На осеннем закате

               

– Поедем через Кононово! – говорит Валентин Романович, объясняя мне решительный сворот с тракта.
И потом, когда уазик мягко вписывается в разъезженные колеи просёлка, словно бы извиняясь добавляет:
– Люблю эту дорогу…
Валентин Романович – инженер райсельхозуправления, человек сугубо деловой, отнюдь не склонный к сантиментам, но сегодня в нём явно проснулся поэт. Осенью во всех нас просыпаются поэты. Разве не дрогнет даже самое чёрствое сердце перед этой величавой красотой увядания? Перед этими светлыми, златовласыми берёзами, полными «осенней грусти и радости»; перед этим пожаром осин, пылающим в отлогой лощине; перед этими рубиново-красными гроздьями рябин, развешанными, точно ёлочные игрушки, по сельским палисадникам; перед каравеллами низких облаков, бегущих на всех парусах по блёклому осеннему небу.
– Вчера я наблюдал пролёт гусей-гуменников, – говорит Валентин Романович с некоторой торжественностью. – Вон оттуда тянули под вечер. Появились из-за леса так внезапно и так низко, что я невольно остановил машину и выключил мотор. Я видел даже, как они вытягивали шеи, высматривали что-то на земле, должно быть, искали поуютней место для ночлега. А мне всё хотелось подобрать подходящее сравнение для их непередаваемых кликов, каких-то вроде бы нездешних, светло-печальных и неуловимо древних. То звончато-мелодичных и прозрачных, как гусли, а то гулких и резких, будто тележный скрип…
– Во-во! Поздравляю с открытием! – засмеялся я. – Почти так же определил музыку гусиной стаи ещё автор «Слова о полку Игореве», неизвестный доныне. Только он употребил обратное сравнение: «И скрипят их старые телеги, голосят, как лебеди в испуге». Это в одном из поэтических переводов, а в оригинале примерно так: «Крычат телегы полунощи, рци, лебеди роспущени…» И заметьте, в старину «Слово» не просто читалось, а пелось речитативом, под те самые гусли.
– Хорошо! Как хорошо! – трясёт головой размягчённый Валентин Романович. – А язык! Не зря доныне на подобном общаемся с Богом…
Замелькали меднолатые сосны чистого бора. Из густого подлеска, зеленеющего в подножии хвойных великанов, вышли две девочки в белых платках, в ярких ветровках. В руках у них покачиваются корзины, полные с верхом грибов.
– Да это же рыжики! – воскликнул Валентин Романович. – Невероятно. Ведь уже были заморозки. Девчонки, у вас рыжики, что ли?
– Нет, больше опята. Но есть и рыжики, и волнушки, и даже несколько груздей. Мокрых!
– Вас подвезти?
– Спасибо, нам недалёко. Вон наша деревня!
Бор кончился, и на закате блеснул кольчугой Енисей, открывшийся взору. Вода его была синевато-стальной, холодной даже на вид. Холодными были и лиловые облака, несмотря на тёпло-золотистые разводы осеннего заката. Явно холодно было и одинокой берёзе на лысоватом островке. Она ёжилась под ветром, осыпая листву. Утром наверняка будет заморозок. С инеем. И уже с глянцевитым ледком на лужах.
«Унылая пора… Очей очарованье…» Как это созвучно русскому сердцу! Не случайно почти все поэты наши, начиная с Пушкина, отдавая дань пейзажной лирике, особенно много и проникновенно писали именно об осени. Присутствуют, конечно, осенние мотивы и в поэтическом хозяйстве вашего покорного слуги. Взять хотя бы вон ту давнюю-давнюю (ещё из студенческих тетрадей) «Музыку осени», что приведена была выше.