«У него были две жизни: одна явная, которую видели и знали все, кому это нужно было, полная условной правды и условного обмана, похожая совершенно на жизнь его знакомых и друзей, и другая – протекавшая тайно».
Чехов, рассказ «Дама с собачкой».
Какое он имеет ко мне отношение? Со мною случилось именно то, что описывалось в рассказе. Я сыграл это в театре «Пять вечеров», а через несколько лет пережил на своей шкуре. Точнее, хлебнул до донца отравы под названием любовь.
Марина стала жертвой вместе со мной. Разница лишь в том, что она была невинна, а я сотворил кошмар собственными руками.
Итак, со своим новым театром я уехал на гастроли. И увидел в одном из спектаклей её. Невеликого росточка, с никакой причёской, неявной красоты, с очень большим ртом и огромными глазами. Такую русскую Эдит Пиаф. Честное слово. Только не поющую, а читающую монолог матери, которую сынишка-первоклассник зовёт утопиться, так как они поражены лучевой болезнью.
Актриса с авансцены говорила страшный текст о смерти, как будто читала молитву перед казнью. Я, раздавленный, сидел в зале. И понимал, что эта фигурка, эти глаза, этот голос теперь навсегда со мною.
Потом в кулисах я подошёл к актрисе и сказал ей что-то похвальное.
По-моему, она не слышала или не понимала. Она была в другом мире. А мне хотелось схватить её в охапку и утащить туда, где никого кроме нас с нею не будет.
Через месяц театр вернулся в Москву.
Я уезжал на гастроли счастливым и здоровым, а вернулся выпотрошенным и насмерть больным. Дома были жена, дочка, спаниелька Санта, родители, друзья, а меня с ними уже не было. Начались две жизни, явная и тайная, так точно описанные моим любимым Чеховым.
Крепко расцеловались мы с Марией – актрисой моего нового театра - впервые через полгода в гримёрке после спектакля. Как бы случайно, но тем не менее бесстыдно. На одной театральной тусовке я спел под гитару свою песенку со словами:
Не за доброе, милое слово,
Не за вечную, скудную мзду,
Пусть без сил, но я снова и снова
Верным псом за тобою бреду…
И при этом смотрел в огромные глаза Марии не отрываясь. Когда все расходились по домам, она приостановилась возле меня и тихо сказала:
- Нам нужна неформальная встреча.
Я всё понял. В том числе и то, что моей семейной жизни кирдык. Началось сумасшествие тайных интимных встреч, ежедневной муки в театре и бессовестного вранья дома. Не знаю, как жили чеховские влюблённые Гуров и Анна Сергеевна, а нас с Марией кружила дикая карусель, похожая то на водопад шампанского, то на нож мясорубки.
Причём, актриса когда надо включала и выключала подачу тока, а меня трясло, словно я держусь за оголённый провод. Долго так продолжаться не могло. Я стал неврастеником. С головой уже не дружил. Поэтому однажды днём признался Марине:
- Я люблю другую женщину. Прости меня, если можешь.
Марина упала в обморок. Я стоял над ней несколько секунд, потом сбегал на кухню за водой и брызнул ей в лицо. Марина села на полу, долго смотрела в стену, потом на меня, потом, не сказав ни слова, встала и ушла в ванную.
Я чего-то ждал. Люди сами ломают своё счастье и ждут, что взамен им принесут что-то невиданное и немыслимое. Умные скоро находят из ситуации выход, дураки продолжают чего-то ждать, занимаясь самооправданием.
Я оказался дураком. Следующий мой шаг был идиотическим продлением ожидания.
Но я маскировал ожидание сам от себя. Сняв комнату в коммуналке в трёх автобусных остановках от нашего дома, я временно попрощался с женой и дочкой, сказав:
- Мне нужно какое-то время пожить одному. Чтобы все мы успокоились.
Сонька зарыдала. Папа уходит! Марина молчала, понимая, что я лгу. Я хотел возить к себе в комнату Марию, да ещё выставляя адюльтер напоказ своей ложью. Это было слепое упоение самоунижением. Женское жены топтало мужское мужа. А я хорохорился, на самом деле продолжая сдавать свои и так разбитые позиции.
Через полгода я вернулся в родной дом на Ставропольскую улицу. Марина меня простила. Так мне показалось. То есть я продолжал перед ней капитулировать. Мало того, я обменял нашу однушку на трёхкомнатную квартиру в соседнем доме. Деньги на обмен в долг подкинули друзья. С ремонтом помог отец. Ребята и девчонки с ЛЛМЗ сделали из убитой хазы на первом этаже почти конфетку. Через месяц мы туда переехали. Я всеми командовал, как маршал Жуков. И даже себя вновь зауважал.
Теперь у нас у каждого была отдельная комната. Мы с Мариной обитали в центральной, средней владела Сонька с пианино, аквариумом, Сантой и попугаем, а самую маленькую мы держали типа для гостей.
Всё как бы устаканилось.
Но вторая жизнь не дремала.
Марию я видел каждый божий день в театре, на репетициях или играл с ней в спектаклях. И любовь превращалась в болезнь, как я не разыгрывал сам перед собой здоровье.
Однажды Мария подошла ко мне в кулисах и сказала еле слышно в темноте:
- Вчера меня соблазнил в автобусе один тип. Я не удержалась и поехала к нему. Очень хотелось быть с мужчиной… Понимаешь?
Я молчал почти умирая. Она говорила неправду, это было ясно. Но эти глаза, этот рот, этот голос… Я опять падал в яму, из которой только-только выбрался!
- Он был неплох в постели, - шептала она змеёю. – Но с тобой ни за что не сравнится.
- Уйди! – сказал я мёртвым голосом. И она убежала, понимая, что я вновь в её власти.
И опять кружение и мясорубка, шёпот в кулисах с оглядкой, чужие квартиры и постели, притворство в театре и дома, и враньё, враньё, враньё, враньё…
Два раза я был у неё ночью, когда муж и свекровь уезжали на дачу. Трёхлетняя дочь спала в маленькой комнате. Мы почти беззвучно любили друг друга в спальне.
Потом я ловил такси и гнал через весь город в Люблино.
- Опять репетировали до утра? – спрашивала невыспавшаяся Марина.
- Главный сошёл с ума, - лгал я. – И я скоро сойду. А ты, пожалуйста, держись, если можешь.
Так прошло пять лет. Мне казалось, что впереди бесконечность.
Почему я так обманулся? Думал, что сложности выдумывают романисты, а на самом деле всё проще? Сапоги чёрные, потолок белый и не надо ничего выдумывать?
Ни фига подобного. Каждый человеческий шаг усложняет жизнь человека, и поэтому нужно задумываться, куда ты идёшь.
Но я понял это слишком поздно. Просвистел мотивчик, не занявшись нотной грамотой.
Когда я работал в самодеятельном театре-студии, Марина, восхищаясь мной, устроила мне запись кассеты песен под гитару на киностудии имени Горького через свою таганковскую знакомую-костюмера. Со звукооператором Володей мы всю ночь писали мои песни в знаменитом зале записей оркестров для советского кино. Я – у микрофона с гитарой, он – за стеклом в студии под самым потолком. Всего ночь, термос чая, горка бутербродов и 300 рублей за работу Володе. Моя кровь кипела, глаза жены исцеловывали меня своим сияньем. Куда уж дальше, спрашивается?
Перейдя в новый театр, я получал хорошую зарплату. Как-то летом Сонька попросила отправить её в любимый пионерлагерь под Сочи. Тогда в стране бесновалась инфляция. Путёвка стала стоить две сотни тысяч рублей. Но дочке я отказать не мог. Получив отпускные в театре, я все их грохнул на путёвку в заветный черноморский лагерь. Сонька унеслась на поезде в Сочи. А Марина вдруг мне сказала:
- Мне надо хорошо отдохнуть за отпуск. Я еду с подружкой в Крым. Хочешь, поедем вместе?
- Конечно, хочу, - закивал я. – Но денег у меня больше нет. Все потратил на Соню. Надо как-то выжить, а не кайфовать.
То есть я надеялся, что Марина будет со мной, а не с подружкой. Но жена вдруг пояснила:
- Мало работаешь. Так что выкручивайся сам. Через месяц увидимся.
И уехала в Крым. А я нанялся к шурину продавцом с лотка на перроне Ярославского вокзала. Мария, кстати, тоже уехала с мужем и дочкой в отпуск. А я месяц торговал сигаретами, газировкой и «мелкой лавочкой» на вокзале, собачился с покупателями-пассажирами, с жульём-грузчиками, запускавшими лапы в развозимые ими ящики с товаром, и с начальником вокзала, бесплатно бравшим у меня сигареты и газировку с лотка в качестве мзды за торговое место.
То есть я двигался всё дальше и дальше, где было всё страньше и страньше.
Спустя год мне пришлось разгружать книги в Доме актера на Арбате. Знакомый попросил помочь ему с бизнесом и обещал подкинуть деньжат за работу. Я согласился.
Я перевозил книги в ящике на колёсах с четвёртого этажа на первый. Книги – это очень тяжело. Я был в старых протёртых джинсах и мокрой насквозь футболке. Перед собой толкал телегу с книгами. Видок тот ещё! Вошь бездомная!
И тут в коридоре передо мной – моя Марина! В хрустком платье, на высоких каблуках и с жемчужными серёжками. Заехала в Дом актёра по службе.
Помню полутёмный коридор и белое лицо жены с глазами-молниями:
- Ты что, Сергей! С ума сошёл?
- Да ничего. Готовлюсь к роли носильщика в новом спектакле. Похож или нет?
Марина обошла меня как ядовитого гада и юркнула в подошедший лифт. Я продолжил работу. Вечером дома мы об этой встрече не говорили. Я сам приготовил себе ужин, а жена смотрела телевизор.
Мы продолжали жить семьёй. Но как будто на разных этажах дома. Только иногда встречаясь на лестнице, в ближайшей булочной или парикмахерской.
Развязка меня огорошила. Однажды, возвращаясь из магазина с пакетами продуктов, я вынул из почтового ящика вместе с газетами письмо. Наш адрес, моя фамилия, штамп нарсуда.
- Что это? – спросил я у жены.
- Это тебе повестка.
- Зачем?
- Затем. Я подала на развод. 16 июня идём в суд разводиться.
- Я не понял!
- У нас несовершеннолетняя дочь. По закону развод только через суд. Не занимай 16 число, если можешь. Это вторник. У тебя в театре как раз выходной. Я всё продумала.
- Подожди, Машенька. Это что-то не то!
- Это как раз то, что мне нужно. Всё! Отстань! Твоя жизнь меня больше не интересует. Разведёмся – и каждый сможет жить, как хочет.
- Подожди. А Соня?
- Она в курсе. Теперь думай, как нам разменять квартиру. Или я её сама разменяю.
Суд был ужасен своей примитивностью. Молодая женщина-судья спрашивала, почему мы разводимся. Ведь у нас дочка. Не лучше ли примириться?
- Он мало зарабатывает, - холодно отвечала жена. – И не хочет думать о семье. Такой муж мне не нужен.
Я пожимал плечами и мямлил: «Пусть делает, что желает». Нас развели. Жена уехала к подруге. Я пришёл домой и сказал Соне, что мы с мамой развелись.
- Я поняла, - сказала дочь. – Слава богу.
И закрылась в своей комнате. Через минуту я услышал щелчок мафона и песню «Агаты Кристи» «Поиграем в декаданс». Двенадцать лет нашей семейной жизни кончились под этот бравурный музончик.
Потом я лежал с депрессией в Клинике психического здоровья профессора Смулевича. Потом меня выгнали из театра. Под самый Новый год летал по приглашению Ривкина к нему в Бостон репетировать спектакль «Двое на качелях». Авантюра не удалась, за попытку спасибо. Через месяц я вернулся в Москву и, войдя в квартиру, услышал:
- Дурак! Кто же оттуда возвращается?
Я промолчал. Мне всё было до фени. Америка меня спасла. Никаких следов пережитой депрессии, ни грамма желания оправдываться, ни горя, ни злобы, ни угрызений совести.
А Марина добавила:
- Если через полгода не найдёшь размен, я позову друзей, и они тебя отсюда выкинут.
- Не советую, - равнодушно сказал я. – Хребет им переломаю. Замётано?
Марина решила ждать и терпеть. А Мария исчезла из моей жизни, словно никогда в ней не бывала.
Собственно, это всё. Весной я нашёл большую комнату в трёхкомнатной коммуналке у станции метро «Полежаевская». Из квартиры на Ставропольской выписался, за что получил 11 тысяч долларов от бывшей жены, продавшей квартиру покойной матери в Минске. На них я и купил комнату. Бывшие родственники таким образом свели баланс.
Я уехал на 2-ю Магистральную улицу, скандалил с соседями, искал работу, встречался с женщинами, иногда звонил родителям, подрабатывал уроками, давал концертики под гитару, как сценарист участвовал в дешёвых случайных проектах и никак не мог решить, чем всерьёз заняться.
О Марине в те годы я старался не вспоминать. С Сонькой встречался. Помогал ей финансово и с подработкой то в газете, где стал служить корреспондентом, то в детском лагере отдыха, где три лета подряд с 1999 по 2001 год работал «культурником».
Бывшую жену видел в 2002 или 2003 году, когда передавал ненужный мне комп Соньке. Он заканчивала институт и писала диплом. Комп ей был нужен до зарезу. Мы ездили на Марининой «дэу» втроём за компьютером ко мне на «Полежаевскую». Бывшая жена стала похожа на успокоенную, состоявшуюся самку. Вроде бы она вышла замуж за какого-то армянина из какого-то раскрученного московского издательства. Точно не знаю. Мне это было неинтересно.
Очевидно, тогда в 1994 году что-то во мне навсегда оборвалось. Сработала какая-то аутоиммунная защита. Сейчас я пишу о том времени спокойно и как бы по совету Наполеона не позволяю захлёстывающему чувству подняться выше горла.
Писать вообще надо за чистым столом и с чистыми мозгами.
Кому-то, наверное, всё-таки интересны подробности. Их много, но, по сути, это чёрточки пошловатого пунктира. Во всяком случае на Битовский роман они не тянут. Добавлю вот что. Когда-то отец предрекал мне итог ранней женитьбы в виде наказания от выпущенной из мужских рук Марины. Слабачок и бестолочь, помните?
Но дело вышло иначе. Я любил трёх женщин, Марину, дочку Соню и Марию. Но любил столь неумело, что оказался перед каждой из них виноват. Я сгубил любовь не слабостью своей, а доверчивостью и неумением понять очевидные вещи. Хотелось быть жертвой и не хватило ума осознать, что в любви первым гибнет любящий. Иногда двое. Но это уже Шекспир. Классика. Толстая обложка и увесистый том.
А мне достался примитивный водевиль, который казался мне чуть ли не «Божественной комедией» Данте.
Продолжение следует