться к пристани, ребята соскочили на мокрые доски. “Эх, шантропа. А кабы поскользнулись!” -провожал их поучением перевоз. Рядышком с привязанным плотом стояла старушка с повылинявшей старой козой. Сложно было сказать, кто был старше старушка, если считать человеческими годами, или коза, в пересчет на козий календарь.
- Отвези, милой, нас на ту сторону! - произнесла старушка своим осиплым голосом.
- Отвезем, чего ж не отвезти.
- Куда Марья свою невесту-то повела? - отозвался прикимаривший на весеннем солнышке дедушко Севрюгин.
Тут зазвенели колокольчики, и к берегу подъехал председатель. Он был лет сорока, с жиденькими усиками, одетый в чистую новую фуфайку, с запотевшими очечками на переносице и жирно намазанными гуталином кирзовыми сапогами. Телега у председателя тоже была новая, ремешки, упряжь - все добротно сшито и подобрано. Лошадь была под стать председателю: она, будто чувствовала на себе новую упряжь и ладно сделанную телегу. Барыня, да и только. Многие хотели угодить председателю, а потому и его лошаденке и сенца подбросят, и загривок почешут.
- Михаил, перевези на энтот берег, в районный центр опаздываю. Отчеты надо сдавать,- проговорил председатель, остановившись на берегу..
Михаил Дмитриевич заметил носовик, торчавший из председательского кармана фуфайки и запотевшие очки на переносице. “Видать, простыл - где, наш председатель”, подумалось ему.
- Сейчас вот только баушку с козой перевезу на баркасе, и разом к вам, - ответил он председателю.
- Нет, что ты, милой, мне совсем и не к спеху,- запела заискивающе старушка, - Я еще полвека подожду. Мне не к спеху. Переправляйтесь вперед меня, вам нужняя.
- Ну, спасибо, - поблагодарил председатель и направил свою лошадь, запряженную в телегу прямиком на пристань.
Пристань и прилегающая к ней береговая часть было место бойкое и единственное в округе, где можно было переправить что-либо тяжелое или же переправиться самому через Лежу на другой берег. Где-то к обеду или сразу после собиралось там особенно много людей. Деревенские приходили поглазеть, что другие, возвращавшиеся из городу, привозили с собой. Иногда тут же разворачивалась и торговля, что-то на что-то менялось, давалось в долг или просто отдавалось за ради Христа. По правую руку, от пристани бабы уговорили своих мужиков кинуть в реку пару-тройку бревен, сбитых скобами, с которых они ловко полоскали белье и набирали воду для домашних нужд. В этот самый густеющий людьми час и приехал на своей телеге председатель. Ловя на себе взгляды, он уверенно съехал с берега и намеревался с ходу заехать вместе с телегой на плот, привязанный к пристани.
Хорошо бежала лошадка по берегу, но как только вступила на зыбающую пристань, и ощутила царапывающий холодок, исходящий от весенней реки, приостановилась, фыркнула два раза и, стукнув копытом по сырому бревну пристани, встала, как вкопанная.
Оторопел председатель, сконфузился, чувствует, что за ним народ наблюдает, а делать не знает что. Вытащил свое кнутовище, хлещет лошадь, а она ни в какую не хочет заходить на паром., то ли пахнет холодной водой, то ли видит она как широка весенняя Лежа, но боится, да и все тут.
Похлестал кнутом свою животинку председатель, поругался, а дело не выходит, пришлось просить у местных мужиков помощи.
“Давайте сначала ее заведем, а потом вручную и телегу закатим”, предложил один мужиков. Подошли Зимняшные выпрягли лошадь из телеги. Пытаются затащить лошадь на паром, а она ни в какую. И глаза ей фуфайкой закрывали, и с галопа хотели завести, и хлестали и толкали, но никак не могли завести председательскую барыню, как будто ей там черти по голове жердиной стучат.
Самим уж и мужикам интересно стало, как эту лошадь на паром завести. Кто - какой способ придумает, а результата нет. Много народу подвалило: и Зимняшные, и Горинские - ребята, бабы, мужики. Долго бились, но лошадь упрямо отказывалась заходить на паром. Больше часа её пихали туда-сюда.
Дедушко Севрюгин, сидящий на одном из бревнышек, долго ничего не говорил, лишь только посмеивался своим беззубым ртом и хлопал себя по вострому коленку. Потом, привстав, подошел к пристани и сипловатым тенорком громко сказал: “Ничего вам, молодцы хорошие, без меня не завести”.
- Ну да, ты заведешь, - отозвались с ухмылкой взопревшие мужики.
- Да, а я заведу, -ответил дедушко.
“Вот давай мне чересседельник,“- обратился он к Михаилу Дмитриевичу.
* Чересседельник- специальный длинный кожаный ремень, что служит для выравнивания высоты оглоблей на телеге, протягиваемый от одной оглобли к другой через седёлку, как часть конской упряжи.
Михаил Дмитриевич послушал дедушко более из уважения к его старостости, нежеле от веры в успех его придумки, сходил к телеге, отстегнул чересседельник и подал его старику.
“Ну, вот… давай ты этот конец бери, а я с энтого боку”, - говорил Петр Севрюгин Михаилу Дмитричу. На мгновение в стариковых глазах будто вновь зажглась молодцовая удаль и, казалось, дай ему шанс - он сам сейчас запрыгнет на лошадь и въедет на ней на паром, но была у него иная задумка.
“Подходи, не боись…Один держит лошадь спереди за узду, а мы с Михаилом сзади подойдем с боков. Понятно!?” - командовал дед мужиками.
Председатель, давно отошедший в сторонку, привстал и стал с интересом наблюдать за происходящим.
“Давай подводи под ноги сзади, под самый сгиб за коленом”, - доносилось до председательского уха Севрюгский сипловатый тенорок, “Давай сейчас будем как пилить. Ремнем передергивай”.
И только дедушко с перевозом начали лошадь подпиливать ремнем, как она тут же потихонечку пошла и зашла на паром.
“Вот так дед!” - заохали бабы. Молодежка пооткрывали рты, а председатель быстрее побежал на паром привязывать свою избалованную скотинку, чтобы она не дай Бог не ушла обратно, а мужики тут же закатили телегу на плот.
- Ты как так, дедушко, лошадей чувствуешь? - спросил негромко Михаил Дмитриевич Петра Севрюгина.
- А я ведь, парняша, на море служил, - ответил старик, - Тут чего у вас на паром завести, конницу по трапу на корабли заводили…Там трап, милой, только человек пройдет, узенько ведь дело-то… А высота-то вон какая! И всех лошадок, которые не идут, энтим способом и заводили….
Деревенские с интересом наблюдали за происходящим. Председателю поскорее хотелось удалиться от быстрых на шутку деревенских языков, перебраться на тот берег и посильнее приложиться кнутом к лошадиному боку. Михаил Дмитриевич не задерживая начальство отчалил.
Отплыв от берега с десяток метров, председательские и стариковы глаза встретились и с плота прозвучал укор-вопрос председателя:
- Чего ты раньше-то молчал? Полтора часа нас мурыжил!
- А вас вот так молодцов хороших и надо учить, чтобы на всю жизнь запомнили, - ответил Петр Севрюгин.
Дедовы слезы
И на следующий день дедушко Севрюгин так же сидел на том же самом бревнышке на берегу реки,то плача, то улыбаясь своим беззубым ртом ласковому солнышку.
Этой осенью в сентябре, прыгая с парома в поизмельчавшую реку, утонет Митюха, стукнувшись головой о камень на дне. Ленка узнав, что Митюха утоп, часто будет ходить в черном платочке, на то самое место, где утонул ее любимый, но так и не решившись войти вслед за ним в воды Лежи. Лена умрет этой же зимой в феврале от голода. С 1946 по 1947 год будет самая тяжелая и голодная зима. Много людей поумирает с голода, особливо старики и малые дети. Никто еще этого ничего не знал. Все это случится потом, много позже, по осени и зимой, а пока только дед так же сидел на бревнышке и плакал. Может от того он плакал, что и сам чувствовал, что это последняя его весна.
- Что плачешь, дедушко? - спрашивал его Михаил Дмитриевич проходя мимо.
- Эх, парняша, разве тут словом скажешь.., и дедушко тихонько сошел к реке, умылся, что-то пошептал в свою бороду и пошел восвояси.., а река Лежа все так же текла неспешно и мощно, с каким-то внутренним достоинством, будто осознавая бессмысленность всего происходящего в мире, ведь что там человеческие печали,когда даже она - река всего лишь маленькая слезинка на щеке планеты.