Тайно уехать не получилось, так как до станции нужно было добираться на арбе, а нанять кого-то в деревне так, чтобы не узнала родня, нечего было и думать. Поэтому она призналась во всем мужу, показала письмо. Его это известие не обрадовало. Луарсаб опасался, что оказавшись в своей среде, Елена его бросит, откажется возвращаться назад. Да и дальнее путешествие вызывало в нем беспокойство, никуда дальше Батуми он никогда не выезжал. Далекая неуютная Россия пугала. Поэтому муж, как мог, оттягивал поездку, умолял жену повременить, оправиться после родов, дать подрасти немного маленькому Алексу, которого Елена решила взять с собой.
Это очень раздражало супругу. Теперь, настроившись на возвращение в Россию, она воспринимала каждый прожитый в грузинском селении день как пытку, жаловалась, что удерживают её здесь насильно, грозилась сбежать. На удивление. Маквала сына от поездки не отговаривала. может быть надеялась, что странная невестка не вернется, Луарсаб, дай Бог, снова женится, а если нет, с нею останутся любимые внуки.
Наконец Елена добилась своего, отправившись в дальний путь с мужем и малышом. Когда уезжали, стояла ранняя осень, самое комфортное, после летнего зноя, время года. Но в Петербург попали уже в дождливую промозглую слякоть. Алекс в дороге подхватил простуду, сильно кашлял, перед тем, как отправляться в имение, Елена рассчитывала немного подлечить ребенка у тети Нины. Дом, где тетушке принадлежало несколько комнат на верхних этажах, находился далеко от вокзала. Добираясь туда на извозчике, Елена с растущей тревогой смотрела по сторонам. Петербург, ставший Петроградом, сильно изменился. Нет, здания в массе своей стояли те же, но люди... Она привыкла к молчаливой деловитости петербуржцев, сейчас же то тут, то там попадались им толпы мужчин, о чем-то громко рассуждавших. Она видела военных, в том числе и инвалидов, в обветшалых уже шинельках, угрюмых и злых. И, в такой час, непривычно много рабочих, которые почему-то слонялись на улицах, а не в цехах. От извозчика мало чего удалось добиться, он характеризовал происходящее в столице одним коротким словом: "Не спокойно". И Елена крепче прижала к себе забывшегося болезненным сном мальчика и сама приникла к Луарсабу, который тут же с готовностью обнял жену.
Тетю Нину почти никто уже и не помнил, все изменилось, соседи были новые, вместо дворника Петровича двор мела ширококостная рябая баба в штопаном платке. Только лавочник из лавки за углом и смог рассказать, что хозяйка давно померла, а комнаты ее отошли за долги какому-то ушлому процентщику, который теперь их сдает студентам. "Одни беды от этой молодежи, только революция на уме", - проворчал лавочник, осуждая новых квартирантов. Елена грустно улыбнулась, вспомнив свою юность, Сашу, товарищей, их бесконечные разговоры по ночам, казавшиеся теперь такими наивными. Возможно в ее спальне, из которой она когда-то бежала, сейчас живет такая же глупенькая девочка, смотрит в рот своему революционеру и мечтает, сколько детишек они нарожают в светлом или не очень будущем.
Пришлось ехать в гостиницу, оказавшуюся на удивление дорогой и грязной. Луарсаб вздыхал и морщился, у него болела голова от непривычных запахов и шума, Елену это раздражало, тоже мне, барин. Она мечтала, что Петроград очарует его своим великолепием, раздавит роскошью зданий, экипажей, запряженных хорошими лошадьми, и все это было, дворцы никуда не делись, но почему то восхищения не вызывало. Накормив капризничающего Алекса скудной похлебкой, которую Луарсаб принес из трактира, Елена сама принялась за невкусную еду. И вдруг расплаказалась. Слезы текли по щекам, капали в бледно-желтый бульон. Луарсаб растерялся, когда ей что-то не нравилось, Елена злилась, но не рыдала. Но потом сел рядом, попытался обнять и с каким-то даже облегчением проговорил: "Сердце моё, тут плохо, давай вернемся. Уедем отсюда домой, к детям. Не нужно это наследство, уедем".