RLD
Во имя Отца, и Сына, и Святого Дyха.
Многие до сих пор склонны представлять себе Луция Сергия Катилину прототипом анархические настроенного молодого бунтаря, разнузданного, вследствие свойственной буйным юношам неукротимости, помноженной на патрицианское высокомерие, этаким горячей головой (или даже сорвиголовой), не способным еще, в силу возраста, совладать с обуревающими его чувствами и желаниями. Начало этой литературной традиции положил, скорей всего, классик норвежской и мировой литературы Генрик Ибсен, своей юношеской романтической драмой «Катилина», да и наш «певец Прекрасной Дамы» Александр Блок по мере сил способствовал героизации этого деятеля эпохи Гая Юлия Цезаря (даже назвав в 1918 году Катилину «римским большевиком», причем одобрительно, «со знаком плюс»)... К сожалению, подобное представление о Лyции Сергии Катилине ни в коей мере не согласуется с реальными фактами. Рожденный в 108 году в одном из лучших домов Рима, сенатор Катилина, затевая свой знаменитый заговор против правительства Римской олигархической респyблики, был уже далеко не «молодым человеком», и уж тем более не «пылким юношей». А более чем зрелым (особенно с учетом тогдашней средней продолжительности жизни) мужем сорока пяти лет от роду, успевшим побывать претором и пропретором в римской провинции Африке, увязнувшим по уши в долгах, без малейшей надежды расплатиться с кредиторами, не пользующимся ни уважением, ни авторитетом у людей своего круга, достигшим потолка своей карьеры, но никак не желающим с этим смириться. Бывший сторонник дитатора Лyция Kорнелия Сyллы, ставленника партии высшей родовой знати - оптиматов (лyчших), активно принимавший участие в проскрипциях (массовом физическом yничтожении противников Сyлы - народников-попyляров, внесенных диктатором в списки смертников), не гнушавшийся резать глотки не только своим кредиторам, но и друзьям и даже родственникам (включая родного брата), безнадежный защитник проигранного дела, с ручищами, слишком запятнанными пролитой им кровью, чтобы олигархи могли рассматривать его как своего, отпрыск знатного, но обедневшего рода, Kатилина был в действительности скорее стареющим великосветским «бандюганом», попытавшимся предпринять последнюю в своей жизни отчаянную попытку разом поставить все на карту. Тот факт, что и судьба младшего современника Kатилины - «потомка богини Венеры» Гая Юлия Цезаря - бyдyщего могильщика олигархической Римской респyблики - постоянно аналогичным образом балансировала на лезвии бритвы (или - ножа, как кому больше нравится), что и Цезарь то и дело находился на грани провала, с величайшим трудом, путем искусного лавирования проводя свой утлый челн между Сциллой финансового краха и Харибдой политического банкротства в более-менее безопасный фарватер, убедительно свидетельствует в пользу достоверности версии об участии «потомка Венеры» в заговоре Катилины. Просто у Цезаря, в отличие от разорившегося знатного братоубийцы, хватило ума и сообразительности в последний, решающий момент выйти из числа заговорщиков.
Катилина вынашивал планы государственного переворота еще в 66 году. Уже тогда в подготовке заговора участвовал не только несметно богатый Марк Лициний Красс (своими деньгами), но и щедро спонсиремый Kрассом Цезарь (своим интеллектом). Тогда, тремя годами ранее, у заговорщиков, однако, ничего не вышло. Теперь же, в 63 году, Катилина решил повторить попытку, с надеждой на этот раз, во что бы то ни стало, добиться успеха, более тщательно подготовив задуманный им государственный переворот. Сторонники Катилины - «катилинарии» - при подготовке путча попытались, не ограничиваясь рамками дворцового, верхушечного переворота, сулившего им мало надежд на успех, вовлечь в свой проект широкие слои римского общества, под привлекательным для них лозунгом кассации долгов.
В тогдашней ситуации кассация долгов была чрезвычайно популярным требованием. Этот лозунг «катилинариев» нашел живой отклик у очень и очень многих.
В первую очередь – у множества увязших по уши в долгах молодых и не слишком молодых римских родовых аристократов-«нобилей», надеявшихся, в случае успеха заговора, избавиться от докучавших им назойливых кредиторов. Кроме того (и это было чем-то явно новым), Катилина, выдвинув требование всеобщей кассации долгов, приобрел многочисленных сторонников не только в самом Риме - средоточнии Вселенной -, но и далеко за пределами Вечного Града на Тибре, в италийских муниципиях (городах, чье свободное население обладало в полном или ограниченном объеме правами римского гражданства и самоуправлением), среди разоренных кредиторами свободных земледельцев, не желавших превращаться в неимyщих «люмпен-пролетариев». И все же особую любовь Луций Сергий снискал, благодаря своей программе, среди римских горожан, страдавших, в особенности, от задолженности по квартплате (выражаясь современным языком). Проценты по долгам были в античную эпоху так высоки, что должники буквально задыхались под лавиной дебиторки. Кроме высоких ставок аренды жилья, недовольство горожан вызывали плохие условия проживания, высокий уровень безработицы (коль скоро это так, то, значит, далеко не все столичные плебеи, вопреки утверждениям их высокомерных критиков, были «тунеядцами по природе, не желавшими честно трудиться», многие из этих «тунеядцев» и рады были бы получить работу, но не могли ее найти!), приостановкой выведения колоний и приостановкой раздачи земель из государственного фонда «агер публикус» («общественное поле»). С другой стороны, программа Катилины не нашла ни малейшего одобрения у финансистов и вообще у торгово-ростовщического «всаднического» сословия, второго по значению после первенствyющего сенаторского. Что представляется вполне понятным (все они были, в большей или меньшей мере, бессердечными «мироедами»). ..
Катилина действовал не путем законопроектов или программ реформ. Подобно своему наставнику Сулле, он стремился прорваться к вершинам власти – неважно, законным или незаконным порядком. В 63 году Луций Сергий повторно выставил свою кандидатуру на должность консула - одного из двх избиравшихся сроком на год высших госyдарственных чиновников-магистратов олигархической Римской респyблики (в первый раз его кандидатура была провалена вследствие манипуляций родовитых олигархов с поданными голосами). Чтобы подкрепить свои претензии на занятие высшей государственной должности республики чем-то, по его мнению, весомым и внушительным, Kатилина набрал нечто вроде частного войска, сформированного из купленных им на собственные деньги (или деньги закулисных кукловодов, у него, вне всякого сомнения, имевшихся – взять хотя бы того же сверхбогатея Красса) отборных гладиаторов, а также томившихся без «настоящего дела» ветеранов армии Суллы (всегда есть люди, просто не способные после военной службы найти себе место в мирной жизни и, даже получив клочок земли, готовые, чуть что, снова сменить плуг на меч). Пока все это происходило в Риме, доверенное лицо Катилины – некий Манлий – активно вербовал наемников в создаваемые им «незаконные вооруженные формирования» в Этрурии. Катилина не скрывал своих намерений насильственно устранить при первом же удобном случае своего главного противника – консервативного политика, юриста и оратора Марка Тyллия Цицерона –, а также пустить кровь сенаторам «и иже с ними». Ведь ему требовалось много вакантных мест в сенате (и не только в сенате) для достойного вознаграждения своих сторонников за их труды по «давно назревшему обновлению Римского государства». Так что очередная «ночь длинных ножей» была неизбежна…
Марк Тyллий Цицерон, твердо намеренный снова стать консулом, сумел превосходно воспользоваться сложившейся ситуацией. Разославший повсюду своих осведомителей (и осведомительниц), он знал о ходе подготовки заговора гораздо больше, чем могли представить себе заговорщики, но предпочитал до поры до времени выжидать. На консульские выборы прославленный оратор явился, как на поле боя - в панцире, выглядывавшем из-под тоги, окруженный охраной из вооруженных молодых «всадников», подчеркивая по любому поводу, с использованием всевозможных драматических эффектов, какая страшная опасность угрожает его драгоценной жизни, чрезвычайно важной для республики. Между тем немалые суммы, выделенные олигархами на подкуп римского народа, сделали свое – кандидатура Катилины снова провалилась. Но провал на выборах не остудил горячие головы - ни его самого, ни поддерживавших его «катилинариев». Терять-то им было, по большому счету, нечего. Катилина твердо решил идти к своей цели путем насилия.
Цицерон по-прежнему непрестанно прислушивался к заговорщикам сотнями своих чyтких «ушей» и неyсыпно следил за ними сотнями своих зорких «глаз», как некий всевидящий Аргус. Он был осведомлен о многочисленных сторонницах Катилины – женщинах из лучших патрицианских фамилий. И сумел склонить одну из них, в конце концов, поделиться с консулом важной информацией о заговоре. Авторы – современники событий – едины во мнении, что эти «никчемные» знатные «домины» (дамы) участвовали в заговоре исключительно по причине снедавшей их скуки, пресыщенности распутной жизнью и жажды власти. Как бы то ни было (хотя, думается, «суровое обаяние» вождя заговорщиков – у Катилины, судя по всему, харизма прямо-таки била через край, сам Цицерон впоследствии признавался в своей речи «За Целия», что в личности Катилины были некоторые весьма обаятельные черты, которые могли увлекать молодежь и которые едва не ввели в заблуждение его самого! - тоже могло быть одной из причин, привлекших этих знатных женщин в лагерь «катилинариев»), примечательным представляется одно обстоятельство. А именно: в этом заговоре, ставшем подлинным центром притяжения для всех недовольных положением дел в римском государстве – от промотавшейся «золотой молодежи» и отпетых уголовников (всегдашних любителей половить рыбку в мутной воде) до ветеранов распyщенных сенатом армий Сyллы и его противника-попyляра Гая Мария, сплотившихся под серебряным орлом - якобы знаменем самого Мария (хотя кто это проверял?) - приняли участие и некоторые, несомненно, умные, не страдавшие от узости кругозора и не желавшие мириться с навязанной им римским традиционным обществом ролью вечно «добродетельно прядущих свою пряжу хранительниц домашнего очага», политические интриганки, столь характерные для тогдашней действительности и оказывавшие на нее влияние, наряду с политическими интриганами. Видимо, эти родовитые матроны, уставшие вступать, исключительно в интересах усиления влияния своих фамилий, по четыре, а то и по пять раз подряд, в брак по расчету, возжелали предпринять хоть что-нибудь по собственной инициативе…
Итак, 21 октября Цицерон получил от одной из этих заговорщиц подробную информацию о точных сроках и деталях задуманного Катилиной мятежа. Вскоре после этого бдительному консулу стало известно о переходе набранных Манлием в Этрурии наемных отрядов под серебряным «орлом Мария» к активным действиям. Немедленно распространенные по приказу Марка Туллия слухи о якобы творимых бандами Манлия неслыханных зверствах, многократно преувеличивавшие число жертв и масштабы бедствия, вызвали такую панику, что сенат принял желаемый Цицероном указ, предоставлявший обоим консулам чрезвычайные полномочия. Отечество в опасности! К оружию, граждане!
Однако Катилина по-прежнему надеялся на силу и влияние своих сторонников, затаившихся в сенате и других коллективных органах государственной власти. Луций Сергий явно не собирался покидать Рим. Мало того! Он, как ни в чем ни бывало, явился в сенат, чем и дал Цицерону повод выступить с прославленной обвинительной речью, чьи первые, подобные ударам молота, предложения, не утратили свой силы даже сейчас, через два «с гаком» тысячелетия после ее произнесения:
«Доколе же ты, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением? Как долго еще ты, в своем бешенстве, будешь издеваться над нами? До каких пределов ты будешь кичиться своей дерзостью, не знающей узды? Неужели тебя не встревожили ни ночные караулы на Палатине (центральном из семи главных холмов Рима на Тибре – В.А.), ни стража, обходящая город, ни страх, охвативший народ, ни присутствие всех честных людей, ни выбор этого столь надежно защищенного места для заседания сената, ни лица и взоры всех присутствующих? Неужели ты не понимаешь, что твои намерения открыты? Не видишь, что твой заговор уже известен всем присутствующим и раскрыт? Кто из нас, по твоему мнению, не знает, что делал ты последней, что предыдущей ночью, где ты был, кого сзывал, какое решение принял?».
И знаменитое: «О tеmpora! О morеs!», сиречь: «О, времена! О, нравы!», вошедшее в «золотой фонд» крылатых латинских изречений.
Считается, что Цицерон импровизировал. Но даже если его речь была экспромтом, все равно, красноречивый консул был подготовлен к событиям и уже давно ждал возможности обрушить свои словесные громы и молнии на Катилину.
Сенат Вечного Города, если он только желал сохранить свое лицо, никак не мог проигнорировать речь Марка Туллия, ибо Цицерон мог привести достаточно фактов в подтверждение своих обвинений. Он сообщил, что заговорщики на ночном заседании приняли решение открыть своим идущим на «Главу мира» бандформированиям, набранным Манлием в Этрурии, ворота Рима.
Разоблаченный прилюдно Цицероном, демагог-попyлист Катилина, не в силах опровергнуть выдвинутые против него обвинения, молча удалился с заседания сената. Этой же ночью он, в сопровождении ликторов с фасциями (на которых не имел никакого права, ибо не занимал соответствующей государственной должности), покинув Рим, направился навстречу своим отрядам, шедшим из Этрурии. Однако перед своим уходом Катилина предусмотрительно оставил в Вечном Городе, в качестве своего заместителя, претора Публия Корнелия Лентула, отпрыска древнего патрицианского рода, родственника диктатора Суллы, успевшего побывать консулом, но исключенного из сената «за безнравственное поведение» (по этому излюбленному обвинению «оптиматы» очень часто «вычищали» из сената неугодных, например, римского историка Саллюстия, и многих других).
Лентул был крайне честолюбивым, но медлительным и не слишком ловким человеком. Уход из Рима хладнокровного, решительного, готового на все, бескомпромиссного Луция Сергия в самый решающий момент самым губительным образом сказался на успехе заговора и на заговорщиках. Согласовав новую дату переворота, действовавшие в столичном подполье «катилинарии» решили привлечь к участию в восстании делегацию галльского племени аллоброгов, случайно оказавшуюся в Вечном Городе на Тибре, обещав им за участие в путче кругленькую сумму. Но «варвары»-аристократы, не способные (да и не слишком стремившиеся) вникнуть во все хитросплетения римской внутренней политики, поначалу согласились, соблазненные предложенной наградой, однако же, по трезвом размышлении, сочли успех предприятия сомнительным и предпочли остаться верными официальной власти. После чего, взятые под арест, поспешили рассказать все давно уже следившему за ними Цицерону.
Консул, во всеоружии своих чрезвычайных полномочий, действовал без проволочек. Той же ночью главные заговорщики были взяты под стражу. После их ареста Цицерон обратился к народу с напыщенной речью. Марк Туллий обвинил «катилинариев» в намерении вызвать во всей Италии очередное восстание рабов (возможно, советский писатель Милий Езерский был не так уж и не прав, yтверждая, в своей грандиозной по объемy исторической «Трилогии о Гражданской войне» в Римской респyблике I века до Р.Х., что у Катилины были в свое время связи с восставшим против римской рабовладельческой олигархии вождем рабов и свободных италийцев Спартаком, сохранившиеся и с недобитыми спартаковцами, все еще ведшими, несмотря разгром их главных сил Крассом и дрyгим римсим полководцем - Гнеем Помпеем Магном, в разных частях италийского «сапога» партизанскую войну против войск правящего столичного режима?) поджечь Рим со всех четырех концов. «Государство, ваша жизнь, имущество и достояние, ваши жены и дети, квириты, и этот оплот прославленной державы - богатейший и прекрасный город (Рим – В.А.) сегодня, по великому благоволению бессмертных богов, моими трудами и разумными решениями, а также ценой опасностей, которым я подвергался, у вас на глазах (кто ж тебя похвалит, если ты сам себя не похвалишь? – В.А.), как видите, спасены от огня и меча, можно сказать, вырваны из пасти рока, сохранены и возвращены вам <…> Вы избавлены от самой мучительной и самой жалкой гибели, избавлены без резни, без кровопролития, без участия войска, без боев; вы, носящие тогу (римскyю одежду мирного времени, в отличие от военного плаща – сагума – В.А.), с носящим тогу (а не военные доспехи – В.А.) императором (в описываемую эпоху «императором» именовали в Риме не монарха, а победоносного полководца, получавшего это почетное звание от своего победоносного войска после одержанной под его руководством решающей победы на поле брани; следовательно, Цицерон сам провозгласил себя императором, претендуя тем самым на триумф! – В.А.) во главе, одержали победу». («Третья речь против Катилины»).
Красноречивый герой-миротворец, которого сенат, заставивший изобличенного Лентула сложить с себя звание претора, поторопился удостоить титула «Отца Отечества» - «Патер Патриэ», приравняв его тем самым к божественному Ромулу, оказал на благоговейно внимавшую ему публику то впечатление, которое и хотел на нее оказать. Да и могло ли быть иначе? Сама мысль о пожаре, охватившем римские трущобы, по злой воле «катилинариев», исполняла слушателей Цицерона страхом и ужасом. По сравнению с этим бедствием даже данное главарем предполагаемых поджигателей обещание списать все долги асса ломаного не стоило.
Цицерон воспользовался возможностью отрыто объявить себя сторонником партии оптиматов. В своей обвинительной речи он поставил бунтовщиков-«катилинариев» на одну доску с «врагами установленного богами порядка» - Марием, народными трибунами - защитниками интересов римского (простого, непривилегированного) народа - плебса - от произвола оптиматской олигархии - и марианским консyлом-самозванцем Цинной. Фронты окончательно определились. Здесь – «мы», силы добра, света и порядка, там – «они», силы зла, мрака и хаоса.
На историческом заседании сената 5 декабря в храме Согласия должна была решиться судьба пятерых брошенных в тюрьму главарей оставшихся в Риме «катилинариев». Цицерон, как и выступивший до него второй консул – Децим Юний Силан - потребовал приговорить «врагов народа» к «высшей мере социальной защиты» - смертной казни. И тут в ход дела впервые открыто вмешался претор Гай Юлий Цезарь, подчеркнуто державшийся до этого в тени. В своей заранее обдуманной, чрезвычайно элегантной и умело составленной речи, (реконструированной Саллюстием в прославившем его сочинении «О заговоре Катилины»), «потомок богини Венеры» призвал заменить предложенную Цицероном меру наказания ссылкой виновных в муниципии, поскольку смертная казнь столь именитых граждан была бы нарушением римских законов.
«Убивать без суда людей, выдающихся по происхождению своему и достоинству, несправедливо и не в обычае римлян (не то, что безродных простолюдинов? – В.А.), если это не вызвано крайней необходимостью. Если же впредь до полной победы над Катилиной они будут содержаться под стражей в италийских городах, которые может выбрать сам Цицерон, то позже сенат сможет в обстановке мира и спокойствия решить вопрос о судьбе каждого из них» (Плутарх). «Человеколюбивая» речь Гая Юлия Цезаря произвела на сенат глубокое впечатление. Хотя в действительности Цезарь стремился с ее помощью не столько спасти обвиняемых от казни, сколько затушевать свое собственное участие в заговоре. Ведь у Гая Юлия, как и у многих почтенных сенаторов, рыльце тоже было в пушку. Судя по всему, Цезарь, как и Красс, более чем симпатизировал заговорщикам. Остается открытым вопрос, насколько далеко они намеревались и были готовы зайти в своих «более чем симпатиях». Для них Катилина был, как минимум, хорошим средством оказания давления на «оптиматов», лишней возможностью испортить жизнь партии своих политических противников. В этом качестве Красс, Цезарь и «иже с ними» Катилину и использовали. Однако присущее Цезарю редкостное политическое чутье вовремя предостерегло его от того, чтобы слишком прочно связать себя с движением «катилинариев», слишком радикально мобилизовавшим народные массы. И потому Цезарь не стал «класть все яйца в одну корзину, делать ставку лишь на одну лошадь, или, в применении к реалиям римской жизни – на одну колесницу (а если угодно – на одного гладиатора). Не зря утверждали, что Цезарь – не напрямую, нет, для этого он был слишком осторожен, а через посредство третьих лиц! – сообщал Цицерону кое-что о готовящемся заговоре. Консулу был известен подлинный источник поступавшей к нему информации, и потому он, в принципе, оставил Цезаря безнаказанным. Ведь никто из этих «почтеннейших людей» не был вне всяких подозрений, да и методы, примененные самим свежеиспеченным «Отцом Отечества» при раскрытии заговора Катилины были более чем сомнительными. Во всяком случае – с точки зрения «морес майорум» - «нравов предков» (хотя - что мог «понаехавший» Марк Туллий, сам скромно именовавший себя «новым человеком» знать об этих «староримских» тонкостях?).
После призывавшего сенат проявить «милость к падшим» претора Цезаря слово взял идейный глава партии оптиматов - Марк Порций Катон. Со всей присущей ему «староримской» энергией он добился вынесения сенатом смертного приговора молодым «нобилям», уже, казалось, избежавшим его, благодаря примирительной речи, произнесенной Цезарем с целью смягчения части обвиняемых. Той же ночью всех пятерых осужденных «внутренних врагов» олигархической республики задушили в карцере Мамертинской тюрьмы (где традиционно душили плененных римскими войсками «врагов внешних» – нумидийца Югурту, пергамца-«гелиополита» Аристоника и множество других) . Сам Гай Юлий, покидая здание сената на Капитолии, еле спасся от напавших на него с обнаженными мечами цицероновских боевиков. Шок, испытанный «потомком Венеры» в результате нападения, был так силен, что Цезарь впервые в жизни некоторое время не решался приходить на заседания сената, дав время почтенным «отцам, занесенным в списки», забыть о его, Гая Юлия, участии в этой неприятной истории.
Ведение военных действий против войск «катилинариев» было поручены консулу Гаю Антонию и претору Квинту Метеллу Целеру – «паршивой овце», отбившейся от своего олигархического стада. Следует заметить, что эта задача была не из легких, в связи со все возраставшим числом мятежников. Несмотря на весьма туманный характер сообщаемых источниками сведений о планах Катилины привлечь к восстанию не только разорившихся мелких земледельцев, но и рабов, само наличие этих планов не подлежит сомнению (еще раз подивимся прозорливости Милия Езерского!). Другое дело, что среди заговорщиков не было единства в данном вопросе: наибольшую активность в этом вопросе проявлял Лентул, но щедрые обещания самого Катилины, насколько известно, распространялись только на римских граждан. Если это так, и лидеры тайного союза не выдвигали лозунга реформирования системы рабовладения, склоняясь, несмотря на всю свою непоследовательность, скорее в сторону политического путча, чем в сторону социальной революции, то у рабов не было причин для массового присоединения к «катилинариям». Возможно, обещание Лентула освободить рабов было ловким тактическим ходом, вызванным потребностью заговорщиков в воинах, а не стремлением к масштабному пересмотру системы рабовладения. Что, однако, не препятствовало широкому распространению слухов о всеобщем освобождении рабов в случае успеха Катилины. Множество рабов, в том числе бежавших от своих хозяев (по-латыни – «фугитивов»), по собственной инициативе устанавливало связи с «катилинариями», вследствие чего «незаконные вооруженные формирования полевого командира» Катилины пополнялись все большим числом беглых рабов. Мало того! Есть сведения и о предпринятых рабами в самом Риме попытках освободить из заключения Лентула, взятого под стражу по приказу Цицерона! «Темна вода во облацех», как говорили на Святой Руси…
В начале следующего года «враг государства» Луций Сергий Катилина, осененный серебряным «орлом Гая Мария», пал, во главе своих мятежников, в битве с высланными против него «оптиматской» олигархией войсками под верховным командованием консула Гая Антония под городом Писторием (сегодняшней Пистойей). Остатки «катилинариев», уцелевших после битвы (в которой правительственными войсками непосредственно командовал претор Марк Петрей), еще долгие годы, объединившись с последними недобитыми «бандитами» Спартака, угрожали безопасности «римского сената и народа». Напомним yважаемым читателям, что, если верить Светонию, пропретор Гай Октавий - родной отец усыновленного впоследствии Цезарем Октавиана -, выполняя особое поручение сената, «уничтожил остатки захвативших Фурийский округ беглых рабов из отрядов Спартака и Катилины» («Жизнь двенадцати Цезарей. Божественный Август»)...
Вожди бесславно провалившегося заговора Катилины были идеалистами или опустившимися аристократами. Цезарь же не был ни тем, ни другим. Верность семейным традициям и честолюбие побудили его использовать язык и тактику популиста-демагога, ради достижения положения, которого он, по его искреннему убеждению, был достоин в силу своего происхождения и своих дарований. Даже у сомневавшихся прежде на этот счет, теперь уже не должно было остаться никаких сомнений в том, что симпатии Цезаря к демократии и его любовь к народу моментально исчезали, как только народ переставал приносить пользу лично ему, Гаю Юлию. От других аристократов своего окраса он отличался, главным образом, присущим ему великодушием, свойственной его натуре щедростью и приветливостью даже по отношению к тем, кто был несравненно ниже его по социальному положению. Завоеванная таким образом популярность привела в 62 году до Р.Х. к избранию Цезаря претором. В этой должности «друг народа» очень ярко продемонстрировал, чего в действительности стоили в его глазах гордившиеся «дружбой» с ним худородные обитатели Субуры в рубище и в лохмотьях, и сколь мало он был склонен, из любви к «своей родной» партии популяров, отказаться от связей со своими истинными друзьями – римскими аристократами и «всадниками»-плутократами…
Тем не менее, «yкрашенные достоинством свободы» вольные квириты - римский народ -, готовый поддержать промотавшихся «нобилей» во главе с Катилиной, теперь проявил такую же готовность поддержать Цезаря. Это был тот самый народ, к которому, если верить третьей книги «Истории» Саллюстия, плебейский трибун Лициний Макр обратился со следующими вдохновенными словами:
«Вся сила в вас, квириты, и вы, несомненно, можете ради себя делать или не делать того, перед чем вы склоняетесь, так как вам это приказано делать в пользу других, - станете ли вы ждать советов Юпитера или какого-нибудь другого божества? Высокомерные приказания консулов и постановления отцов сенаторов исполнением своим вы утверждаете, квириты!».
Здесь конец и Господy Богy нашемy слава!