- Миша? – низкий мужской голос приятно тронул слух знакомыми нотками.
- Витька! - я повернул голову и заулыбался было, но улыбку мою быстро и начисто стерло изумление.
Это был мой одноклассник, Витя Андреев, в прошлом троечник, задира, хулиган, но по сути своей добряк и, самое главное — очень надежный друг. Мы не виделись с ним уже очень давно, наверное, с последней встречи выпускников на десятилетии окончания школы.
Я встал, мы пожали друг другу руки, а Витька еще и обнял меня. Видно было, что он, как и я, рад нашей встрече, - серые, в лучах морщинок, глаза его тепло сияли, а искренность широкой улыбки меня даже смутила. Я вообще был совершенно растерян и не мог сообразить, насколько открыто и какие можно выражать сейчас эмоции. Смущало меня то, что мой одноклассник стоял передо мной в полном одеянии монаха со всеми его атрибутами, а находились мы на территории монастыря, - большого, ухоженного, но расположенного в далекой, по нашим городским меркам, глуши.
Мы с женой приезжали сюда изредка, раза два в год, обычно на годовщину смерти кого-то из ее или моих родителей. В этот раз жена поехать не смогла, и я сидел в одиночестве на одной из скамеек напротив входа в храм, - откуда только что вышел, - любовался желтым огнем куполов, почти таким же ярким, живым золотом растущих вокруг берез и кленов, подставлял лицо спокойному теплу невысокого солнца и наслаждался лежавшей вокруг прозрачной тишиной. Изредка приходилось, правда, иронично поглядывать на стоявший рядом церковный ларек – маленькую круглую будочку, в которой продавались сувениры, свечки, крестики и, такие необходимые для приезжающих сюда грешников, разноцветные бумажные иконки в пластмассовых рамках. Эта коммерческая деталь местной жизни, как обычно, немного колола глаза, но все же никак не портила мое одухотворенное, благостное настроение.
Что говорить Витьке, с чего начинать – я не знал. На языке вертелся один вопрос, но начинать с него казалось неудобным.
- Может поговорим, если есть время? - Витька, конечно, видел недоумение на моем лице.
- Давай, да! - согласился я. – Пойдем туда сядем.
Я показал на уходившую вглубь территории монастыря аллею из старых, обильно ронявших свои иголки, высоких лиственниц. Их кроны были уже наполовину прозрачными, и на стоявших под ними скамейках было светло и уютно. Мы сели на одну из них. Нагретая мягким солнцем, она показалась очень удобной.
- Давно ты здесь? – начал я все-таки не с того вопроса.
- Три года уже. Весной было.
- А чего? Я слышал у тебя вроде все нормально было – семья, дети, работа путевая.
- Так вот из-за них, из-за дочек и пришел сюда.
- О, ... – я запнулся, не сказал ни «черт», ни «господи» и выдохнул: - Что с ними?
- Да нет, нет. Все нормально у них, слава Богу.
- Так почему тогда?
Витька чуть помедлил, подбирая слова. Он легко смотрел мне в глаза, доверчиво, не стесняясь, но по выражению его лица я догадался, что стал первым из друзей, кому он будет рассказывать это.
- Понимаешь, в какой-то момент я понял, что смогу уберечь их только если буду здесь.
- От чего уберечь?
- От всего. От всего, что может с ними случиться, в том числе и от самого страшного.
Он сделал паузу, я ошарашенно молчал.
- Когда родилась первая дочь, я еще держался, хотя уже было тяжело. Помню, она во сне поморщится, а у меня мороз по коже – что не так? Но как-то держался, - работа отвлекала, она быстро росла, да и я молодой еще был, наверное. Но, когда вторая дочь появилась, стало совсем паршиво. И не то чтобы я их все время держал под наблюдением, никуда не пускал или во всем перестраховывался - до такого не доходило: как все дети – в садик, во двор, к бабушке, ролики там, на пляж. Только вот напряг ощущал постоянно, а уж когда что-то случалось, - хоть просто царапина, или обычная температура, или машина быстро проедет рядом, - меня так скручивало от страха, что я не знал куда деваться. Думал, со временем привыкну, поутихнет эта тревога, но нет. Ударился в работу, все заботы брал на себя, к знакомому одному - психологу ходил, – ничего не помогало.
Витька говорил как обычно в юности: быстро, уверенно. Только голос его, - яркий звучный, - сейчас был совсем другим, ровным, без напора, без лишней силы. И, - никогда я раньше не думал, что услышу в его голосе это, - он звучал любовью; так же, как звучат любовью чистые, ласковые голоса певчих у алтаря.
- Помогало только одно, - продолжал он, – когда приезжал сюда. Здесь отпускало, ощутимо становилось легче, приходило, наконец, спокойствие. Не то спокойствие, которое вызывают таблетки, просто заглушающие тревогу, нет. Здесь я начинал чувствовать, что дети в этот момент действительно в безопасности, что появляется над ними надежная всесильная рука, которая отведет от них любые напасти.
Он улыбнулся, посмотрев на меня:
- А другими словами про это и не скажешь, именно так я все ощущал. Ну, а когда приезжал домой, все начиналось сначала и с новой силой. Вот и решил, уйти сюда совсем. Дождался пока девчонки станут посамостоятельней, жене полегче, как раз успел кое-что заработать, чтобы не бедствовали. С тех пор и живу здесь.
- Как же они тебя отпустили? Тем более дочки...
Вот тут Витька изменился. Не лицо, - оно по-прежнему оставалась умиротворенным и спокойным, - только глаза: сильно и глубоко потемнели, замерли под неподвижными ресницами, отражая садившееся перед нами солнце.
Я с трудом отвел свой взгляд от них, пожалел о вопросе и, не рассчитывая на ответ, уже хотел спросить что-то другое, но Витька успел сказать:
- Да, было сложновато, но я быстро уехал, – слабо улыбнулся он одной стороной рта.
- Они же приезжают? – быстро спросил я, уводя разговор от тяжелой темы.
- Почти каждые выходные. Так что, в принципе я вижу их столько же, сколько любой разведенный отец. Вижу как они растут, - уже довольно добавил он.
- Погоди, а как тебя женатого сюда взяли? Разве можно?
- А мы не расписаны были – в гражданском браке. Но, конечно, объяснял я долго. Жена - молодец приезжала со мной, поддерживала меня при игумене. Не знаю – как вынесла все это.
Мимо, шурша гравием и выбрасывая из под ног рыжие иголки, пробежал монашек, совсем еще мальчишка с жидкими светлыми волосенками на щеках и подбородке, румяный, с шустрыми глазами. Витька кивнул ему, потом, что-то вспомнив, коротко окликнул, извинившись передо мной, поднялся и подошел к остановившемуся пареньку. Они о чем-то негромко заговорили, а я, пользуясь возможностью, рассматривал Витьку издали.
Как же странно было видеть на нем это одеяние! Точнее - этот образ вообще. Нельзя сказать, что внешне сам Витька и его обличье сейчас не гармонировали. Наоборот, - стройный, высокий, с худым лицом на котором выделялся тонкий, с горбинкой нос и внимательно ждали чего-то чуть прищуренные глаза под черной скуфьей, с его звучным баритоном, проникавшим, казалось, прямо внутрь тебя, он имел вид настоящего, на мой взгляд почти идеального служителя церкви. В этом, как говориться, вопросов не было. Разлад вызывали картинки из памяти. Зная его прошлое, особенно долгий загул после армии, когда, не однажды в его любимых барах он своим напором и неукротимостью укладывал на пол «шкафов» в полтора раза тяжелее его (часто без всяких причин), не особенно утонченно обращался с женщинами и так далее, я все никак не мог соединить эти две его жизни. Уж очень они диссонировали, вызывая, не столько в голове, сколько в душе конфликт своей разноликостью. Я очень хорошо понимал причину, которая вот так изменила моего одноклассника, но степень этого изменения я пока еще не мог принять беспрекословно.
- У тебя-то как дела? А то я все о себе - несообразно сану, – он опять улыбнулся открыто и ласково, садясь обратно на скамейку.
- Да что у меня. Как у всех: семья, тоже дочка, - одна только, в восьмой класс пошла, - работа и все остальное. Все нормально.
- Это хорошо.
Мы поговорили еще минут десять, вспоминая школу и одноклассников, но и Витькин интерес к этому был невелик, и я после его истории не мог вспомнить ничего соизмеримо яркого и ценного. Да и давно все это было...
В конце концов мы снова вернулись к этой жизни. Я спросил его:
- А ты тут долго будешь? Дочки-то вырастут скоро.
- Они не перестанут быть детьми и нуждаться в защите, Миш. Чем взрослее они становятся, тем больше опасностей, - сам знаешь. Да и я, старея, скорее всего, портил бы им жизнь своей череcчур усердной опекой.
- Значит - ты здесь навсегда? – я нахмурился чуть не с ужасом.
- Я же отец. Кроме того, я нашел здесь многое, что необходимо было моей душе. Не здесь - в окружающем, а в себе. Понимаешь?
- Конечно, Вить, но все равно - вот так от всего уйти... Какую силу надо иметь!
- Да, наоборот, я сделал так, как мне легче было.
- Да-а уж... – сомнительно протянул я и подумал, что про «тут долго будешь?»
Витьку можно было и не спрашивать. Не то это место было, в которое он бы вот так пришел, а потом бы ушел – типа отсиделся. Не его это был бы поступок.
Несколько галок вдруг шумно завозились в одной из берез у храма, загалдели, резко и громко разрезая тишину криками и хлопаньем крыльев. От их суеты закачались ветки и золотым снегом полетели вниз легкие березовые листья.
Мне пора было ехать. Витька проводил меня до ворот в толстой, каменной церковной ограде. Мы обнялись, попрощались и я направился к своей машине. Через десяток шагов я обернулся и увидел, что он еще стоит в проеме ворот, глядя мне вслед. Я махнул ему рукой, он кивнул. Он стоял прямой, широкоплечий, с крупными, сомкнутыми перед собой кистями рук, и сейчас, под монашеской рясой, даже больше чем ранее, чувствовалась в нем та непреклонная жилистая сила, которая всегда напоминала мне крепость упруго-сплетенного морского каната, держащего корабль у причала.
Где-то через полчаса, в дороге у меня зазвонил телефон. Высветился номер дочки.
- Да?
- Здравствуйте! Это, наверное, вашей дочки телефон, - тут написано «папочка».
Женский голос говорил осторожно, с паузами, словно упираясь во что-то почти после каждого слова.
- Она, похоже, его потеряла.
Я с силой вдавил сцепление и тормоз, вильнул рулем и резко остановился на обочине. Неровным голосом договорил с женщиной, попросив прислать адрес, отключил вызов, бросил трубку на сиденье и вышел из машины.
- Что ж ты, курица, так медленно говоришь то?! – почти прокричал я, хлопая дверью.
Это была не злость. Злился я в прошлый раз, года два назад, когда произошло то же самое. Мать все время покупала мелкой дорогие телефоны, и тогда я долго читал дочке раздраженным голосом лекцию об ответственности и бережливости, обещая на долгий срок лишить ее всех мало-мальски продвинутых гаджетов и, тем более, денег.
А сейчас... Меня тряхануло так, будто я взялся за оголенный электрический провод. До слов женщины - «его потеряла» - мой мозг успел представить такую страшную картину, что теперь я замотал головой, чтобы поскорее избавиться от нее. Обойдя машину я присел на крыло. Передо мной, на фоне бледно-синего неба, темнел лес, ровно и приятно шумел, облетаемый слабым вечерним ветром, успокаивал. Шум в голове, гораздо более сильный, затихал, сердце возвращалось на свое место, руки расслабленно легли на металл машины. Я глубоко вдохнул и с шумом выдохнул.
Конечно, виной всему была сегодняшняя встреча и Витькины слова. Почти все время по дороге из монастыря я думал о том, смогу ли Я оградить от бед своего ребенка, уберечь, защитить, и, пока что, все меньше становился в этом уверен. Выходило у меня, что основную роль в этом играет судьба или что-то еще - то, что всем нам, наверное, предначертано и понять, насколько моя способность защитить велика и зависит ли от моих стараний, от моего нахождения рядом, от моих сил, я никак не мог. Лишь все больше росло беспокойство.
- Да ну тебя, Вить, к лешему! – проворчал я, сел в машину, медленно выехал на асфальт и тогда уже вспомнил о телефоне. – И почему МНЕ всегда звонят-то? Что у нее там «мама» нигде не записано?!
Я еще раз глубоко вздохнул и набрал номер жены.
Над пустой дорогой впереди солнечный закат разделил нижнюю часть неба на три неровные полосы: синюю, розовую и зеленую, - почти одинаково яркие, чистые, лишь кое-где закрытые пепельно-серыми рыхлыми тучками. Солнце все еще было здесь. Даже скрывшееся - невидимое, оно не оставляло этот мир, продолжало быть с ним, освещать, согревать и красить его своей неутомимой небесной лаской.