Есть у моей мамы своеобразная подруга. У мамы все подруги, вообще-то своеобразные. Ей, как и мне с нормальными людьми общаться всегда была как-то скучно. У этой подруги есть сын, который на два года младше меня. В детстве мы иногда вместе играли. Как-то раз в дачном поселке, у моря я играл вместе с этим Юрой на детской площадке, и с нами начала заедаться одна девочка, она сказала, что её мама самая главная, потому может выгнать нас из песочницы. Мне особенно в песочнице играть не хотелось, как и общаться с этой девочкой, но Юра решил настоять на своем, и принялся с ней спорить, доказывать, что песочница общая, и мама не имеет права нас из неё выгонять. В пылу спора девочка кинула в нас лопатку, а мы обсыпали её песком. Тогда девочка, дико визжа, побежала звать маму, которая и вправду думала, что она самая главная и побежала за нами. Я тогда неплохо бегал на короткие дистанции, да и знал, что надо, убегая, прятаться за все, что попадалось. Юра был пухленьким и младше меня на два года, потому бегал плохо, и его поймали, надрали уши, заставили извиниться перед девочкой и привели к маме, чтобы она тоже его наказала. И его мама его ругала, но не за то, что он девочку песком обсыпал, а за то, что он плохо бегает и велела ему у меня учиться. Меня мама не ругала, сказала, что девка и её мама противные, но не надо с ними заедаться, если такие появляются, лучше уйти подальше. Я ответил, что ушел бы, как обычно, да вот Юра пошел на принцип…
Мы хоть и редко общались, но если общались, то постоянно шкодили. Один раз мы сбросили весь хлам с балкона его бабушки. Иногда мы ссорились. Как-то раз он подарил мне на день рождения мозаику, но крепить разного цвета пластинки со штифтами к фанерке с отверстиями он категорически не хотел, он придумал, что эти цветные пластинки будут печеньем, построил из кубиков магазинчики и склад с печеньем и он будет начальником этого склада, а я на машинках буду это печенье развозить по магазинчикам. Мне эта игра показалась скучной, и я тайком от него, пока он налаживал логистику, начал крепить пластинки к фанерке. Он был так увлечен строительством склада из кубиков, и магазинчиков, что не заметил, как я половину фанерки утыкал пластинками. Когда Юра увидел, что я его не слушаюсь, он рассвирепел, вырвал у меня фанерку, но отодрать пластинки быстро у него не получалось, и он, дико рыча, принялся пробовать зубами отодрать эти пластинки от фанерки. У меня от этой картины начался истерический хохот. Я катался по ковру, хохоча, а Юра, рыдая кидал в меня игрушки и обзывал нехорошими словами. Мамина подруга обиделась на мою маму после такого.
Когда мы уже могли гулять самостоятельно, я повел Юру на пивной завод, воровать этикетки от бутылок, которые ценились у детворы, не так, как фантики от импортных жвачек, но какую-то мелочь за них можно было получить. Я помог ему перелезть через высокий забор, мы спрятались в укромном месте, следили за складом этикеток, который был открыт весь день. Надо было дождаться, когда грузчик повезет свертки с этикетками на телеге в цех, подбежать, схватить пару свертков и мчаться к забору, чтобы перекинуть этикетки через него, а потом и самому через него перемахнуть. Все было ясно, но мой друг детства этикетки не взял, завидев вдалеке мужика, побежал к забору, но карабкался на него очень медленно, нервничал, срывался. Я уже успел взять этикетки, перекинуть их, перелезть через забор, пока он наконец вскарабкался на его вершину. Но тут подбежавший к забору охранник строго крикнул, чтобы он спустился, и он, к моему удивлению, спустился к этому охраннику, который отвел его в милицию.
Потом я пригласил Юру поплавать вместе с моими друзьями на плоту по речке. Он как-то сразу начал над всеми подшучивать, язвить по поводу их особенностей, будто не знал, что если не умеешь драться, то лучше этого не делать. Ему, конечно, накидали по ушам, и он, к удивлению моих друзей, на них обиделся и убежал. Мне только сказали, что этот мой друг какой-то совсем странный. С тех пор я не пытался его ни с кем из своих друзей познакомить, да и он общался со мной редко. Мне казалось, что вообще ему ни с кем не хочется общаться.
Как-то раз я пригласил его в свой сарай в подвале, который я неплохо оборудовал, под свой кабинет. Я накануне нашел японский электронный будильник – фантастическая по тем временам вещь, и похвастался ему своей находкой, а после его визита часы исчезли. Мама потом сказала, что видела эти часы у сына своей подруги. Пошли разбираться, его мама тут же самоустранилась. Юра отпирался недолго, захныкал, покаялся, но часы не вернул, сказал, что уже их продал, а деньги потратил. Потом мама узнала, что и он, и его сестра тянут у всех все, что плохо лежит, а их мать делает вид, что это её никак не касается, говорит, что все должны хорошо следить за своими вещами, чтобы они не пропадали. Я после этого на него не особенно разозлился, до меня сразу дошло, что он просто нездоров, потому и так себя ведет неадекватно.
Лет в тринадцать, я как-то встретил Юрца на улице, он пригласил меня к себе в гости. И тут я увидел, что у него есть телефон. У нас его дома не было, потому что дед решил сэкономить три рубля в месяц, и отказался от него. Юра сказал, что любит прикалываться, беря случайный номер из справочника, звонил туда, имитировал женский голос, мешал латышский и русский, говорил, чтобы людям должны позвонить по междугородней линии. В чем был прикол я не понял. Я позвонил своему однокласснику, попросил, чтобы он продиктовал мне номера некоторых одноклассниц, позвонил по ним, и начал просить у их родителей руки их дочерей, потому что у них скоро будет ребенок, называя себя именем других одноклассников. Это, на мой взгляд было как-то веселее. Потом Юра решил со мной поспорить, уломаю ли я одну его знакомую на свидание. И я с ней болтал около часа, декламируя любимые стихи, рассказывая анекдоты и забавные случаи из жизни. И в итоге она согласилась встретиться со мной, правда, я в тринадцать лет совсем не горел желанием встречаться со скучными девчонками, мало того, что они ничего интересного рассказать не могли, так ещё и привередничали в отношении того, что им рассказывал я, вечно они требовали какого-то сладенького сиропа, вместо черного юмора. Юра говорил мне, что к девочкам надо подлизываться, тогда они могут угостить чем-то вкусненьким, а могут даже и «дать». Меня как-то покоробило от этого термина, мне было противно у кого-то что-то просить и подлизываться.
Как-то раз он предложил вместе поехать в путешествие на велосипедах. И я согласился по дурости, не представляя, чем это чревато. Сначала он ехал по городу по тротуарам, пугая прохожих, а за городом, когда он все-таки решился выехать на проезжую часть, у него начались проблемы с его велосипедом «Спутник», в котором, все держалось на проволочках, все болталось, дребезжало, скрипело. И он начал подходить к нелюдимым хуторянам, и перекрикивая собачий лай просил у них то проволочки, то винтики, невнятно объясняя, что конкретно ему нужно. И меня удивляло то, что люди искали и давали то, что он просил. Когда он в очередной раз остановился для ремонта, у обочины стоял бык на цепи и мычал. Юрке не понравилось это мычание, и он запустил в быка довольно большим булыжником. Бык так дернул цепь, что кол вылез из земли, и пришлось Юрику очень быстро перевернуть свой велосипед, вскочить на него и энергично крутить педали.
Из графика мы, конечно, выбились, и я понял, что домой приеду только за полночь и мама моя будет волноваться, на электричку мы опоздали, потому что вышли не на тот перрон, я пытался её объехать, чтобы успеть в неё заскочить, но не получилось, я взвыл от досады, а Юра подумал, что это я упал и ударился. Он очень удивился тому, что мама моя будет волноваться, сказал, что его мама никогда не волнуется за него. И тут он решил поехать на почту, и попросить позвонить к себе домой, попросить, чтобы его мама пошла к моей и сказала, что со мной все в порядке. И к моему удивлению, он уломал работницу почты, на минуту бесплатного разговора.
А потом меня ждал ещё один сюрприз от Юры. Оказалось, что он взял с собой поесть только стограммовую шоколадку на весь день, за который мы должны были проехать сто двадцать километров. Бутылка воды у него тоже была литровая, денег тоже не было. Надо было ехать обратно ещё километров пятьдесят, а у нас уже не было ни воды, ни еды, и ужасно хотелось есть. И тут он подошел к одному частному дому в небольшом городке, и попросил налить ему питьевой воды в бутылку, потом прибавил, что не мешало бы туда и сахару насыпать, и заварки плеснуть для бодрости, а то мы устали, целый день едем, а до Риги ещё далеко, и вообще мы уже давно ничего не ели. Бабка сжалилась и дала нам буханку хлеба, початый пакет с кефиром, колбасы, сыру и горсть леденцов. С одной стороны я радовался спасению, а с другой мне было стыдно за попрошайничество своего спутника, в котором я был соучастником.
Потом был ещё один сюрприз. Юра проколол колесо, а запасной камеры у него не было, как и ремонтного комплекта. Пришлось мне отдать ему свою запаску. А когда оставалось километров двадцать до Риги, проколол колесо уже я, и оказалось, что клей в моем ремонтном комплекте высох. Пришлось идти до ближайшей станции пешком, а потом мы сидели и ждали последней электрички. Я предложил Юре уйти в лес, на всякий случай и выйти только, когда придет поезд, но он сказал, что на скамейке ждать удобнее. И тут появилась местная шпана. Юра с велосипедом под мышкой помчался в лес, но его догнали и отобрали велосипед. Я понимал, что бежать бессмысленно, сказал подошедшим парням, что у меня колесо проколото, начал рассказывать им, о неудачах, постигших нас в путешествии. Шпана, узнав, что мы с северной окраины Риги очень удивилась. Я рассказал им о своих других путешествиях, приукрасил истории вымыслом, и они даже Юру не стали бить за беготню от них, велосипед ему вернули, хохотали над анекдотами, которые я им травил, пока не пришла электричка, обещали приехать к нам на район, приглашали нас в гости к себе ещё. К моему счастью, Юрка сидел молчал, и подтверждал то, что говорил я. Та последняя электричка шла потом мимо нашего района через центр транзитом.
Потом я закончил школу и пошел в училище, когда я был на втором курсе, мама мне передала, что Юра хотел бы поговорить со мной на счет того, чтобы пойти учиться в наше училище. Я пришел к нему в гости, начал рассказывать о прекрасных преподавателях в нашем еврейском училище, о стипендии, о ценных профессиях, которым там обучают, и об ужасных однокурсниках. Когда я уже собрался уходить, ему позвонил его отец, который с ними не жил, и попросил сына починить фары у его машины, стоящей во дворе. Одна фара горела ярче другой. Юра предложил поучаствовать, ведь я на первом курсе на автослесаря учился. Он взял с собой изоленту, моток проводов, отвертку, плоскогубцы. Я как-то скептически смотрел на то, что он взял с собой, сказал, что могу принести ему книгу по электрооборудованию автомобиля, что надо посмотреть схему проводки, и вообще понять, в чем там дело. Юра посмотрел на меня снисходительно, и сказал, что нечего там думать, чинить надо, а книжки только лохи читают. Он какое-то время, тупо смотрел в открытый капот, потом полез под руль, увидел там какую-то коробку, где было много проводков, прикрученных винтиками. Я сказал ему, что это центральный узел, что лучше ему туда не лезть, но он сказал, что любит рисковать, и потому часто пьет шампанское. И начал менять проводки местами. Тут пришел его очень деловой отец, человек – легенда, авантюрист планетарного масштаба, и повернул ключ зажигания, но вместо стартера заработали стеклоочистители. Стартер все-таки заработал, но тогда, когда был включен кондиционер. Сын сказал отцу, что это прикольно, что машину такую точно у него никто не угонит, а к тому, что все перепутано можно быстро привыкнуть. Но его папе это не понравилось, он сказал, что пришибет сына, если он через час не сделает все, как было хотя бы. Юра долго потом ставил проводки на место методом проб и ошибок, на это у него ушло больше часа. После этого он протянул лишний проводок от одной фары к другой, и они загорелись более или менее одинаково, но перестали работать поворотники. Мне было пора домой, и я ушел, не досмотрев, чем закончился ремонт автомобиля методом народного тыка.
Потом я узнал от мамы, что Юра пошел учиться на электрика. И один мой знакомый, который тоже учился в том училище, начал мне рассказывать про очень странного старосту группы, который вызвался быть старостой, чтобы получать стипендию на пару лат больше остальных, но сам он прогуливает месяцами подряд, и в итоге получает из-за неуспеваемости только половину от стипендии. Я спросил у своего знакомого, не Юра ли этот староста, и тот подтвердил, назвал фамилию. Я сказал, что знаю этого кекса с момента его рождения, и ничего другого от него не ждал. Училище он не закончил, зато привел в дом девушку, провел какие-то странные эксперименты с лампами, так что сестре его мамы пришлось заплатить двести лат за электричество в том месяце. Даже электрики не верили, что можно нажечь за месяц электричества на такую сумму. Работать у него больше одного дня не получалось, потому он пытался промышлять тем, что помогал диджеям на дискотеках. Вскоре он женился на своей девушке, и у них родился сын, вот только его мама не хотела их кормить, потому его жена ушла от него к другому, а сына отдала своей бабушке, потому что родители её сильно пили, а другому мужу не нужен был чужой ребенок.
Снова я встретил Юрия, когда учился на курсах дикторов на одной русскоязычной радиостанции, где он, как выяснилось, подрабатывал техником, а иногда сумасшедший владелец той радиостанции давал ему работать диктором по ночам. К тому времени Юре было где-то двадцать два года, но у него на голове была лысина, вокруг которой был венчик из кудрявых длинных волос. Он заискивающе разговаривал со злыми старыми работницами радио, говорил, что надо быть ласковым, чтобы быть работником культуры. Я ему на это сказал, что я лучше буду и дальше крановщиком на заводе работать или слесарем, только бы этих работников радио больше не видеть, да и платил владелец того радио, не очень популярный политик, совсем мало, потому работали там или приглашаемые за хорошие деньги на пару часов профессионалы или инвалиды, пенсионеры, студенты. Но главное, что мне не нравилось в этих частных радиостанциях – это тематика передач и та музыка, которую на них крутили. А Юра пытался мне объяснить, что слушать надо не то, что нравится, что понимаешь и чувствуешь, а то, что популярно, чтобы быть в струе.
Как-то раз он заехал без приглашения поздравить меня с днем рождения, который я не праздновал. Пришлось мне сходить в магазин, купить специально для него тортик, бутылку сухого вина, да и налить тарелку супа на первое. Подарил он какую-то безделушку, ушел, сразу после того, как все съел и выпил, и понял, что на столе больше ничего не появится. Я пошел его провожать на трамвай, на котором он собирался ехать без билета, хотя пешком идти было двадцать минут. Мне показалось что-то странным в его внешнем виде. Где-то через месяц моя мама пришла в гости к его маме, и увидела, там на полке мой шарф, шапку и перчатки. Я пропажи не заметил, потому что у меня было много шарфов, шапок и перчаток, и мой отец их часто у меня брал. Моя мама начала его стыдить, а он, как ни в чем не бывало, сказал, что она сама ему это все подарила, чтобы он не замерз на морозе.
Потом я узнал, что этот Юра был женат ещё три раза, и у него было ещё двое детей, и все женщины подло его бросали, не хотели содержать, одна даже била его. Официально он нигде на работу так и не устроился, чтобы не платить алименты, за троих детей. А потом в Латвии учредили алиментный фонд, который начал платить алименты, если один из родителей этого делать не может, а потом взыскивает эти деньги с неплательщиков через судебных исполнителей, которые арестовывают банковские счета, конфисковывают имущество, если такое появляется вдруг. Работать нелегально стало очень трудно, да и клубов стало очень мало. Сумма задолженности по алиментам у него выросла до огромных размеров, он ещё набрал очень много всяких микрокредитов, влип в какие-то неприятности, так что его маме пришлось заплатить крупную сумму, чтобы его не пришибли. В благодарность за это он потом заменил в квартире мамы окна, но их поставили так, что сквозь них изрядно начало сквозить. Откосы он обещал сделать сам, но за пять лет так и не сделал.
И вот, когда я порядком приуныл и впал в тяжелейшую депрессию после нескольких лет работы в прачечной, мама Юры, велела своему сыну заехать ко мне и научить меня правильно жить. В квартиру я его, конечно, не пустил, мало ли опять что-то упрет, поговорил с ним на берегу Красной Двины, с тоской глядя на его дешевый старый велосипед, где все держалось на соплях. Он говорил мне, что главное – это работать до упаду, заниматься любимым делом. Он утверждал, что депрессия – это просто плохое настроение и распущенность, надо просто недельку поспать круглыми сутками и все пройдет, он сказал, что всегда так делает. Так же он сказал, что не унывает, не смотря, ни на что, назвал круглую сумму долга алиментному фонду, и сказал, что за пару месяцев может хорошо поработать и этот долг погасить, начал втирать, как он помогает маме, но где он конкретно работает сказать не мог, отделывался словом «халтурки».
Моя мама, как-то побывав у них в гостях, сказала, что у них вся квартира завалена какой-то старой техникой, а её подруга похвасталась, что пьет «трофейную наливочку». Мама никак не могла понять, откуда старая техника, которая была нерабочая, и почему наливка трофейная, где Юра её затрофеил. Юра лежал, обмотав бок эластичным бинтом, его мама сказала, что он упал на работе с большой высоты и сильно ударился. Его мама всегда говорила, что у неё очень эффективный метод решения проблем – игнорировать их, и они потом сами решаются. Мама Юры до сих пор мечтает, что её сына найдет какая-то женщина, которая заставит его наконец работать, выплатить все долги и начать помогать любимой маме. Иногда Юра находит какую-то женщину, пытается к ней подселиться, но чем дальше, тем быстрее его отправляют обратно к маме, после чего он спит неделями. Некогда у него появился электрический велосипед, который он где-то «на работе» заряжал, но аккумулятор почему-то взорвался, и пришлось ему снова крутить педали. Как-то раз я зашел с мамой к ним в гости, и увидел, как он заискивает перед строгим мужем сестры, который вел себя в квартире тёщи достаточно по-хозяйски. Юра рассказал мне о наглости тётки из будки на железнодорожном переезде, которая накормила его вкусняшками, напоила кофе с бальзамом, и захотела чего-то большего, чем просто разговор. По его неписанному прейскуранту услуг для женщин, кофе и тортик с пирожными тянули только на час задушевной беседы, тем паче, что женщина была слишком страшной на его взгляд. Я ещё ляпнул, зачем с ней общаться, если она страшная.
Я всегда терпеть не мог клубы, в которых Юра находил своих женщин, в которых он провел большую часть своей жизни. Меня раздражала та попсня, которую там крутили, те тетки, которые напившись тряслись под эту ужасную музыку. Не знаю, может если закинуться таблетками типа ЛСД все это выглядит не так мрачно, но по мне проще туда просто не ходить, нежели переться туда и пить таблетки, чтобы не было грустно. Я, конечно, тоже значительную часть жизни провел в не очень приятных местах и не с очень приятными людьми, но я наработал хоть какой-то стаж, чтобы получить вторую группу инвалидности и хоть небольшую пенсию и разные льготы. А ему, даже если он и получит пособие по инвалидности в сто пятьдесят евро в месяц, то с них будут забирать половину коллекторские фирмы и судебные исполнители. Ему тогда было сорок два года, со своими тремя детьми, старший из которых уже взрослый, он почти не общался. Работать он тоже не мог, даже не был в состоянии помыть за собой посуду, когда приходил к маме поесть и поспать недельку. Общаться мне с ним стало как-то совсем не интересно, и прекратил с ним разговаривать. Вот так и умирает дружба…