Вернувшись после отпуска в Уральск, лейтенант Дорофеев надеялся, что на службе ему удастся побыстрее забыть и беседу с майором Сафроновым, и приставания взбалмошной профессорской дочери, и каждодневные, по часу, напутствия матери. И отчасти надежды Дмитрия стали сбываться. Однако, в его мозгах, помимо этих житейских неурядиц, образовалось нагромождение из архивных документов, которые относились как к теме диссертации, так и к исследованию Пугачевского бунта. Естественно, такой «компот» в голове Дмитрия порой вызывал раздражение и нервозность в поведении. Марина охарактеризовала состояние своего любимого человека крылатой фразой из знаменитого стихотворения «Бородино» М. Ю. Лермонтова: «Смешались в кучу кони, люди». В ответ Дмитрий лишь улыбнулся. Девушка не знала про визит на конспиративную квартиру КГБ; не догадывалась про любовные сети, которые пыталась расставить дочь профессора Позднякова с помощью Клавдии Петровны. Она наивно полагала, что его душевные переживания связаны со сбором материала для кандидатской диссертации и поисками истины о Пугачевском бунте.
Месяц июль оказался насыщен важнейшими событиями в СССР и в мире, на которые политотдел воинской части, где служил лейтенант Дорофеев, реагировал быстро и наглядно. Подполковник Цаплин требовал от ротных замполитов ежедневного выпуска стенгазеты, а от заведующего солдатским клубом обновления наглядной агитации в фойе. Не успел Дмитрий оформить стенд, посвященный Договору об ограничении подземных испытаний ядерного оружия, подписанному в ходе визита президента США Ричарда Никсона в СССР, с 27 июня по 3 июля, как, уже, 8 июля вышло совместное постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР о строительстве Байкало – Амурской магистрали (БАМ). Проект этой железной дороги зародился ещё в XIX столетии, а его реальная реализация началась в 1932 году, когда рабочей силой стали заключенные ГУЛАГа. В 1958 году был сдан участок Тайшет – Братск – Усть – Кут, после чего строительство приостановилось почти на 10 лет. И вот, совместное постановление дало новый мощный толчок стройке века, на которую отправились десятки тысяч молодых людей, в основном комсомольцев – добровольцев. Однако, и этого количества было мало. Требовались ещё рабочие руки, которые могла дать советская армия…
– Товарищ лейтенант, необходимо, чтобы из каждого угла клуба на солдата глядело слово «БАМ»! – подчеркнул подполковник Цаплин. – Более того, надо, чтобы из каждого «утюга» звучало слово: «БАМ»!
– Товарищ подполковник, а зачем нам агитация по БАМу, ведь, мы не железнодорожные войска? – попытался уточнить Дмитрий.
– Товарищ лейтенант, необходимо, чтобы большинство солдат после демобилизации отправилось на БАМ! – ответил подполковник. – Партия и правительство рассчитывают за счет дембелей восполнить дефицит рабочей силы на строительстве магистрали. Так, что агитировать за БАМ станем двумя руками, а если нужно и ногами! Задача понятна, товарищ лейтенант?
– Так точно! – ответил Дмитрий. – Разрешите выполнять?
– Давно пора! – ответил Цаплин и добавил. – Было бы хорошо покрутить солдатам кинокартины, например, про Ивана Бровкина на целине…
Только в октябре у Дмитрия стали появляться свободные часы и минуты, которые он посвящал детальной проработке критической статьи И. И. Железнова на «Историю Пугачевского бунта», написанную в 1834 году А. С. Пушкиным. Иногда он читал эту статью самому себе и молча рассуждал над отдельными абзацами. Но бывало, если Марина отвлекалась от подготовки к государственному экзамену, Дмитрий зачитывал ей некоторые отрывки из статьи Железнова, и они вместе обсуждали прочитанное.
«После великого поэта о Пугачевском бунте сказать особо нечего, – писал Железнов, – кроме лишь одного, что мне кажется странным, удивительным, непонятным, почему именно автор «Истории Пугачевского бунта», выставил пред светом простых, безграмотных Яицких (ныне Уральских) казаков какими – то политиками, хитрыми интриганами, государственными заговорщиками, людьми посягавшими на ниспровержение законной и святой царской власти, тогда как на самом деле они были жалкие невежды, глупые простаки, заблудшие овцы, увлеченные в мятеж обманом и хитростью Пугачева» (Железнов. Т. 2. 1958. – С. 313 – 314).
«Надо же, Железнов назвал яицких казаков невеждами и простаками!» – чуть не воскликнул Дмитрий и задумался: «Помнится, в повести «Василий Струняшев» он тоже сетовал на необразованность яицких казаков. Даже многие их атаманы, выбираемые на кругах, были безграмотными людьми. Зато грамоту знало яицкое духовенство, потому что неграмотных казаков в попы не назначали».
«Признаюсь, мне тяжело, даже страшно становится, когда вспомню, что я решаюсь высказать мнение, противное сочинению гениального писателя, пред памятью которого я благоговею, – писал Железнов, – но любовь к правде побеждает во мне робость, и я, без дальних оговорок, вооружась поговоркой: «смелым Бог владеет» и опираясь на факты, приступаю к делу.
Дело вот в чем.
По словам Пушкина, виновник бунта, самозванец Пугачев, был не иное что, как создание Яицких казаков, то есть Пушкин просто на просто сказал, что Яицкие казаки сами выдумали самозванца, чтоб иметь предлог побуянить и посвоевольничать. Как ни велика моя вера в гениальность автора, не могу, да и нельзя согласиться с таким приговором. Много причин, и причин основательных, убеждает меня, что не казаки создали самозванца, не казаки подбили, подговорили Пугачева на самозванство, а Пугачев обманул, обольстил простых и бесхитростных казаков, выдав себя за государя. Русского человека утвердите только в мысли, что он отстаивает права законного государя – и Русский человек, всасывающий в себя с материнским молоком чувство любви и преданности царю, пойдет за царя в огонь и в воду. Вот на эту – то приманку хитрый Пугачев и поймал казаков» (Там же, с. 314 – 315).
Далее, Железнов высказал мнение, что текст «Истории» противоречил документам, которые Пушкин опубликовал во втором томе, названным им, «Приложения». В частности, Железнов упоминал летопись Рычкова «Осада Оренбурга», где не было сказано, что Яицкие казаки уговорили Пугачева на самозванство. Дмитрий отметил для себя, что уже несколько раз собирался заглянуть в эти «Приложения» к «Истории», на досуге, да всё не находил для них свободной минуты. «А, ведь, там могут быть сокрыты ответы на многие вопросы», – подумал молодой историк и продолжил чтение статьи.
«Но, кроме всего этого, Пугачев, известно нам, долгое время скитался в Польше, – писал Железнов, – а это, заметьте, обстоятельство немаловажное: Польша уже не раз выпускала на Россию самозванцев. Об этом намекала и сама Императрица Екатерина Великая в своих указах и манифестах, как увидим ниже. Не натуральнее ли, не правдоподобнее ли предполагать, что Пугачев заразился духом самозванства в Польше, или где – нибудь в другом, близком к ней месте, но уж никак не на Яике, на хуторах простых и безграмотных бородачей» (Там же, с. 316).
Дмитрий вспомнил, как собирал информацию о Чике, но, не о Зарубине, сподвижнике Пугачева, а о казачьем атамане в начале семнадцатого века. Тогда на Русскую землю тоже приходили самозванцы из Польши, которых называли Лжедмитрии. Одним из них был беглый монах Григорий Отрепьев. А ещё, во время своего отпуска, Дмитрий познакомился с монографией историка Щебальского о начале Пугачевщины, где говорилось, что при возвращении из Польши в Россию, в 1772 году, Пугачев оказался на форпосте Добрянский, где угодил на шесть недель в пограничный карантин:
«Между тем в Добрянке, – писал Щебальский, – он познакомился с беглым гренадером Алексеем Семеновым, который нашел в нем сходство с покойным императором Петром III, и сообщил свое замечание добрянскому купцу Кожевникову. Кожевников позвал Пугачева (который, как видно, был не очень стесняем карантинными правилами и нанимался косить сено), и лаская его разными образы, выведал из него о точном его звании и природе, и (Пугачев) открывшись в звании своем не утаил и того, что он из дому своего сбежал, и объяснил причины своего побега. Кожевников, сведав верно, говорил ему: «Слушай, мой друг! Если ты хотел бежать за Кубань, то бежать одному не можно. Хочешь ты пользоваться и начать лучше намерение? Есть люди здесь, которые находят в тебе подобие государя Петра Феодоровича. Прими ты на себя это звание и поди на Яик. Я точно ведаю, что яицкие казаки притеснены; объявись там под сим именем и подговаривай их бежать с собой. Сей солдат скажется гвардейцем и будет всех уверять, что ты подлинно государь, и (что) он тебя знает, а простой народ сему поверит».
Так объяснял Пугачев перед следственною комиссией зарождение мысли о самозванстве, присовокупляя, что в совете с ним был еще и другой добрянский купец, Крылов.
Заметим, однако ж, что относительно этого обстоятельства есть противоречия. В другом месте Пугачев показывал, что первый, внушивший ему мысль назваться Петром III, был Андрей Кузнецов, живший близь Усть – Медведицы на казачьих хуторах, и у которого он был уже после пребывании на Добрянском форпосте. Которые из этих двух показаний вернее, при помощи обнародованных документов решить нельзя; кажется, однако ж, что Кожевников был первым заводчиком дела; в одном месте следствия он назван «начальным плутом» (Щебальский П. Начало и характер Пугачевщины. – М., 1865. – С. 35 – 36).
«Похоже, что не только Пушкин, но и Железнов не заглядывал в следственное дело Пугачева», – подумал Дмитрий: «Может это и к лучшему, иначе, не было бы Преданий о Пугачеве, благодаря которым я с головой окунулся в «мутные воды» истории кровавого русского бунта. Щебальский же, сам того не ведая, напустил ещё больше мути в дело Пугачева».
«Все эти три человека, если верить Пугачеву, стоили один другого; по его словам, Кожевникова, Кузнецова и Крылова надо почитать всему злу заводчиками, и следовало бы, конечно, ожидать, что они подвергнутся весьма строгому взысканию, – написал Щебальский и следом добавил. – Между тем мы находим в девятом пункте «Сентенции» следующее: «Отставного поручика Гринева, царицынского купца Василия Кочалова, да брянского (Добрянского?) купца Петра Кожевникова, Малороссиянина Осипа Коровку, донских казаков Лукьяна Худякова, Андрея Кузнецова и пр., которые находились под караулом, будучи подозреваемы в сообщении с злодеями, но по следствию оказались невинными… освободить» (Там же, с. 36).
«Этих освободили, а казака Данилу Шелудякова, вовсе, не показали в следственном деле», – рассуждал Дмитрий: «Какое – то странное получилось следствие по делу самозванца. А может быть не было никакого самозванца, а был настоящий государь Петр Федорович? Оттого и запутывали показания. Ведь, и предка Марины, гурьевского атамана Евдокима Струняшева тоже подержали немного времени в тюрьме, да отпустили домой. А уж, с Чикой – Зарубиным, вообще, фантастическая история приключилась… И не только с ним; другие сообщники Пугачева, по преданию, тоже избежали наказания. Однако, отвлёкся я от критической статьи, в которой Железнов нисколько не сомневался в самозванстве Пугачева».
«Вот в это – то смутное время бродяжничал по казачьим дворам Донской казак Емельян Иванов Пугачев, вышедший на Яик из – за Польской границы, – писал Железнов. – Он поносил начальство и подговаривал казаков бежать в Турцию, но был пойман (в конце 1772 года), отвезен в Казань и посажен в тюрьму. Из Казани (в июне 1773 года) он успел бежать и снова явился на Яике» (Железнов. Т. 2. 1858. С. 317).
Далее, Железнов приводил слова Пушкина о появлении Пугачева на хуторах отставного казака Данилы Шелудякова, у которого жил он прежде в работниках… «Несомненно Железнов оказался прав, и самозванец Пугачев не был созданием казаков», – констатировал Дмитрий после прочтения того абзаца, где говорилось следующее: «Самозванство показалось им (казакам) надежною пружиною. Для сего нужен был только прошлец, дерзкий и решительный, еще неизвестный народу. Выбор их пал на Пугачева. Им не трудно было его уговорить».
«Пушкин посещал Уральск, видел тамошних старожилов, живых свидетелей Пугачевщины, говорил с ними, – писал Железнов, – но того, что выражено им в вышеприведенных словах, он не мог слышать от казаков: казаки не могли говорить ему этого и понапрасну клеветать на своих, потому что казаки совсем противного мнения. Даже в настоящее время потомки тех казаков, которые крепко порицали Пугачева и его приверженцев за буйство и зверство, обвиняют одного Пугачева, как обманщика и обольстителя, а о тех, которые держали его сторону, отзываются как о заблудших, поддавшихся искушению и обману хитрого самозванца. Следовательно, предание на стороне казаков» (Там же, с. 319 – 320).
– Марина, как ты думаешь, не это ли обстоятельство подтолкнуло Железнова взяться за Предания о Пугачеве? – спросил девушку Дмитрий.
– По сути, все уральские казаки верили в подлинность царя Петра Федоровича! – ответила девушка. – Железнов не был исключением, но в этой критической статье он поставил перед собой совсем другую цель: показать, что не казаки создали самозванца, а Пугачев обманом втянул их в мятеж.
– Ты хочешь сказать, что Пушкин напрасно обвинил яицких казаков, назначив их зачинщиками бунта? – спросил Дмитрий.
– Пушкин ссылался на летопись Рычкова, в частности, в случае с Данилой Шелудяковым, – ответила Марина. – Однако некоторые моменты в ней, как – будто не заметил или умышленно не стал включать в «Историю Пугачевского бунта». Что было у гения в голове, одному Богу известно…
– В Москве я заглянул краем глаза в его Записи и обнаружил в них много интересного, – прошептал Дмитрий. – За Пушкина нужно взяться отдельно, а пока читаем дальше Железнова…
«Итак, Рычков не обвинял казаков, напротив, в одном месте своей «Летописи» он прямо говорил в пользу казаков, – писал Железнов. – Рассказывая о совещаниях казаков на хуторе казака Шелудякова, где находился и Пугачев после побега из Казани, Рычков, между прочим пишет: «…в начале с казацкой стороны, как сказывали, представлено было первое их намерение о побеге к Каспийскому морю, чтоб там им угнездиться и сделать себя независящими; но Пугачев весьма хитро и коварно внушал им о себе, что он есть Император Петр III – й, спасся от погибели своей уходом, и был между тем в разных государствах, склоняя, чтоб они, признав его за законного своего Государя, к доступлению на престол ему помогали; а он будет их предводителем и в свое время наградит их многими милостями, и проч., чем их на том же Шелудякова хуторе в Августе и утвердил…» (Там же, с. 321 – 322).
– При всем уважении к Железнову, нужно заметить, что его критическая статья грешит не меньшим словоблудием, чем сама «История Пугачевского бунта»! – заявил Дмитрий.
– Неудивительно, ведь, Железнов был не просто писателем, а прежде всего казачьим офицером! – подчеркнула Марина. – Ему нельзя было иметь личное мнение, отличное от официальной версии Пугачевского бунта…
– Так вот почему, он прибегнул к жанру народного предания! – воскликнул Дмитрий. – Глас народа – глас Божий!..
– А как ещё было обмануть цензуру? – спросила Марина и сама же ответила. – Только чрез предания! Однако и в этой статье Железнов уже подводил читателя к мысли: казаки верили, что служили не самозванцу, а настоящему царю!
– Послушай, Марина, что здесь написано! – воскликнул Дмитрий и стал громко читать следующий абзац.
«В письмах к Фонвизину из Казани, от 29-го января 1774 г., – писал Железнов, – Бибиков между прочим выразился: «… Ведь не Пугачев важен, да важно всеобщее негодование. А Пугачев чучела, которою воры Яицкие казаки играют».
Пугачев был такого поля ягода, что играть им, как чучелой, казакам не под силу было, – рассуждал Железнов. – Ежели и играл им кто, то уж ни в каком случае не простые и безграмотные яицкие казаки…» (Там же, с. 327 – 328).
– Марина, ты наверно тоже подумала, что Пугачевым могли «играть» яицкие священники? – спросил Дмитрий. – Помнишь, ты мне читала статью оренбургского историка Руфа Игнатьева про Устинью Кузнецову, в которой говорилось, что Пугачев не осмеливался возражать яицкому духовенству?
– Учитывая скоропостижную и загадочную смерть Бибикова, которая случилась 9 апреля 1774 года, я бы вспомнила про «старых людей»! – ответила Марина. – Возможно, их имел ввиду Бибиков, когда писал в письме Фонвизину про Пугачева – чучела…
– Объясни, как смерть Бибикова могла быть связана со «старыми людьми»? – спросил Дмитрий. – Пушкин написал: «Молва приписала смерть его действию яда, будто бы данного ему одним из конфедератов».
– Молва молвой, а «старых людей», даже всуе нельзя было упоминать! – подняв указательный палец вверх, заключила Марина. – Ты думаешь, Дима, почему Железнов занялся словоблудием? Чтобы обойти острые углы и не называть «старых людей», которые играли Пугачевым, как чучелом…
– Марина, а если там был не Пугачев, а настоящий Петр III? – спросил Дмитрий. – Тогда, как быть? Неужели «старые люди» играли самим царём?
– В Преданиях о Пугачеве встречается такая фраза: «Нет у нас царя! У нас царица!» – проговорила Марина. – Ведь, неслучайно Железнов привёл её!
– Маринка, как я сразу не допёр! – воскликнул Дмитрий. – Ведь, главный яицкий священник – протопоп, оставался верным императрице Екатерине II! Я же про него в Москве читал…
«Известно, что Пугачев, разбитый окончательно верными войсками у Царицына, – писал Железнов, – бежал на луговую сторону Волги с малым числом яицких казаков и скитался с ними по степи, избегая встреч с преследовавшими его войсками. По всей вероятности, полагать надо, что в эти критические минуты при нем оставались уже самые близкие люди, самые жаркие приверженцы, следовательно, казаки эти должны были, кажется, хорошо знать, кто такой их предводитель. Если б самозванец был созданием казаков, то, без всякого сомнения, казаки не стали бы с ним церемониться, а просто на просто, не входя ни в какие объяснения и не слушая угроз, скрутили бы его – и дело с концом. С своей стороны и Пугачев, если б он был подговорен казаками, не стал бы разыгрывать перед ними роль царя, не стал бы стращать местью наследника: это было бы слишком глупо, противно здравому смыслу. Ясно, что Пугачев до последней минуты, до последнего издыхания, обманывал, морочил простых казаков» (Там же, с. 331 – 332).
– Железнов, хотя, и намекал на подлинность Петра III, но открыто его так не называл, – задумчиво проговорил Дмитрий.
– Главное, что Железнов, как и остальные уральские казаки, верили, что предводителем бунта был подлинный царь Пётр Фёдорович! – сказала Марина. – Иначе, зачем ему было браться за критическую статью, а потом и за Предания о Пугачеве…
– Железнов, даже документы отыскал в архивах! – заявил Дмитрий. – Послушай, что он писал дальше…
«Доселе я говорил о частных документах, – писал Железнов, – теперь перейду к официальным.
В указе императрицы генералу Кару, от 15-го октября 1773 г., есть следующие слова: «… Усмотрели Мы, что бежавший из – под караула, содержавшийся в Казани бездельник, донской казак Емельян Пугачев, он же и раскольник, учиня непростительную дерзость принятием на себя имени императора Петра III, и обольстя в жилищах Яицкого войска тамошний народ всякими лживыми обещаниями, не только сделал, как пишут, великое возмущение, но причиняет смертные убийства и прочее».
В манифесте от 15-го октября 1773 г., между прочим, государыня пишет: «Мы усмотрели, что беглый казак Емельян Иванов сын Пугачев бежал в Польшу, в раскольнические скиты, и возвратясь из оной под именем выходца, был в Казани, а оттуда ушел вторично, собрав шайку подобных себе воров и бродяг из яицких селений, дерзнул принять имя покойного императора Петра III, произвел грабежи и проч. (Несколько строк пропускаю) … Мы (говорит государыня) о таковых (предавшихся Пугачеву) матерински сожалея, чрез сие их милосердно увещеваем, а непослушным наистрожайше повелеваем немедленно от сего безумия отстать, ибо Мы таковую продерзость по сие время не самим в простате и в неведении живущим нижнего сословия людям приписываем, по единому их невежеству, и коварному упомянутого злодея и вора уловлению».
В другом манифесте (от 23-го декабря 1773 г.), между прочим, также говорится: «… Принуждены Мы ныне слышать, что беглый с Дону казак Емельян Пугачев, скитавшийся пред сим в Польше, по примеру прежнего государственного злодея и предателя Гришки Растриги, отважившись, даже без всякого подобия и вероятности, взял на себя имя покойного императора Петра III, тем не менее предуспел в своем изменническом и злодейском умысле» (Там же, с. 333 – 335).
Дмитрий вспомнил, что в монографии Петра Карловича Щебальского «Начало и характер Пугачевщины», приводились доказательства, что Пугачев не был от рождения раскольником. По мнению Щебальского, Пугачев вырос среди раскольников, поэтому последние принимали его за своего. Тот же Щебальский ничего не писал о скитаниях Пугачева в Польше. Пугачев дошел до Ветки, прожил там не более недели, и возвратился обратно в Россию. Ему нужен был документ «выходца», с которым он намеревался попасть на Яик, уже под именем императора Петра III.
«Все эти немногие слова ясно говорят нам, что не казаки создали самозванца, а самозванец обольстил казаков, – писал Железнов. – Эти слова убеждают нас еще в том, что сама великая государыня, так сказать, чувствовала, что казаки заблуждались от невежества, и что злодей Пугачев зародыш злого умысла в голове вынес из Польши, уже и прежде виновной в подставке самозванцев, или, по крайней мере, в помоге им…
… После этого смело можно сказать, – констатировал Железнов, – что не казаки выдумали самозванца, а самозванец обманул и обольстил казаков» (Там же, с. 336 – 339).
– А, здесь, и вовсе, улёт! – воскликнул Дмитрий, пробежав глазами по следующему абзацу критической статьи. – Ты только послушай, Марина, что удалось раскопать Железнову!
– Надеюсь, со стула не упаду? – весело спросила девушка, отрывая глаза от учебника по Научному коммунизму. – Читай скорей, мне к госэкзамену надо готовиться!
– Успеешь, до февраля, ещё вагон времени! – ответил Дмитрий. – А тут, действительно, со стула можно упасть!
– Ладно, ладно! – согласно закивала девушка. – Читай, я уже навострила уши…
«Или, вот еще, не угодно ли обратить внимание на письмо Екатерины Великой, – писал Железнов, – писанное к московскому генерал – губернатору, князю Волконскому, 15-го сентября 1774 года:
«Князь Мих. Ник. При сем посылаю к вам «гольштейнское знамя Дельвигова драгунского полка, которое было отбито Михельсоном у Пугачева под Царицыным, и тотчас же сюда отправлено. Я послала осмотреть книги и вещи, хранящиеся в Ораниенбаумском арсенале: не оттуда ли оно было выкрадено? Но там все, что было, находится в целости. Тамошний генерал Ферстер признал, что сие знамя, как я упомянула выше, было зятя его Дельвигова полка. Ферстер и Мерлин, которые были у разбора Гольштейнских дел, утверждают, что, может быть, оно было отдано в Коммиссариат, по приложенной здесь записке знамен и штандарт. Препоручаю вам потребовать от Глебова известие, где находятся сии знамена? В случае: их нет в Коммиссариате, то пусть даст знать: где, как и когда они вышли из – под его ведомства? Хорошо было бы, если б вы открыли источник, каким образом сие знамя дошло до Пугачева, ибо вывело б много плутней наружу. Однако, во всем сем поступите, как можно осторожнее, чтоб не причинить в городе не временную тревогу» *).
Из этого письма видно, что у Пугачева было гольштинское знамя, что сама императрица желала разыскать, каким образом оно дошло до рук самозванца; ибо, по словам императрицы, это вывело б много плутней наружу. Теперь рождаются вопросы: каким образом, в самом деле, попало к самозванцу голштинское знамя? И о каких государыня намекала плутнях? Отвечать положительно на эти вопросы, конечно, нельзя: мы не имеем данных; но за всем тем ясно тут вот что: во – первых, ни Шелудяков, ни Зарубин, ни все их товарищи, такие же, как сами они, простые и невежественные казаки, не могли ни выкрасть знамя, ни знать о его существовании и даже о самой Голштинии, во – вторых, гнездо плутней, о которых намекала императрица, ни в каком случае не могло завестись на Яике, на хуторе казака Шелудякова, если мы только возьмем в рассуждение выкражу знамени из правительственных мест. Согласен, что выкрасть откуда бы – то ни было знамя – немудрено, но задумать украсть голштинское знамя – вот что очень мудрено. Короче сказать, смысл письма императрицы к князю Волконскому, по мнению моему, должен убедить всех и каждого, что яицкие казаки в вымышлении самозванства нисколько не виноваты. Вина их – невежество, заблуждение и воинственность, чем злой человек или злые люди и воспользовались» (Там же, с. 339 – 341).
– Неужели такое могло быть на самом деле? – с удивлением задалась вопросом Марина.
– Совсем недавно, в Москве, читал очерк уральского историка Карпова, назывался «Памятник казачьей старины», – проговорил Дмитрий. – Там было об этом гольштинском знамени **).
– Дима, а в книге Дубровина «Пугачев и его сообщники», ты не встречал упоминания о голштинском знамени? – спросила Марина.
– Точно не помню, вроде бы, нет! – ответил Дмитрий. – Нужно ещё раз пролистать книгу Дубровина… Теперь, когда в Москву попаду…
– Да, похоже не скоро! – заметила Марина.
– Я же совсем забыл про письмо Дениса Елчина, которое он прислал почти месяц назад! – спохватился Дмитрий. – После прочтения очерка Карпова, я просил Дениса поискать информацию о голштинском знамени в войске Пугачева. Из – за агитации по БАМу, голова кругом пошла…
– Не отчаивайся, Дима! – успокоила друга Марина. – Нашел письмо Дениса? Читай, скорее…
Денис не любил писать длинных писем, поэтому после традиционного приветствия, шла выписка из «Рескрипта Екатерины II главнокомандующему в Москве генерал – аншефу князю М. Н. Волконскому о необходимости установить ряд нескольких вопросов при следствии над Е. И. Пугачевым в Москве», от 3 октября 1774 года:
«… Пугачева к вам везут, – писала Екатерина II. – Не забудьте спросить: о Голштинское знамя, и кто тот мальчик был, которого он прочил на место великого князя, и где тот мальчик, – сказывают: сержантский сын. Какову записку я послала к графу П. И. Панину, дабы по ней собрал известия, при сем прилагаю. Прикажите и по Сенату, что уже о сем известно собрать.
Октября 3-го 1774 года» (Опубликовано в книге «Осмнадцатый век». Т. 1. М., 1868, стр. 127. Местонахождение подлинника неизвестно).
– Ещё одно свидетельство, что архивы тщательно зачистили! – заключил Дмитрий, прочитав о местонахождении подлинника. – Концы в воду…
– Хорошо, ещё, что старинные книги сохранились! – добавила Марина.
– Во время революции, библиотеки Бог миловал! – проговорил Дмитрий. – Помню, мама так в детстве говорила…
– Дима, тут, ещё написано про голштинское знамя! – сказала Марина, когда письмо Дениса оказалось в её руках. – Послушай, что – то типа справки…
«Голштинское знамя – это знамя одного из голштинских полков, расформированных в 1762 году, – писал Денис. – Е. И. Пугачев отбил его в сражении с легкой полевой командой 15 августа 1774 г. на реке Пролейке под Царицыным и оставил его в числе трофеев войскам полковника И. И. Михельсона на месте битвы у Солениковой ватаги под Черным Яром 25 августа 1774 года. Екатерина II рескриптом от 15 сентября 1774 г. поручила князю М. Н. Волконскому установить обстоятельство появления голштинского знамени полка барона Дельвига в штабе Е. И. Пугачева, усматривая возможную связь бывших голштинцев, приверженцев покойного императора Петра III, с руководителями бунта» (См.: «Осмнадцатый век». Т. 1. М., 1868, стр. 124 – 125).
– Какая – то белиберда! – посетовал Дмитрий. – Что же это получается: знамя только десять дней было в войске самозванца? Карпов же писал, что голштинское знамя развевалось над Пугачевым уже в самом начале бунта…
– Да, сейчас и не узнаешь всей правды об этом знамени, – попыталась успокоить Дмитрия Марина. – Вообще, любимый, тебе нужно сделать перерыв в изучении Пугачевского бунта и сосредоточиться на диссертации.
– Наверно так и сделаю, – согласился Дмитрий. – Тебе тоже надо готовиться к государственному экзамену по Научному коммунизму, а не отвлекаться на всякие пустяки…
– Госэкзамен, конечно, важное дело! – сказала Марина. – Но, и твои исследования тоже не пустяки! В конце февраля обязательно подключусь к ним…
Однако, этому не суждено было случится. Через два дня Дмитрия вызвали к командиру части. Полковник Смирнов сообщил лейтенанту Дорофееву две новости: одну хорошую, а другую, не очень.
– Приказом командующего округом, вам присвоено очередное воинское звание: старший лейтенант! – торжественно сказал полковник. – Поздравляю!
– Служу Советскому Союзу! – весело отчеканил Дмитрий.
– Рано радуетесь, товарищ старший лейтенант! – серьёзно проговорил полковник. – Вместе со званием, пришёл приказ о переводе вас в другую часть!
– Куда! – непроизвольно вырвалось у Дмитрия. – Извините товарищ полковник, я хотел уточнить…
– Отставить! – скомандовал командир части. – Знаю, что до вашей демобилизации осталось меньше года, и, что девушку успели завести в Уральске! Однако, служба есть служба!
– Товарищ полковник, так куда меня переводят? – спросил Дмитрий.
– Куда конкретно, товарищ лейтенант, не сказано! – многозначительно подчеркнул полковник. – От нас, обычно, на Север посылают! Или, может родственник ваш, генерал, решил поближе к дому подтянуть?
– Я не просил генерала Иванова обо мне хлопотать, – честно признался Дмитрий. – Если только мама уговорила его…
– Так, лейтенант, с родственниками своими сами разберетесь, а сейчас сдавайте дела и готовьтесь к отъезду! – сказал полковник. – Вам приказано прибыть на военный аэродром под Куйбышевым, 10 ноября, не позднее 12 часов дня. Как поняли?
– Так точно, понял! 10 ноября, в 12 часов по полудню!
– Добираться до аэродрома лучше всего через Бузулук, куда ходит два раза в день автобус из Уральска! – напутствовал полковник Смирнов. – От Бузулука на поезде Оренбург – Куйбышев, до станции Кинель – товарная. У проводницы в вагоне спросите, она подскажет, где выходить. Главное, поезд не спутайте! Другие поезда на той станции не останавливаются…
В праздничные дни, 7 и 8 ноября, Дмитрий и Марина не расставались ни на минуту. Девушка с пониманием отнеслась к переводу Дмитрия в новое место службы, сказав при этом короткую фразу: «Это же не навсегда». Она была уверена, что, когда закончится двухгодичный срок военной службы, её молодой человек приедет к ней, чтобы жениться, как обещал её родителям. Дмитрий тоже был уверен, что так и произойдёт. Однако судьба – злодейка распорядилась по – своему, продлив разлуку двух любящих сердец на более длительный срок…
В субботу, 9 ноября, в областной библиотеке был рабочий день, и Марина отпросилась в обеденный перерыв, чтобы проводить Дмитрия на автовокзале. До улицы Гвардейской, девушка доехала на автобусе, а к автовокзалу буквально бежала бегом, переживая, что рейсовый автобус её ждать не станет. Но, оказалось, что напрасно она бежала, до отправления было ещё более получаса, которые за поцелуями пролетели незаметно.
– Долгие проводы – лишние слёзы, – проговорила Марина и отстранила Дмитрия. – Садись уже в автобус, а то я разрыдаюсь у тебя на груди.
– Не на войну еду, нечего слёзы лить! – сказал Дмитрий, взяв в руки свой багаж. – Как устроюсь на новом месте, сразу напишу…
– Ты, даже не сказал, куда тебя переводят, – вытирая слёзы, прошептала Марина. – Неужели такой большой секрет?
– Марина, честное пионерское, не знаю! – серьёзно ответил Дмитрий. – Куда – то на Север, а куда, как говорится, подержи арбуз…
– Ладно, ладно верю! – закивала девушка и поцеловала Дмитрия в губы. – Заходи в автобус, а то без тебя уедут…
Дмитрий приятно удивился, когда автобус, приехав на конечную станцию Бузулук, остановился рядом с входом в железнодорожный вокзал. «Даже далеко идти не надо, бери вещи и заходи в вокзал», – обрадовался он и подумал: «Было бы неплохо позвонить на работу Марине, наверно ещё там». Поставив сумки в автоматическую камеру хранения, и, купив в кассе билет на нужный поезд, Дмитрий направился на междугородний переговорный пункт, который находился на привокзальной площади. К телефону в Уральске никто не подошёл. «Наверно, библиотекари уже разошлись по домам, а техничка не станет поднимать телефонную трубку», – подумал Дмитрий: «Раз зашёл сюда, позвоню маме; она уж точно дома». С Москвой соединили очень быстро, Дмитрий даже не успел собраться с мыслями…
– Алло, мама, здравствуйте! – прокричал в трубку Дмитрий. – Я из Бузулука звоню, как ваше здоровье?
– Здравствуй, сынок! – ответила Клавдия Петровна. – Почему ты в Бузулуке? Что случилось?
– Мама, это я у вас хотел спросить, что случилось? – вопросом на вопрос ответил Дмитрий. – Вы там с дядей Лёшей, никуда меня не определяли?
– Сынок, я даже не догадываюсь о чём ты спрашиваешь! – недоуменно ответила Клавдия Петровна. – Мы, с Алексеем Васильевичем, не говорили о тебе с самого твоего отъезда, летом…
– Извини, мама, я подумал, что ты могла вмешаться в мою жизнь из – за Марины, – стал оправдываться Дмитрий. – Мне никто не звонил в последнее время?
– Звонил какой – то, Юрик, просил передавать тебе привет! – ответила Клавдия Петровна. – Он был сильно пьян, и я посоветовала ему лечь спать…
– Мама, как ты определила, что он был пьяный? – удивленно спросил Дмитрий. – Он сам тебе сказал об этом?
– Сынок, он не говорил, а мычал в трубку! – ответила мать. – У него язык заплетался, и можно было разобрать только три слова: «Юрик, передавал привет»! Он, вообще, кто такой, этот Юрик?
– Товарищ по студенческому стройотряду! Короче, собутыльник!
– Я так и поняла, сынок…
Время до поезда, Дмитрий решил скоротать в небольшом ресторанчике на привокзальной площади. На ночь глядя, посетителей в нём было мало, в основном пассажиры ночных поездов. Не успел Дмитрий рассмотреть Меню, как за его столик подсел интеллигентного вида старик.
– Молодой человек, не возражаете? – спросил старик и не дождавшись ответа, сел на стул. – Старость, знаете ли, не могу долго стоять на ногах…
– Присаживайтесь, всё не одному ужинать, – оживился Дмитрий.
– Разрешите представится: школьный учитель истории, Пётр Фёдорович! – поклонился старик, не став называть фамилии. – Люблю по субботам здесь ужинать. Здешний шеф – повар мастерски готовит биточки, от которых у меня не бывает изжоги. На старости лет, к еде отношусь избирательно…
– Дмитрий! А мы с вами, коллеги! Я тоже историк и люблю биточки!
– Чудесно, молодой человек! – обрадовался старик. – Тогда закажем по 200 граммов с прицепом, под биточки! И непременно, винегрет…
Уже после выпитой кружки пива, которую старик называл «прицепом», разговор перешел на профессиональные темы. Оказалось, что учитель в рамках школьной программы, собирал материалы о Пугачеве, точнее, о его пребывании в Оренбургском крае…
– Знаете, Дмитрий, каким искусным артиллеристом был Емельян Пугачев! – с пафосом рассказывал старик. – Как признавали на допросах Оренбургские казаки, Пугачев «лучше всех знал, как в порядке артиллерию содержать»! И не только, а «знал он, как палить из пушек, из других орудий, и указывал всегда сам канонирам»!
– Боюсь огорчить вас, Пётр Фёдорович, но Емельян Пугачев за время своей казачьей службы, с пушками дело не имел! – возразил Дмитрий. – А вот ваш тёзка, тот, действительно, был искусным артиллеристом!
– Давайте выпьем, Дмитрий, а после вы уточните кого имели ввиду…
– Петра Фёдоровича, государя всея Руси, который поднял бунт на Яике!
– Подождите, молодой человек, предводителем был Емельян Пугачев, взявший себе имя покойного императора Петра III! – громко воскликнул, уже захмелевший учитель истории. – Он же, самозванец был!
– Пётр Фёдорович, по тише, ведь, мы не одни в ресторане, – попросил Дмитрий. – Яицкие казаки служили не самозванцу, а настоящему царю. Об этом рассказывают казачьи Предания, записанные уральским писателем Железновым…
– На днях читал одну свежую книжонцию, «Под знаменами Пугачева», которую составил наш оренбургский писатель – литературовед Большаков, так в ней даже намёка нет на казачьи предания! – сказал учитель истории. – За то приводятся архивные документы о Пугачеве…
– Так, научный редактор книги Реджинальд Васильевич Овчинников! – сказал Дмитрий. – Он долгое время работал в архивах, ему и карты в руки…
– Отчасти вы правы, Дмитрий! – согласился учитель. – По Крестьянской войне 1773 – 1775 гг. под руководством Е. И. Пугачева, имеются вопросы, которым нет логического ответа. Например, как безграмотный человек мог сочинить такое количество указов и манифестов, которые по стилю, мало чем отличались от написанных Екатерининскими чиновниками…
– Так, и структура управления войском самозванца, была такой же, как у Екатерины II, – добавил Дмитрий. – Я уж молчу про двор и фрейлин казачьей императрицы Устиньи Кузнецовой…
– Согласен! – закивал учитель. – Большой загадкой остаётся и женитьба на Устинье Кузнецовой! Ведь, самозванца постоянно окружали молоденькие женщины… Зачем ему была нужна жена, если он с ней виделся раз или два, во время своего пребывания в Яицком городке?
– Действительно, загадка! – подтвердил Дмитрий. – За это нужно, ещё выпить…
В 10 часов утра, старший лейтенант Дорофеев прибыл на КПП военного аэродрома и первым кого он увидел был майор Сафронов. «Юрик!» – чуть не вскрикнул Дмитрий, но удержался и подумал: «Значит, неслучайно звонил моей маме этот сотрудник КГБ. Что же тебе нужно от меня? Или скажешь, что наша встреча произошла случайно».
– Здравствуй, Протопоп! – на губах майора промелькнула еле заметная улыбка. – Не ожидал увидеть?
– Честно говоря, нет! – соврал Дмитрий. – Даже думать перестал…
– Значит, ваша мама привет не передавала! – проговорил Сафронов. – Да сейчас, это уже неважно. Вот, приехал проводить вас в один из филиалов Высшей школы КГБ СССР. Пройдёте там специальную подготовку, после чего успешно защитите свою кандидатскую диссертацию и приступите к работе в одном из ВУЗов страны…
– На благо нашей Родины! – с иронией добавил Дмитрий. – Диссертацию, товарищ майор, написать ещё нужно, а уж потом защищать…
– Не переживайте, Дмитрий Иванович, всё за вас напишут, – заверил майор Сафронов. – Учитесь спокойно и ни о чём не волнуйтесь! Пройдёмте в помещение, где я вас кратко проинформирую, как вести себя в полёте и по прибытии на место, пока есть время…
В какой местности находился тот филиал Высшей школы КГБ СССР, куда Дмитрия доставили на самолёте, он так никогда и не узнал. Территория была огорожена высоким бетонным забором и располагалась в сосновом лесу. В письмах к Марине, он называл местом своей службы Восточную Сибирь, где «товарищ Ленин ссылку отбывал». Однако, для зимы, здешний климат был достаточно мягкий, без обильных снегов и сибирской стужи. Через два месяца, Дмитрию вручили письмо из университета, в котором говорилось, что его просьба о замене научного руководителя по подготовке и написанию кандидатской диссертации удовлетворена. Вместо профессора Позднякова, назначили двух доцентов, кандидатов исторических наук…
Примечания:
*) Железнов привел источник, откуда взял данное письмо: «Сочин. Екатерины II-й», изд. Смирдина, 1850 г. Т. III, стр. 289 и 290.
**) См.: газета «Уральские войсковые ведомости». № 4. 1909 г.