Глава 2
ПОКОРИТЬ ВЫСОТУ
…Она подходила к ждущим её мужчинам, ничуть не чувствуя усталости. Подходила провинившаяся, притихшая и смятённая, с опущенной головой. Конечно, они успели выпить пиво, наговориться до отвращения о своём, мужском, и впасть в негодование и тревогу по причине её долгого отсутствия.
- Будешь «Фанту»? – спросил Стас, копаясь в рюкзаке и доставая початую бутылку.
- Спасибо, Стас, миленький. – Лия приняла бутылку и, не отрываясь, выпила до последней капли.
- Мы ходили к оврагу и тебе кричали. Не слышала?
- Нет, увы.
- Почему так долго, Киса? И платье изгваздала. Лазила в овраг? – в голосе Михаила прорывалось нетерпение, раздражение и досада.
- И лазила. Искала кадр.
- И нашла? Снизу оно, конечно, виднее, откуда ноги растут, - насмешливо сказал Стас, но его шутка в этот раз никого не насмешила и не покоробила.
- А вверх поднималась?
- Нет, - угрюмо ответила Лия. – Что я, дура, в гору лазить туда-обратно, туда-обратно?
- Ты никого не встретила? – продолжал допрос Михаил.
- А кого я могла встретить?
- Ну, биологи за водой спускались. Пастух…
- Пастух был далеко в поле.
- Далеко в поле? Значит, ты солгала. Зачем ты лжёшь? Ты поднималась наверх. Посмотри мне в глаза.
Лия подняла лицо и, сделав над собою мучительное усилие, встретилась глазами с напряжёнными и злыми щёлочками, в которые превратились глаза мужа.
- Вот. Я смотрю тебе в глаза, - проговорила она строго. – Даже если я кого и встретила, что за беда? Наверху – красота! Я в полном порядке, меня не изнасиловали и не сделали «кирдык». Можно подумать, у вас тут Сицилия с вендеттой. Чепуха. Все люди одинаковые. Зачем жизнь усложнять? Что за предрассудки такие, чтобы деревнями враждовать?
- Это что, тебя там научили так говорить? – у Михаила почему-то округлились глаза.
- Мишка, это мы сами виноваты. Ну, не отпускал бы…
- Нет, мальчики, не отпускать – это нечестно, по-тюремному. Я другое скажу. Вы толстозадые стали. Ну, растрясли бы жиры, прогулялись вместе.
- Нет, Лиечка, ты не права, - проговорил Стас. – Это слишком серьёзно. Ты не понимаешь, но это и к лучшему. Дьюк, не забивай ей голову. Идём домой. Я умираю с голоду. А ноги просто отваливаются.
«Где же была в моей жизни высота?» - думала Лия, уныло шагая между мужем и его закадычным другом. Она не участвовала в довольно вялом, усталом разговоре, да и болтал, в-основном, Стас, а язык у него, как известно, без костей, в подробности можно и не вникать. Михаил шёл угрюмый, отбуркивался нехотя – Стасу попробуй, не ответь, душу вытрясет.
«Так где же была моя высота? И была ли?»
Она легко училась и в школе, и в институте. Легко заводила знакомства, легко привязывалась к людям и легко расставалась. Даже её женское обаяние не стоило ей никаких усилий. Она его не замечала – то самое обаяние, на имитацию которого окружающие её женщины тратили столько времени, сил и косметики. Лие с одинаковой лёгкостью давались и танцы, и рисование гуашью и мелками, и сочинение эпиграмм на однокурсников. Но ничто не задевало её серьёзно. Мужское внимание рано избаловало её, и Михаилу пришлось «попотеть», преодолевая и каприз, и инерцию жизни, чтобы не то, чтобы завоевать, но убедить её в том, что он тот самый единственный и неповторимый, без которого жизнь не будет раем.
Но когда это произошло, и она полюбила его, Лия сходу с лёгкой душой отказалась от прежних привычек, прежних друзей и привычного комфортного быта под крылышком у отца и матери. А он, не спеша, обстоятельно, крепко привязывал её к себе, виток за витком, узелок за узелком, внушая иные, более приземлённые, материальные идеалы и представления взамен романтических и сентиментальных, приводя к осознанию приоритета его нужд и потребностей. Ну, так где же в её нынешней жизни главное? И ради чего она живёт?
Лия уже не так сильно хочет ребёнка, как в первые годы жизни с мужем. Она была молода и порывиста, а ему всё было некогда: то он учился в аспирантуре, то писал диссертацию и защищался – не потревожь, строго придерживайся распорядка и ни минутки на посторонние отвлечения от единого курса. Потом он пробивался на надёжное, хлебное место. И вся её любовь и привязанность, забота и нерастраченная нежность – всё поглощал он, большой, рассудительный, солидный и самодовольный ребёнок. Так минуло 7 лет, сгладилась и боль, и любовь, и прежние надежды.
Теперь у них было всё: машина, новый роскошный дом и квартира, возможность отдохнуть за границей (пока не реализованная), масса всевозможной домашней техники. Но не было детей. И она знала, что Михаил вполне может скоро сказать: «Ну, что же, Киса, машину мы завели – пора завести ребёнка!», и она спокойно, бестрепетно согласится: «Ребёнка – так ребёнка!»
Об этом же она думала ночью, без сна лёжа рядом с мужем и ощущая его тяжёлую руку на своей груди, его довольное, сытое дыхание у своей щеки.
А когда она всё же задремала часам к четырём утра, перед глазами поплыла бесконечная цветущая равнина с далёкими коровами, и сопки на горизонте, а по равнине там и сям росли гигантские деревья, похожие на баобабы, и гигантские птицы, вроде птеродактилей – инкарнация архангелов - трубили в блестящие медные трубы. А к утру в колёсике справно заведённого механизма что-то поломалось, повернулось не в ту сторону, забуксовало. И Дерево выросло ещё и ещё, и его жёсткая глянцевая листва запела победно, заплескалась об тревожное грозовое небо над головой, а ветви всё ускользали, ускользали от её тянущихся рук… Дерево, выросшее для Вечности. Что ему земные печали и радости? А вот пастух говорил – «оно нас свело». Что бы это могло означать?
Стать бы вровень с Деревом, примерить на себя его непомерное стремление ввысь, неуёмный полёт, пить и ласкать языком облака, говорить с высоко летящими птицами на их языке, чувствовать каждой клеточкой тела глубинную жизнь своей планеты…
Затрепетала летняя шторка, и солнечный зайчик нахально уселся на щёку, другой проскочил на нос, третий стал щекотать левый глаз. Лия вздрогнула, зажмурилась, хотела повернуться на бок, но Михаил проснулся тоже, и с первым же своим движением притянул жену к себе. И ощущение беспредельной лёгкости исчезло без следа.
Самый первый год совместное пробуждение сопровождалось возбуждением и страстью, затем - теплом и нежностью, а последние годы всё чаще преобладала усталость и скука. В дневных домашних хлопотах Лия их изгоняла, ночью они возвращались.
… - Ах, Лиечка, когда же вы нас порадуете маленьким киндером. Хоть бы повлияли на Михаила – что за семья без ребёнка… - так говорила, накрывая стол к завтраку мать Михаила, небольшая, кругленькая, вполне благодушная и недалёкая. «Без затей», - как говорил Стас.
Лия натянуто улыбалась: «Уж как будто своего Михаила не знает! Он обузы боится пуще огня! Зависело бы это от меня одной…»
- Конечно, тётя Фира! Я и влияла, только у Миши трудные времена были. Не до младенцев. Я ему помогала, как могла…
- Помогала – и ладно. А ребёночек бы рос себе. Редко сынуля к матери ездит, вот что, надоумить его некому, советов не слушает – мол, сам с усам. Был бы жив отец – живо мозги бы вправил. Где это видано – столько лет вместе жить, и без дитя! Вся деревня спрашивает – а что это, Фира, внучка-то не везут на свежий воздух, к бабке? Али болезни какие заели? Коль болезни есть, отвечаю, не про вашего ума дело. На то в городе доктора есть. Пока молодые и здоровые, рожать надо, одного за одним. Годы-то здоровье и силы уносят. А у вас в городе все хилые, серые ходят, точно зомби какие, а сверху болезни краской замазывают. Уж как дед радовался, что Мишенька женился, такую кралечку взял. Всё мечтал – теперь внучонок появится, и порезвится на воле, на свежем-то воздухе, на чистых ягодках. Вы с Мишенькой насчёт болезней-то обследовались? Лечились? Может, что с гормонами? – Тётя Фира поставила на стол горячий картофельный пирог с мясом, крынку с топлёным молоком, чашки, ложки и горшок с пшённой кашей – тоже из печи. Она вовсю старалась, откармливала молодых, словно это могло помочь родить «киндера».
- Да, обследовались, всё в полном порядке, - кивала Лия. – Здоровенькие мы. И гормоны в порядке.
- Ты уж уговори Мишу, и я приложу все старания… Будем вместе на мозги капать.
- Да, уговорю…
Лия кивала головой и соглашалась, но её улыбка становилась механической, словно кто-то старательно дёргал за рычажок. Она хорошо относилась к свекрови, но эти постоянные разговоры, сначала вызывавшие горечь и боль, теперь начали вызывать раздражение, а совместные трапезы стали мучительными процедурами.
«В голове все болезни!» - думала она со злостью. – «Мозги лечить нужно. Миша заважничал, людей любить перестал. Он младенца за крики удавит, тётя Фира! Он со мной живёт, потому что не возражаю ему и на рожон не лезу, самостоятельность не проявляю. Ему на мозги не накапаешь, не тот типаж!»
- Тётя Фира, вы не сможете ответить мне на один вопрос? – спросила Лия внезапно.
- А Мишенька не может?
- Может. Но не хочет.
- Ах, ну так значит - так оно и должно быть. («Опять Мишенька – Соломон всезнающий, без него никуда!») А что за вопрос-то? Простой? («Ага! Проснулось любопытство!»)
- Простой вопрос. Почему нельзя за Дерево, на ту равнину, где коровы и пастухи?
В воздухе словно разорвалась бомба. Повисло зловещее молчание. Лия испугалась, что свекровь хватит удар – так она побледнела и растерялась.
- Так то ж… Нельзя, значит. На ножах наши деревни. Туда наши не ходят. А ихние – к нам не ходоки. Иначе – драка. Смертоубийство между нашими деревнями лежит. Издавна.
- Издавна? А что же не изживёте вражду, если столько времени прошло? Наверное, поколение давно сменилось. Старожилы его помнят?
- Старожилы-то помнят, только старожилов осталось – раз-два и обчёлся…
- Какие старожилы, тётя Фира? Пожалуйста, расскажите! Я бы с ними поговорила. Столько знаю вас – а самое интересное скрыто!
- Какие старожилы? Старик Федот – да он глухой почти, да Тимоха хромой, тот вечно пьяный - не больно-то много с ними наговоришь! - и тётя Фира поникла, совсем убитая: она невольно предала сына, рассказывая то, о чём не рекомендовалось даже заводить разговор. Так что придётся ей о разговоре промолчать.
Весь день мысленные образы Лии ускользали от осознания, расплывались, не успев оформиться, стремились к инопланетному Дереву и его старожилам…
А на следующий день Михаил, повеселевший и притушивший подозрения, дал согласие на пикник у Дерева.
«Пикник на обочине»;, - крутилось в голове у Лии. – «Только бы не «Пикник на обочине»! Пусть будет просто «Пикник»•!
Стас загодя замариновал мясо для шашлыка, заложил в машину Михаила шампуры, мангал, коньяк, неизменную «Фанту», лаваш, овощи и фрукты. Фотоаппарат вновь уютно покачивался у Лии на боку, словно прирос, и она не желала с ним расставаться ни на миг.
Прекрасный джип цвета «металлик» легко тронулся с места. Стас что-то фальшиво мурлыкал себе под нос, пока Дьюк не включил радио.
- А Киса у нас что-то загрустила. Не грусти, Киса, всё хорошо будет. Тебя мать допекла, да? – Михаил обнял её за плечи, другой небрежно обнимая руль, и Лия вздрогнула. – Мать, конечно, мать, её слушать надо, а жить – своим умом. А Кисе уже и ребёночка захотелось, да? Куда ей. Киса у меня сама как ребёночек…
Машина съехала с более-менее ровного просёлка и запрыгала по полю. Михаил вёл медленно и осторожно – он обожал свою новенькую игрушку ничуть не меньше жены.
- А я бы не прочь ребёночка завести. Не знаю, чего вы тянете. Свободная жизнь – это хорошо, а ребёночек – здорово! Крепкий такой бутуз, сестра родила в январе – супер парень! Я его беру и подвешиваю к перекладине – представляешь, на одной руке держится! Вот это хватка! Так вот и за жизнь цепляться будет. А чего твой Серёга своих матери не привозит на лето? – вмешался Стас. – Посадил на самолёт – а тут ты их встретишь. И всем весело.
- Да у него с Риткой нелады, - отмахнулся Михаил. – Она ему истерики закатывает, никуда не пускает. Давно бы ушёл от этой дуры или завёл девочку для развлечения, если уж справиться слабо.
- У меня Белка тоже в маразм впадает временами. Я себе шапку недавно купил – каракулевую, помнишь? Так она обиделась – мол, деньги общие потратил не на то. А что же, лысым гулять в мороз? То ей мать какие-то дурацкие письма пишет – она потом от меня всё бутылку прятала, заначенную – раскопала ведь! Это когда ко мне Сашка после пивбара зашёл, бухой в попу!
- А ты её хоть раз осадил? Рявкни разок!
- Ты что, чтобы я когда-нибудь ей грубо сказал? С женщинами грубо нельзя, да, Лиечка? Это безнравственно. У нас всё по-хорошему – если гуляем, то тихо, чинно, каждый сам по себе. Так что, Лиечка, если Михаил забудется – зови меня. Прибегу. Только я опасный – помнишь про печать? И ещё, иногда по попе шлёпаю. Говорят, в семейной жизни помогает.
- Такой поп и шлёпнуть можно, – ухмыльнулся Михаил.
- А говоришь, что грубо нельзя, - укорила Лия. В весёлом разговоре напряжение медленно испарялось.
- А это не грубость. Это необходимое средство воспитания. Да еще обоюдно приятное. Когда любимый муж пятерню прикладывает, это должно вдохновлять не хуже поцелуя. У меня Белка сразу чует, что от неё требуется, и мы друг друга с полуслова понимаем. Кстати, на выработку рефлекса много времени потратил, зато теперь никаких претензий, полное согласие.
- Что вам женщина? Зверь какой, чтобы дрессировать? – возмутилась Лия. – Она, прежде всего, человек, и чувствует тоньше, и не обязана себя подминать под других. И потом, нельзя же всех под одну гребёнку. Есть великие женщины, до которых и мужикам далеко! Женщины, у которых не самые последние мужчины в ногах валялись.
- Ну, Киса, - Михаил ухмыльнулся. – Так уж и валялись! Значит, недалеко от бабы ушли. Нет такой Великой женщины, которую нельзя было бы завоевать вполне отработанными приёмами. Да если бы не было мужчин, то великим женщинам на этом свете было бы нечего делать.
- Как это нечего? Да мы бы и без вас прекрасно прожили, хвастунишка.
- Ну да, век тупых клонированных Новых Амазонок. И где тут высота?
- Высота, высота! Вся твоя высота – одно это Дерево!
- Так ты и его не покоришь, моя слабенькая Киса. Спорим?
- Думаешь, не покорю?
- Конечно, нет. А что, хочешь попробовать? Сделать сногсшибательный кадр!
Глумливые нотки в голосе Михаила последнее время раздражали её всё сильнее. Михаил больше не скрывал своих «воспитательных» методов, уверенный в себе на все сто. Вот и теперь он разоткровенничался, убежденный в поддержке Стаса-собственника.
- Ты прав, не покорю. А разве это единственная высота – нагрузить руки-ноги, карабкаясь на вертикаль? У каждого человека высота своя, и не каждому дано заранее узнать о том. Моя, стало быть, впереди.
- Слыхал, Дьюк? А ты всё женщин воспитываешь. Оказывается, это женщины воспитывают мужчин. Браво, девочка!
- Киса, это тебе так кажется. А женщины без воспитания не обойдутся. Дурочка, вам же лучше живётся от этого. Вы же по природе капризны, ленивы, глуповаты, упрямы, от маминой юбки оторвётесь – ничего не умеете, а с гонором. Вас мать балует, сказки рассказывает вместо того, чтобы научить, как правильно гладить. Внушает какие-то маразматические представления, а вы ждёте, что муж в постель завтрак понесёт, препираетесь с ним, выставляете несуразные требования. Нет уж. Раз замуж вышла – всё, муж для тебя и Бог, и царь, и герой. А к матери – не чаще чем раз в месяц, и то на часок, и о семейных делах ни гу-гу: всё отлично – и точка. Если мужчина по себе жену воспитает – семья счастливая, и никакая тёща не развалит.
- Уж не тебе об этом говорить, - тихо сказала Лия. Лицо её медленно угасало. – Кажется, моя мама не давала повода к этой проповеди.
- Ну конечно, твоя мама ангел. Стоп, ребята, приехали. Вот как удобно на джипе: раз - и на месте. Вылезай.
В полном молчании все вылезли из машины. Даже Стас притих и задумался. Только Михаил суетился и разговаривал подчёркнуто весёлым голосом. Дерево высилась неподалёку неприступной громадой, настороженное и вопрошающее.
- Ну что, ребята, располагаемся? Где тут у нас мангал? Киса, ты не стой, не стой, работай! Расстилай коврик, доставай припасы. Ты чего истуканом встала? Что смотришь букой?
- Стало быть, ты меня под себя воспитывал?
Лия стояла против него бледная, стиснув зубы и наклонив голову, словно боксёр на ринге.
Михаил попробовал засмеяться: - Не надо так напрягаться. Мы шутим.
- Вы шутите?
- Конечно, а ты не поняла? Вы, женщины, натуры тонкие и чуткие, требуете особого подхода. Вы такие же люди, и я ценю в тебе человека, но женщину всё-таки больше. Имей в виду, Киса, так все мужчины рассуждают. Верно, Стас?
- Верно, мы шутим, - каким-то деревянным голосом подтвердил Стас, чуя неладное.
– Но ты, Мишка, слишком крут, нельзя так…
- Все мужчины… - повторила Лия. – Раньше ты так не говорил. А я-то думала… Значит, у меня в жизни нет и не может быть высоты? Значит, ты, мой любезный муженёк, моя единственная стоящая высота, и я должна тебя покорять и тебе поклоняться, как этому Дереву? Делать стойку, как собака в ожидании приказов и подачек? Ответь? – по её щекам вдруг поползли щекотные, едкие капли.
- Если ты ждёшь окончательного ответа от меня, Киса, кроме шуток, то я отвечу: да, - глаза Михаила сузились и стали жёсткими. Он заговорил спокойно и размеренно, но к концу тирады голос повысился, и тихая ярость едва не перешла в фальцет: - Какая тебе нужна высота? Чего тебе не хватает? Может, мне Кису подменили, а? Ты же всегда со мною соглашалась, Киса, что же теперь произошло, признавайся? Кто тебе внушил, что ты должна лезть на Дерево? Кто напел, что тебе живётся плохо и ты на что-то особенное способна? Пастух? Они на это мастаки. А ты развесила уши. Значит, плохо я тебя воспитывал. За одно это я ему зубы выбью и кишки выпущу.
Он подошёл к ней вплотную и встряхнул, точно желая вытрясти скверну и смуту. Лия вырвалась и отбежала. Её глаза сверкали гневно и вызывающе.
- Врёшь, не запугаешь! Я способна на всё. И ребёнка воспитать, и художником могла бы стать. Ты меня не допускал до высоты, осаживал вниз, на паркет, покрытый коврами, в плюшевый ад•. Ради любви я была способна пойти на любую высоту, а твой рекорд уже потерял смысл и покрылся паутиной в красном уголке, он был в прошлом веке. Да, он замшел, как и камень, в который превратилась твоя душа. Что ей моя любовь?
Она резким движением вытерла глаза и усмехнулась. Усмешка испугала Михаила.
- Лиечка, любимая, - Михаил шагнул к ней, протягивая руки, но она отходила всё дальше и дальше, потом вдруг с отчаянной решимостью развернулась и бросилась бежать.
- Алле-оп! – услышали мужчины. – Держись, муженёк!
Мужчины на секунду оцепенели: взгляд Лии словно отбросил их назад.
Когда они подбежали к свисающему концу капроновой лестницы, то уже не могли коснуться и кончика её фирменного кеда.
- Михаил, ну что же ты, скажи ей, крикни, что любишь, извинись, убеди! - Стас был бледен, его била дрожь. – Двоим сюда не залезть, верёвка не выдержит. Она же сорвётся!
Но Михаил стоял истуканом, лишь нижняя губа его дёргалась. Потом начал пятиться прочь.
И вдруг из котлована послышался крик: - Я здесь, Лия! Держись!
Виктор выскочил на край, словно чёртик из табакерки. У Михаила мгновенно прорезался дар речи.
- Куда летишь, пастух! – зло бросил Дьюк. – Жить надоело? Это твоя работа? За такое убивают!
Но Виктор не видел и не слышал никого – только колыхающийся высоко впереди белый парус и две стройные ножки, и чудная сила несла его вперёд.
Две минуты – и он, оттолкнув Михаила, ловко подпрыгнул, уцепился сразу за третью перекладину, рывком подтянул ноги и начал карабкаться следом за Лией.
- Слезай, слезай, сволочь, я тебя убью! – Михаил схватился за конец и начал яростно раскачивать. Лестницу замотало, Лия замерла, прижавшись к верёвкам, точно бабочка, запутавшаяся в паутине или пришпиленная булавкой. Стас крепко стиснул руку друга и с трудом оттащил: - С ума сошёл? Поздно! Теперь только ждать! Лучше матрас тащи!
Он долго молчал, потом почему-то вздохнул с завистью и хлопнул друга по плечу: - Это женщина, я понимаю! Гордись женой! Такую стоит завоевать заново!
… Виктор лез быстро и очень аккуратно. Если бы лестницу не раскачали, он сумел бы добиться минимального отклонения. Теперь же инерция маятника увеличилась, и он молил Богов Вселенной, Земного Бога и Дерево спасти любимую женщину. Женщину, в которой он нашёл, почувствовал впервые в жизни тот самый запасной огонь, который только тлел до поры до времени. Огонь, который она сумела сохранить, не расплескав ни капли. Огонь, который способен озарить его жизнь иным светом, огонь, который так понравился ему, Дереву.
Он догнал Лию быстро, много быстрее, чем она долезла до самого опасного участка лестницы, где перекладины были изъедены капроновой плесенью, - еще одним порождением Дерева.
- Я с тобой, милая, - крикнул он. – Ещё не поздно вернуться!
Но Лия не слышала. Стиснув зубы, она старательно смотрела только вверх. Она видела перед глазами только лестницу, и эта лестница не имела ни начала, ни конца, она уходила в бесконечность, в самое небо. Лие было страшно. По-настоящему. Она не умела летать, а это необъятное, зовущее небо требовало от неё, чтобы она полетела. А как здорово началось – удивительная панорама внизу, смешные и жалкие фигурки растерянных мужчин, величественное Дерево, которое стремилось ввысь вперегонки с нею, ослепительная синева ясного летнего дня и густой, тягучий, бодрый ветер. И курчавое, серебристо-серое листвяное облако над самой макушкой…
Потом внизу раздались крики – мужчины ругались, где-то далеко истошно лаяла собака, и лестница вдруг начала сильно раскачиваться. И тогда пришла первая волна страха. Лия прижималась к жёстким, измочаленным тросам всем телом, и на белом платье отпечатывались буро-зеленые полосы…
Лестница то приближала её к стволу, то отбрасывала от него, Лия вздрагивала, тихонько вскрикивала и жмурилась, но это не помогало. Руки начало саднить, ноги перестали слушаться, скользили, лестница то и дело убегала куда-то вперёд, и Лие приходилось подолгу прощупывать воздух, ловить её ногой, прежде чем ступить.
Лямка фотоаппарата резала шею и беспрерывно колотилась то о грудь, то о плечо. Из-за него ей то и дело казалось, что она теряет равновесие. Искушение сбросить мучительную удавку было велико, но она боялась отцепить хоть одну руку, чтобы освободить шею. Глаза от ветра начали слезиться, волосы мотались и облепляли лицо.
Наконец раскачивание начало утихать, и Лия расслабилась и попыталась передохнуть, чтобы привести в порядок нервы. Она перебирала в памяти все виденные когда-либо трюки и аттракционы: гимнасты в цирке – а как им? Не страшно? Не должно, во-первых, у них развитый вестибулярный аппарат, и потом, они подстрахованы. А экстремалы? Каскадёры? Актёры многие? Небось, почище фортеля выделывают? И безо всякой страховки.
Так то экстремалы! То – каскадёры. Кто сказал, что им не положено по роду деятельности быть ломаными и склеенными заново, иногда – по кусочкам. А кто сказал, что они не испытывают страха? Страх активизирует инстинкт самосохранения, подбрасывает в топку адреналина, а тот мобилизует. И повышает давление. А у неё мама – гипертоник, её пугать нельзя. Стоп, стоп, только мыслей о гипертонии, падениях и кусочках не хватало. Думай о хорошем. Возвышенном. О высоком. Интересно, на какой она высоте? Глянуть бы вниз, но нельзя. Хочется, но нельзя…
Отдыха не получилось, руки и ноги замёрзли и онемели. Пришлось напрягать их по очереди, чтобы восстановить кровообращение. Вернуться?
«Нет, теперь уже нельзя возвращаться», - думала она. – «Нет. Иначе… иначе как я взгляну им в глаза? Как я в собственные глаза посмотрю? Ну, делай же шаг, не медли!»
И она сделала очередной шаг невероятно тяжёлой, затёкшей ногой.
Тут нога Лии сорвалась, она закричала и соскользнула вниз… И – обнаружила себя в чьих-то горячих руках, сильных и надёжных.
- Крепись, Лия! – шепнул в ухо знакомый голос. – Всё хорошо. Сейчас мы начнём спускаться. Если ты устала, можешь опираться на меня. Я выдержу.
Лие захотелось тут же, немедленно разжать онемевшие пальцы и положиться на пастуха. Но нет. Она знала, что спуск всегда труднее подъёма.
И правда, первые же шаги доказали, что это так. Ноги не желали слушаться. Они цеплялись за трос и друг за друга, будто ватные. Если бы не поддержка Виктора, Лия бы заплакала. Ведь она не была ни экстремалом, ни цирковым канатоходцем, а всего лишь маленькой и обманутой женщиной. Очень упрямой женщиной.
- Начинай спускаться. Переставляй ноги, - хрипло повторял Виктор. – Не бойся. Будь спокойней. Спокойней…
Его широкие ладони накрывали её руки и командовали, когда их отрывать и за какую перекладину браться, диктуя ритм. В какой-то момент Лия и впрямь успокоилась. От Виктора исходили тёплые, умиротворяющие волны любви и силы. Ноги почти обрели прежнюю энергию. Они шагали слаженно, словно пара сиамских близнецов с одним туловищем, двумя головами и четырьмя ногами.
И вдруг Дерево дрогнуло и протяжно вздохнуло, Лия слышала это так явственно и чётко! Резкий порыв ветра хлестнул лестницу, и она ухнула прочь от ствола. Лие показалось, что она кувырком летит прочь с ненадёжного пятачка. Вместе с пастухом. Она закричала, широко распахнула глаза – и впустила в себя головокружение. Калейдоскоп ветвей и листьев, травы и холмов, облаков и неба вперемежку с голубоватыми далями подхватил её в свой водоворот, она обмякла и потеряла сознание…
Очнулась она, мокрая от пота и бледная до синевы, только тогда, когда земля, надёжная, устойчивая земля оказалась в двух метрах от кончиков её спортивных туфель… Вновь уцепившись дрожащими руками за трос, она позволила Виктору помочь ей спрыгнуть с лестницы, но на ногах не удержалась – и они вместе рухнули под ноги ошалевшим наблюдателям. Потом Лия перевернулась, и её вырвало. Виктор вскочил и собрался её поднять, но Михаил со свежими силами и бешенством, рискуя задеть жену, отбросил его в сторону: - Куда опять руки распускаешь? Кто тебя просил влезать не в своё дело?
- Я спасал твою жену, подонок! – с тихой ненавистью ответил Виктор, и получил ещё одни удар ногой. Михаил рассвирепел не на шутку, и Стасу стоило усилий оттащить его.
- Успокойся, наконец! – прошипел Стас. – Здесь нельзя… Забыл?
- Пусти! – дёрнулся Михаил. – Я в порядке! – И он криво ухмыльнулся.
- Что с тобою, Киса? – фальшиво пропел он. – Устала? Покорять высоту непросто. Идём к машине, я отвезу тебя домой, отдохнёшь в мягкой постельке, музыку послушаешь… Ну? – и он протянул к ней руки, осторожно делая шаг, другой… - А фотоаппарат тебе только мешался. Надо было снять. Вдруг бы он свалился? И разбилась бы твоя игрушка…
Лия на четвереньках отползла в сторону: - Не подходи!
- Кисонька, ну иди же ко мне, иди, я тебя согрею, моя героиня! – Он наклонился, было, к ней, но Лия вдруг подалась назад, привстала, размахнулась и со всей силы, какая ещё осталась, ударила его по щеке. Михаил покачнулся.
- Ты… ч…что? С ум-ма с-сошла? З-за ч-что?
- За всё! – хрипло проговорила она.
- Ты идёшь домой? Последний раз спрашиваю!
- Нет!
- Может, хоть фотоаппарат отдашь?
Лия вскочила, стащила ненавистный фотоаппарат и с силой швырнула в мужа. Тот смачно шлёпнулся прямо в его растопыренные руки. А Лия бросилась бежать к спуску в карьер – откуда силы взялись! Она бежала, спотыкаясь, рыдая, кашляя и размазывая слёзы по лицу, а следом бежал Виктор.
- Ты что стоишь, идиот? – Стас дёрнул Михаила за плечо. – Беги, или потеряешь совсем. Может, мне побежать?
Михаил лишь тихо усмехнулся: - Стоп. Я за женщинами не бегаю.
- Так она же… попадётся!
- Не попадётся. Пока ещё. Ничего страшного. Киса поплачет – и вернётся. Никуда не денется. Ей идти некуда. Будет наука. Я накажу её и увезу. А с пастухом я ещё поговорю.
Он стоял и наблюдал, как они исчезают на склоне, спускаясь к Дереву. Дереву, к которому ему не было доступа.