Глава I
Память — Мать муз, прообраз Художника. Как правило, она выбирает и выделяет важное, опуская случайное или тривиальное. Однако время от времени она совершает ошибки, как и все другие художники. Тем не менее, я беру Память себе в проводники.
Я родился 14 февраля 1855 года и был назван Джеймсом Томасом в честь двух братьев моего отца: мой отец служил во флоте, лейтенантом, командовал сторожевым катером или канонеркой, и мы, дети, виделись с ним лишь изредка.
Самое раннее мое воспоминание — это качание на ноге Джеймса, брата моего отца, капитана судна Ост-Индской компании, который нанес нам визит на юге Керри1, когда мне было около двух лет. Я отчетливо помню, как повторял при этом наизусть какой-то стишок. Моя мать сидела по другую сторону камина и подсказывала. Тогда я заставил дядюшку качать и качать меня, а больше я ничего не хотел. Я помню, как мама сказала, что я умею читать, и дядюшка искренне удивился.
_________________________
1 Керри — графство на юго-западе Ирландии.
Следующее воспоминание, должно быть, было примерно в то же время: я сидел на полу и зло орал, когда вошел отец и спросил:
— Что случилось?
— Это всего лишь мастеру Джиму поорать вздумалось, — сердито ответила няня. — Он просто капризничает, сэр, смотрите, у него в глазах ни слезинки.
Год или около того спустя, должно быть, я с гордостью ходил взад и вперед по длинной комнате, в то время как моя мать положила руку мне на голову и назвала меня своей надеждой и опорой.
Еще позже я помню, как пришел ночью к ней в комнату, я что-то шептал ей, потом целовал, но щека у нее была холодная, и она не отвечала, и я разбудил весь дом своим криком: мама умерла. Я не чувствовал горя, но что-то мрачное и страшное было во внезапном прекращении обычных домашних дел.
Через пару дней я увидел, как выносят ее гроб, и когда бонна сказала нам с сестрой, что мы больше никогда не увидим нашу мать, я просто удивился — почему?
Моя мать умерла, когда мне было почти четыре года, и вскоре после этого мы переехали в Кингстаун близ Дублина. Мы с сестрой Энни, которая была старше меня на четыре года, вставали по ночам и крались на кухню за хлебом, джемом или сахаром. Однажды утром, на рассвете, я прокрался в комнату бонны и увидел рядом с ней в постели человека с рыжими усами. Я притянул к себе сестру, и она тоже увидела его. Мы на цыпочках удалились, не разбудив их. Единственным моим чувством было удивление, но на следующий день бонна отказала мне в сахаре на хлебе с маслом, и я сказал:
— Я расскажу!
Не знаю почему так сказал. Я тогда не имел ни малейшего представления о современной журналистике.
— Что расскажешь? — спросила она.
— Прошлой ночью в твоей постели был мужчина, — ответил я.
— Тише, тише! — пробормотала она и дала мне сахар.
После этого я обнаружил, что все, что мне нужно было сделать, это произнести «Я скажу!», чтобы получить то, чего хотел. Моя сестра даже пожелала однажды узнать, что я должен сказать, но я не сказал. Я отчетливо помню свое чувство превосходства над нею, потому что у нее не хватило ума эксплуатировать сахарный Клондайк.
Когда мне было от четырех до пяти лет, меня вместе с Энни отправили в пансион для девочек в Кингстауне2, который содержала миссис Фрост. Меня поместили в один класс со старшими девочками из-за моих познаний в арифметике, и я старалась изо всех сил, потому что хотел быть с ними, хотя у меня не было сознательной причины отдавать им предпочтение. Я помню, как ближайшая ко мне девочка поднимала меня и сажала на высокий стул, и как я торопливо складывал, делил, вычислял дроби… Как только заканчивал считать, я ронял карандаш на пол и сползал со стула якобы для того, чтобы поднять его, а на самом деле чтобы посмотреть на ноги девочек. Почему? Тогда понятия не имел.
______________________
2 Кингстаун — столица острова Сент-Винсен, колонии Великобритании до 1979 г. Славится старейшим в Западном мире ботаническим садом.
В конце учебного года я уже садился и вставал со стула самостоятельно. И меня уже интересовали не только девичьи ножки, а гораздо большее.
Однажды я заметил красивую пару ножек под столом у окна. Солнце освещало их столь восхитительно, что они наполнили меня неописуемым наслаждением. Это были не такие уж полненькие ножки, как я всегда любил. До того момента я думал, что самые красивые девичьи ножки — толстые. И вдруг я проникся прелестью стройных ножек, с такими тонкими лодыжками и сужающимися линиями. Я был очарован и в то же время немного напуган.
Я откинулся на спинку стула с одной мыслью в своей еще детской головке: могу ли я приблизиться к этим прелестным ножкам и, возможно, коснуться их? Я знал, что могу пульнуть своим грифельным карандашом в нужный мне конец класса. На следующий день я так и сделал и незаметно пополз под столами, пока не оказался совсем близко к ножкам, от которых мое сердце трепетало почти в самом горле. Я протянул руку, чтобы дотронуться до них, и вдруг мне пришло в голову, что девочка просто испугается моего прикосновения и отдернет ноги, а меня обнаружат и... Я испугался.
Пришлось вернуться на место и обдумать ситуацию. Решение нашлось быстро. На следующий день я снова приполз к ногам девочки, осторожно подкатил карандаш к ее стопам и просунул руку между ее ног, как будто хотел достать его. Девочка взвизгнула, крепко зажала мою руку своими ножками и закричала:
— Что ты творишь?!
— Достаю карандаш, — смиренно ответил я. — Он сюда закатился.
— Вот он. — Девочка пнула карандаш ногой.
— Спасибо, — ответил я вне себя от радости, потому что одна ее ножка все еще касалась моей руки.
— Ты забавный малыш, — сказала девочка.
Но мне было все равно; я впервые вкусил райское блаженство, потому что запретный плод дарит нам настоящий рай!
Я не помню ее лица: оно показалось мне приятным, вот и все, что я помню. Ни одна из девочек в классе не произвела на меня тогда никакого впечатления, но я до сих пор помню трепет восхищения и удовольствие, которое доставляли мне ее стройные ножки.
Я подробно описываю этот случай, потому что он стоит особняком в моей памяти и потому что он доказывает, что сексуальное чувство может проявляться даже в раннем детстве.
Однажды, примерно в 1890 году, Мередит, Уолтер Патер и Оскар Уайльд3 обедали со мной на Парк-лейн4 и обсуждали время пробуждения в человеке сексуальных чувств. И Патер, и Уайльд говорили об этом как о признаке половой зрелости; Патер думал, что это начинается примерно в 13 или 14 лет, а Уайльд, к моему удивлению, установил время отсчёта в 16 лет. Только Мередит склонялся к более раннему возрасту.
_______________________
3 Джордж Мередит (1828—1909) — ведущий английский писатель викторианской эпохи; Уолтер Патер (1839—1894) — английский эссеист и искусствовед; Оскар Уайльд (1854—1900) — великий английский драматург, романист, сказочник и поэт, основоположник эстетизма и модернизма в мировом искусстве и литературе.
4 Парк-лейн — центральный проспект в лондонском районе Вестминстер.
— Это проявляется спорадически, — сказал он, — иногда даже до полового созревания.
Я вспомнил, что Наполеон Бонапарт рассказывал кому-то, что ещё не достигнув пятилетнего возраста он влюбился в подружку по имени Джакоминетта. Однако даже Мередит посмеялся над этими россказнями, поскольку настоящее сексуальное чувство не может проявиться так рано. Чтобы доказать это, я изложил свой опыт так, как описал его здесь, и заставил Мередита задуматься.
— Очень интересно, — наконец произнес он. — Но весьма странно…
— «В своих ненормальностях, — сказал как-то Гете, — Природа раскрывает свои тайны». Вот такая ненормальность, возможно, и достойна нашего внимания.
После того случая почти шесть лет ничего подобного я не испытывал. Только в одиннадцать годков половое возбуждение вернулось ко мне и с тех пор более никогда не покидало.
Через год у меня начались существенные неприятности: с директрисой миссис Фрост. Эта злюка решила, что я обязан знать грамматику так же хорошо, как знаю арифметику. Когда она обнаруживала, что я на такой подвиг не способен, дамочка драла меня за уши, причём впивалась своими длинными острыми ногтями в мое ухо до крови. Я не возражал. Напротив, я испытывал наслаждение — ее жестокость вызывала жалость ко мне старших девочек, которые тайком вытирали мои ушки своими надушенными носовыми платочками и говорили, что старуха Фрост зверюга в прикиде кошечки.
Однажды отец прислал за мной старшину, и мы отправились в гавань, где только-только пришвартовалось его судно. Мое правое ухо кровоточило после очередной взбучки от миссис Фрост. Как только отец увидел это, а затем разглядел старые шрамы, он в ярости ринулся в пансионат и по-морскому прямо высказал все, что думал о миссис Фрост и о ее методе воспитания детей.
Сразу же после этого, как мне кажется, меня отправили жить к моему старшему брату Вернону. Он был на десять лет старше меня, учился в колледже и жил у друзей в Голуэе5.
_____________________
5 Голуэй — главный город провинции Коннахт в Ирландии.
Там я провел следующие пять лет жизни, которые прошли впустую. За эти годы я ничему не научился, кроме как спортивным играм. Я был просто здоровым, сильным, маленьким животным без следа мысли в голове.
Потом я вспоминаю интерлюдию6 в Белфасте, где мы с Верноном жили у старого методиста, который заставлял меня ходить с ним в церковь и во время службы надевал ермолку7, что наполняло меня стыдом и заставляло ненавидеть его. Есть период в жизни, когда каждая вещь, особенная или индивидуальная, возбуждает неприязнь и сама по себе является оскорблением.
____________________
6 Интерлюдия (здесь) — короткий промежуток между двумя отрезками жизни.
7 Ермолка — маленькая шапочка, которую носят под верхней шляпой верующие евреи.
В Белфасте я научилась «мычать» и лгать, просто чтобы не ходить в школу, пока брат не заметил, что я «нехорошо» кашляю. Пригласили врача, и выяснилось, что у меня воспаление легких. Я целыми днями играл на улице и возвращался домой не раньше семи часов, к приходу Вернона со службы. Я рассказываю об этом потому, что в те дни временно оказался запертым один в доме. Со скуки я стал обшаривать свою «тюрьму» и обнаружил под кроватью старого методиста набор медицинских книг с цветными вклейками изображений внутренностей человека, в том числе и половых органов мужчины и женщины. В те дни я буквально пожирал крупицы знаний о членах и влагалищах, и они вошли в меня на всю жизнь. Но, как ни странно, главной школой секса стала для меня болтовня в компании сверстников.
В Белфасте я ничему не научился, кроме правил командных игр и легкой атлетики. Мой брат Вернон каждый вечер ходил в гимнастический зал, занимался гимнастикой и боксом. К моему удивлению, он не был лучшим! Пока брат упражнялся в боксе, я увлекся подтягиванием на перекладине. И однажды Вернон обнаружил, что я могу легко подтянуться тридцать раз подряд. Его похвала наполнила меня великой гордостью.
Примерно в те годы, когда мне было лет десять или немногим более того, мы все собрались в Каррикфергусе8. Мои братья и сестры тогда впервые стали для меня не просто абстрактными именами, а живыми реальными людьми. Вернон начинал работать клерком в банке и отсутствовал весь день. Брат Вилли был на шесть лет старше меня, Энни — на четыре года старше, а Крисси — на два года младше. Все мы ходили в одну и ту же дневную школу. Впрочем, девочки занимались в отдельных девчачьих классах и у них были учителя-женщины. Мы с Вилли учились в одном классе. К тому времени брат вымахал ростом выше Вернона, зато я опережал его почти по всем предметам. Лишь в одном он был лучшим в школе. Когда я впервые услышал, как он декламирует «Битву при Иври» Маколея9, я был сбит с ног. Он жестикулировал и модулировал голос столь естественно и в точку, что я терялся в восхищении.
______________________
8 Каррикфергус — город одноименного района в графстве Антрим, Северная Ирландия.
9 Томас Бабингтон Маколей (1800 — 1859) — британский государственный деятель, историк, прозаик и поэт викторианской эпохи.
В тот вечер мы с сестрами обсуждали талант Вилли. Старшая сестра была в восторге, и это возбудило во мне зависть. Я вскочил и, подражая Вилли, к удивлению сестер продекламировал все это стихотворение наизусть.
— Кто тебя научил такому? — спросила Энни.
И я признался, что однажды услышал, как Вилли читает это стихотворение, и мне захотелось тоже его выучить. На следующий день Энни рассказала эту историю нашему учителю, а тот посоветовал мне продолжить совершенствоваться в искусстве декламации, поскольку я одарён исполнительским талантом не меньше Вилли. С того дня мастерство чтеца стало для меня важнейшим. Я выучил наизусть все стихотворения школьного курса и даже мог передразнивать всех своих одноклассников, изображая их манеру декламировать. Исключением был один рыжеволосый негодяй, который читал «Африканского вождя»10 лучше, чем кто-либо другой, даже лучше учителя. Это была чистая мелодрама, но Рыжий был прирожденным актером и поразил всех нас реалистичностью своего исполнения. Никогда не забуду, как мальчик произнес эти слова:
________________________
10 Стихотворение Уильяма Каллена Брайанта (1794 — 1878) — американского поэта, журналиста, одного из основателей республиканской партии США.
И, застонав, вождь приказал
Причёску расплести,
И за косой легла коса
На плачущей груди.
И победитель увидал,
Что в каждой, средь волос,
Кусочек золота сверкал,
И было много кос.
«Смотри, насыть свой жадный взор
Бесславием вождя,
Возьми, должно хватить его —
А мне свободу дай.
Ты слышишь: плачет много дней
Под пальмами жена?
Что на вопрос моих детей
Ответит им она?»
Я не видел и не слышал этого стихотворения уже пятьдесят с лишним лет. Теперь оно видится мне безвкусным, но в голосе мальчика звучал такой высокий трагизм, что я четко понял — мне его не спародировать. Он был неподражаем. Каждый раз он делал упор на другую строфу, изменял манеру исполнения — всегда было что-то новое в его осознании разыгрывавшейся драмы. Странно, но «Африканский вождь» был единственным стихотворением, которое хорошо читал Рыжий.
Пришло время экзаменов, и я стал первым в школе по арифметике и первым по ораторскому искусству. Вернон даже похвалил меня, а Вилли дал мне пощечину и получил пинок под зад. Вернон разнял нас и сказал Вилли, что ему должно быть стыдно за то, что он ударил брата, из-за возраста чуть ли не в два раза слабее его. Вилли тут же солгал, сказав, что я первый его ударил. Вилли мне не нравился, сам не знаю почему, если не считать того, что он был моим соперником в школе.
С тех пор Энни стала относиться ко мне по-другому, и теперь я, казалось, видел ее такой, какая она есть, и был поражен ее забавными манерами. Она хотела, чтобы и Крисси, и я называли ее «Нита». Как она утверждала, таково было ласковое сокращение имени «Анита» — французской стилизации имени Энни. Она ненавидела своё имя Энни — «банальное и вульгарное». Я никак не мог понять почему.
Однажды вечером, когда мы собрались все вместе, Энни переодела Крисси перед сном, распахнула свое платье и показала нам, как выросли ее груди. В то время как у Крисси они все еще оставались маленькими, у Ниты они уже стали большими, красивыми и круглыми, как яблоки. Нита позволила нам нежно прикоснуться к ним и явно очень ими гордилась. Она отправила Крисси спать в соседнюю комнату, а я продолжал учить рядом с нею уроки. Нита вышла из комнаты, чтобы что-то взять, и тогда меня позвала Крисси. Озадаченный, я пошел в спальню. Девочка хотела, чтобы я знал — ее грудь тоже вырастет и будет такой же красивой, как у Ниты.
— Ты мне веришь? — спросила она и, взяв мою руку, положила ее на них…
И я сказал:
— Да.