Пресытившись, судьба добрее стала,
Но требует взамен, чего уж нет.
Невозможный Буонарроти
Кто бы мог знать, что наш Образ будущего вовсе не включает демонстративного унижения бесов-англосаксов (да и вообще - кого-либо); но - кто-то обязан был за-ранее (за-раной, за Чёрной речкой Летой) всё это знать!
Конечно же, этот «кто-то» - все мы, русский народ.
И сейчас это моё «мы» (русский народ) - выглядит перед всеми нами неким сказочным персонажем, победителем самой абсолютной реальности... Скажете, почему - сказочным, а не былинным?
А я даже не знаю!
Сказка - это ведь тоже быль, но - она ближе: впитывалась вместе с советской телепрограммой «Спокойной ночи, малыши»; и (главное) - начинается эта сегодняшняя былинная сказка вовсе даже не политизировано (об англосаксах), скорей - романтико-поэтически; итак!
Сказка (быль, да в ней намёк) - начинается.
Неким осенним санкт-ленинградским вечером в холодном Космосе октябрьского воздуха самоопределился некий «я»; далее - этот «я», выходя из некоего театра (через служебный вход), вспомнил некие строки, подходящие (к) осени: «Длинноволосые, они лежат, отрешены коричневые лики» (Рильке. Могилы гетер).
Происходило всё (эти вы-хождения через служебный вход Мироздания) на Среднем проспекте Васильевского острова, подалее 10-й линии; там, помнится, во времена Союза располагался некий Дворец Культуры... Всё происходящее (видится) - очень наглядно.
Прямо-таки (овеществляется) - срекозьи-фасеточно: некий «я» подхожу к некой «осени» и разглядываю раскиданные по мокрому асфальту листья-лики-облики-блики неких моих подруг, прошлых и будущих; согласитесь, чем не череда различной памяти (этого моего «я» - одной из прижизенных реинкарнаций) об одной или о многих «моих» возлюбленных?
Именно что - череда: перед глазами телетайпной строкой прямо-таки бежит-убегает-уже-убежала галерея прекрасных обликов... И вот уже гул (этой череды) - затих: я (выходя из театра) - вышел на настоящие подмостки запредельной реальности, а передо мной (в настоящем Зале Всеблагих) - ряды «моих» гетер, и все они живы.
Какая радость, что у Бога нет мёртвых!
Я вышел (или выжил: из смерти в жизнь) - со служебного входа. Перед этим я (словно бы) - отслужил-отыграл в «своём» Дворце культуры «свою» прежнюю до-жизнь, получил «свою» блокадную пайку аплодисментов, отправился за кулисы, быстро скинул (быть или не быть) повседневную робу принца Датского и почти что выпал с чёрного хода...
Прямо-таки - на белый лист Провидения!
Шагал я - прописью. Полагал своё «быть иль не быть» - сброшенной банальностью. Ведь (на деле) вышел я из прежней скоморошьей личины (выставленной на продажу социуму), а вовсе не из театра, в котором мог бы прислуживать (Мельпомене, а не себе); вышел, по привычке бормоча о своей жизни повседневные бормотания:
Чего Вы ждете, принц?
Чего Вы ждете?
Не надо больше, не ломайте рук.
Все эти люди, принц,
В конечном счете,
Устали от душевных Ваших мук.
Они умудрены, они уже не дети.
Над ними нечего махать крылом.
Они ведь знают, принц,
Что добродетель
Погибнет все равно
В борьбе со злом.
Им зло не нравится,
Они, конечно, против,
Но, все-таки, они и не за Вас.
Они пришли смотреть,
Как Вы умрете,
Умрете в миллионный раз.
Нет, принц, Вам не дано
Их огорошить.
Ведь Ваш удел - стремиться и не сметь.
Они помчатся вниз к своим калошам,
Хлопками одобряя Вашу смерть.
Слова становятся с годами лживы.
Сомнение - плохое ремесло.
Ошеломите их - останьтесь живы.
К чертям спектакль -
И пусть погибнет зло!.. (Иосиф Бродский. Гамлет)
И всё это почти по королевски - не смотря на обычное осеннее одеяние: джинсы, кожаные куртка и кепка, крепкие ботинки: хорошо мне (не путать с витебским художником) шагалось - забывалось англосаксонское to be or not to be!
Можно было бы подумать, что я (не) ропщу на неизбежность вышесказанного (на погибель «добра» - а был ли Гамлет «добром»?); можно было бы сказать, что я (не) ропщу на неизбежность унижения красоты и поражения её - от смерти (это о рильковских могилах «моих» гетер); на самом деле я - действительно (не) ропщу, а иду из реальности в сказку.
А ведь (если выговаривать всю ужасающую правду ко конца) - ни в каком театре я никогда не актёрствовал.
Просто (для самооправдания) - представлял мир Сорочинской ярмаркой, где каждый каждому навязывает свою надуманную личину. Вот и могилы «моих» гетер - я словно бы выступал перед ними и рассказывал о своей очередной любви.
Согласитесь, настоящий Сатирикон «нео-античности».
В котором речь моя полна «за-здравного» смысла, что редко ныне встречается.
И вот теперь я иду из реальности в сказку. Которая (при всей своей метафизичности) вовсе не обязана быть страшной. Хотя мы знаем, что все неадаптированные средневековые сказки что Франции, что Германии просто чудовищны.
И вот сказка началась.
Я вышел на Белый лист Провидения.
Немного погодя за мной последовала одна из «моих» гетер. Покинув, само собой, одну из рильковских могил. Так мы и вышли в открытый Космос.
И нашли нашу Среду Воскресения.
- Привет, - сказал я, обернувшись к последовавшей за мной «моей» гетере.
Звали её тоже Мария (как Марию На-Заре из романа Ангел-хранитель аллеи Ангелов), и она тоже читала ефремовскую версию жизни гетеры Таис Афинской. Потому, когда я ссылаюсь на свой возраст, она мне кивает на Путина и говорит, что у меня (тоже) всё впереди.
Она услышала мою мысль и сразу сбавила накал:
- Если ты о виагре, не бойся, если она тебе понадобится. Зато ты не помчишься через все Штаты со спущенными подтяжками.
Она процитировала фразу из любимого мной фильма Трюкач с Питером о'Тулом. Напрашивалось продолжение:
- Так что мне делать (в Космосе)?
- Надень подтяжки (и стань похож на Верховного).
Я честно признался:
- За последние десять лет я совершил невозможное, но - до исполнения (в Космосе) роли десницы Провидения (а на Земле - Верховного Главнокомандующего России) мне столь же космически далеко, как и прежде.
Но звали её действительно Мария. Она могла (бы) подобное проговаривать.
В какой-то иной ипостаси - это была всё та же Мария На-Заре, которая (в моём представлении о ней) держала покров над моей Родиной; здесь не суть, какой была она в своей жизни. «Я не верю современным толкам о домашней скуке и о том, что женщина тупеет, если она только готовит пудинги и печет пироги. Только делает вещи! Большего не скажешь о Боге.» (Гилберт Кит Честертон)
Важно (хочет она или не хочет) - её Покров есть, и он не только надо мной.
Остаётся лишь опять и опять совершать невозможное Русского мира: умирать и воскресать - это ведь наше обыкновение.
- Если даже и так, что же ты меня вывел за собой из рильковской могилы? - спросила меня (всё же) не Мария На-Заре, а вновь гетера: дело житейское - разные ипостаси одного и того же Величия случалось мне встречать, пока я играл в моём воображаемом театре.
- Я не буду тебя радовать, - ответил я.
- Ты злопамятен.
Да, память может быть злой. Хорошо тебе - исполнять заданное: хранить своим Покровом Русский мир (и меня), а так же (в другой ипостаси) - услаждать своими умом и телом.
Гетера кивнула:
- Да, но - теперь мы в равно-душном Космосе; и чтобы вернуться обратно, к тем или иным функциям жизни, придётся потрудиться душой и телом.
Я не удивлялся. В двух ипостасях пребывая (оказавшись в моём Космосе), она всё же шла дальше меня
- Этим и вызвано твоё «не буду радовать»? Ты отказываешь мне в выборе между душой и духотой, - сказала гетера.
Потом вновь вернулась Мария (сейчас - просто Мария; и такое возможно) и сказала уже своё:
- Я же знаю, чего ты от меня добиваешься: со-вмещения Богородицы и гетеры. Тебе не кажется, что ты зарываешься?
Я подумал о своём:
- Ходы кривые роет
Подземный умный крот.
Нормальные герои
Всегда идут в обход.
- Не лечи меня, Айболит, - с милой грубостью сказала просто-Мария.
Все мы вышли из советской шинели. Наши архитипы совпадали, знаковые фразы скрещивались как как майнридовский мустанг с домашней кобылой.
Я произнёс весь отрывок стихотворения, с которого началась эта сказка:
Длинноволосые, они лежат,
отрешены коричневые лики.
Глаза сощурены безмерной далью.
Скелеты, рты, цветы. В разжатых ртах
расставлены рядами зубы вроде
дорожных шахмат из слоновой кости.
Цветы и жемчуг, тоненькие ребра
и кисти рук; истаявшие ткани
над жуткими провалами сердец.
И вот здесь, благо-даря прекрасной поэзии, стало понятно, отчего моя сказка - не столь страшная, сколь реальная: увидеть через сквозь тонкие и прекрасные черты и не отшатнуться - это надо жизнь прожить, умереть в один день, быть похороненными рядом...
- Размечтался, - просто сказала моя гетера. - Мы и правда столько лет друг друга знаем, но я никогда не буду тебе регулярным постельным партнёром: мы могли бы время от времени друг друга радовать, разве что!
Время от времени(!) - я выходил из одного времени и начинал принадлежать всей эпохе. Потому я повторил-ответил:
- Радовать я тебя не буду.
Здесь она поменяла милое мне лицо на личину-череп (которым - не предполагала ужаснуть, лишь показала альтернативу) и демонстративно прошамкала костями:
- Я женщина. Меня всё равно не обойти, что в ипостаси Царицы Небесной (здесь она завысила планку), что в ипостаси согревательницы твоего ложа (здесь она понизила планку); ненавидишь ты или любишь - это всё ради себя, а мне надо: ради меня.
Я понимал: если она хоть на йоту уступит, Мироздание не рухнет.
Так же понимал: если она ни на йоту не уступит, Мироздание тоже не рухнет: женщина и так рожает людей в смерть, совершая банальную подмену: рождение в жизнь тела - это не вся жизнь.
Вот разве что и с её стороны уступок не будет. Позади прошлое, впереди будущее, посреди (и везде) настоящее; отступать неуда.
- Каково тебе (телом) - в Космосе? - очень во-время спросила она.
Пришло время описать время и место действия.
Пришло место описать Невместимое.
Пришло и само Невместимое, чтобы описать тесную реальность.
- Как это - телесно, - сказала гетера, опять делая милое лицо.
Я оглянулся на Космос.
- Каково тебе (душой) - в Логосе? - очень во-время ответил я вопросом на вопрос.
- Никак, - сразу же ответила она.
Это было честно.
- Накладывать на равнодушную Вселенную свой облик - требует терпения, сообразного с Вечностью.
Просто-Мария (на миг став Марией На-Заре) улыбнулась:
- «Легче найти мужчин, которые будут добровольцами умереть, чем найти тех, кто готов вынести боль с терпением. (Гай Юлий Цезарь
древнеримский государственный и политический деятель, диктатор, полководец, писатель -100 -44 до н.э.)
Я молча смотрел на равнодушный Космос. Цитаты никогда ничего не решали. Только реально «пережив» их, можно было толковать свои прошлые ошибки.
- Он был (административно обожествлённый) язычник, - сказала Мария На-Заре. - У тебя, в отличие от него, есть реальная тонкость: тебе не интересно административное величие, тебе достаточно лёгкого чувства неоспоримого превосходства...
Я удивился.
Так Мария На-Заре меня ещё не упрекала. Хотя признаю: грешен.
- У вас, адептов Воскресения, - продолжила (уже) гетера. - есть такое качество (когда вы не отрекаетесь сотнями и тысячами под старом смерти родственников или под угрозой истязаний): вы видите подноготную чего угодно, сразу отделяете мишуру от Провидения.
Я опять удивился.
Гетера мне льстила. Хотя признаю: думал об этом.
Время, меж тем, шло. Хотя здесь, в Космосе, того времени, к которому все мы привыкли в житейском театре (из которого мы с «моей» гетерой сейчас вышли) никакого времени не было; думал я и об этом, а теперь ещё и убедился.
Вокруг была Вечность.
- Чем ты можешь её порадовать, раз уж не собираешься радовать меня? - подводила итог нашей беседы «моя» гетера.
- Хорошо, - сказал я.
И ответил.
Пески пустыни посчитал часами
Песочными: Пусть выбирают сами
Песчинку золотую во Вселенной.
Отныне и навеки только миг,
Что упадёт последним, всё решает.
Пески пустыни я считал часами.
Пески пустыни я считал годами.
Пески пустыни я считал веками.
При этом не раздвинулись виски,
Охватывая мир со всех сторон.
Так оказался я влюблён в песчинку.
Среди часов одну под небесами.
Средь голосов одну над голосами
Взлетевшую как колокольный звон...
Вот упадёт последней, всё решится.
Пески пустыни взвешивал весами:
Большая жизнь и смерть её большая,
Одной песчинки, будет золотая.
А качествами будут честь и совесть.
Для Вечности блистательная новость.
- Это не так, - сказала (бы) мне Мария На-Заре.
И забрала (бы) меня в другой Космос.
Я едва (бы) сумел оглянуться на вход в заповедник лицедейства и душеторговства, которым «правила» языческая Мельпомена.
Вот что я мог увидеть: неоновые рекламы, подсвеченные афиши, широкое тяжёлые двери. Самый обычный вход во вполне советский Дворец культуры на Среднем проспекте Васильевского острова Санкт-Ленинграда; точного адреса не упомню, что-то заурядное за 10-й линией.
Разумеется, я бы предпочёл Стрелку Васильевского острова!
- Я тоже, - сказала «моя» гетера.- Но за неимением гербовой пишем на простой.
Очевидно, это относилось и ко мне.
Она шагнула ко мне, коснулась бедром бедра, обняла и припала всем телом.
После чего - отпрянула прочь, давая себя рассмотреть: блистательная нагота гетеры Фриды, представленная Праксителем Ареопагу - для-ради оправдания от обвинения в святотатстве... Кто не знает этого казуса, пусть отправится в библиотеку!
Нам (уже очевидно) - в «другой» Космос.
- Мне туда, за тобой? - кивнул я ввысь.
- А больше тебе некуда, - сказали мне обе (не) мои женщины, Мария На-Заре и ипостась Фриды (ещё не святая Магдалена); третья (не) моя, просто-Мария - промолчала.
- Хорошо, - согласился я (с её молчанием).
Вы думаете, все эти слова говорились «просто так»? Ничего подобного: сказка, которую я - рассказываю (и которая сама - меня пере-сказывает), совершенно не заморачивалась изысками и демонстративно упала в сермяжность Космоса.
Быть может, даже в его русопятость и лапотность.
Что на деле это означало? А то, что (на деле) - мы (я и «моя» двуипостасная - не хочется говорить: двуличная - женщина прямо таки «двумя» штопорами ввернулись в бутылочное горлышко «истины в вине»; третья ипостась, не ввязываясь в дискурс, вновь растворилась между двумя «главными».
А мы с ней (единой в двух лицах), всё более походя на пару беззаконных комет (куда нам без А. С.) прямо-таки вознеслись в утыканную звездами черноту миропорядка...
Оставив внизу островок Среднего проспекта Васильевского острова, где находился тот самый советский Дом Культуры. В том самом советском Доме Культуры я пробовал лицедействовать, и ничего (из внешних телодвижений лица) у меня не вышло - всё возвращалось на круги' своя', на околоземные орбиты беззаконных комет.
- Хорошо ли тебе лететь? - спросила меня моя гетера.
В свете наступавшего абсолютного холода космических сфер это прозвучало совсем уж цитатой из прекрасного фильма Морозко:
- Тепло ли тебе, девица?
Если уж пошли такие игры с постмодерно'выми трансформациями пространств, времён и даже полов, я ответил гетере:
- Тепло, батюшка! - в полном соответствии советскому фильму.
- Лжёшь, - сказала гетера (беззаконная комета). - Причём делаешь это бездарно; ты брезгуешь постмодерном.
На что я честно ответил:
- Но от телесной близости с тобой не откажусь.
Мы были ещё на низких орбитах. И тогда она (ещё гетера) решилась возлететь на ступень-другую; стоило ли, не знаю.
Иногда и Фрида проявляла показную (напрасную) скромность.
Редкие ионизированные копускулы атмосферы остались далеко внизу.
Становились оче-видны различные излучения, происходившие (явно) от Солнца и (неявно) от далёких звезд; хитон богини Афродиты, которую я навоображал было на «моей» гетере, а потом сделал невидимым (чтобы демонстративно не срывать, как в Ареопаге).
Праксителю было во'льно так дерзать: у него был в покровителях великий Перикл.
- Перикл плохо кончил, проиграл спартанцам и, кажется, был подвергнут остракизму в родных Афинах, - напомнила «моя» гетера.
Так мы с ней поднимались всё выше и выше. Там, уже вне моей воли, хитон Афродиты вновь стала видимой, как солнечный парус, и сразу же наполнилась столь же видимым солнечным ветром; вот-вот, и «мою» гетеру сорвёт с её траектории взлёта.
- А что я тут делаю? - подумалось мне.
И сразу же мне ответилось:
М. Н. (прощальное)
Как люди друг другу приносят Весть,
Тайна сия велика есть.
Как люди друг другу приносят плоть,
Казалось, об этом никто не спросит.
Когда б не печали первичной глиной,
Ведь муж и жена стали плоть едина.
И тайна сия велика есть.
Казалось, я к ней прикоснулся случайно.
Но здесь как и с птицей: Ежели коготь увяз,
То возлететь или пасть, решают уже двое
Но я вот совсем не дружу с головою.
И не смог во плоти подружился с родною душою.
- Родная душа? - сказала «моя» гетера. - Что это такое? Скорей, я признаю родное тело. Которое соединяет с моим телом уже не Эрот, а сократовский Даймоний.
«Даймоний (также даймон, от греч. ;;;;;;;;; - «божественное») - философское понятие, известное, прежде всего, по письменному наследию учеников Сократа - Платона и Ксенофонта - и означающее внутренний голос, который в решающий момент предостерегает и таким образом удерживает от предприятия, в котором сокрыта опасность для телесного или морального благополучия. Отдельные обладающие даймонием люди, выступающие в качестве советчиков, способны предлагать рациональные решения в общих интересах.» (не мудрствуя, Википедия)
Так мы «перешли» на высокую орбиту. Тогу Афродиты с «моей» гетеры почти сорвало и превратило в парус; казалось, её вот-вот сорвёт с нашего с ней ввинчивания в миропорядок, но - этого отчего-то не происходило...
Пока не происходило.
- А с головой ты действительно не дружишь, - сказала мне «моя» (хотелось верить, космических масштабов мысли) гетера. - Скажи, что ты будешь делать без меня?
И здесь она позволила солнечному ветру увлечь свой (невидимый) афродитов хитон.
Доселе мы, ввинчиваясь в миропорядок, словно бы неподвижно висели над голубой атмосферой (под которой всё ещё можно было вообразить тот самый Дом Культуры на Среднем проспекте Васильевского острова)...
А теперь она стала падать.
И я вдруг вспомнил, что мы оба - беззаконные кометы (разве что она вольна в ипостасной трактовке себя). А что бывает, когда беззаконная комета сталкивается с населённой динозаврами планетой? Известно что: происходит тотальное вымирание динозавров.
- Зачем мне динозавры? Вы можете даже остаться живы, - воскликнула «моя» гетера, всё более ускоряясь
Поскольку я оставался на месте и даже не перестал ввинчиваться куда-то ввысь, голосу «моей» гетеры (отнесённому в сторону порывами солнечного ветра) пришлось прозвучать исключительно в моей голове.
А ведь кто-то утверждал, что я не дружу с головой.
Но не будем показывать пальцем.
- Зачем мне динозавры? - повторил её голос.
Она не стала реагировать на «показывать пальцем» (признаюсь, намеренное). Она, подобно Козьме Пруткову, увидела юношу, парящего над землёй.
- Вы, динозавры, можете даже остаться живы, - продолжил вбивать меня в землю по самую шляпку голос.
Но - я видел: солнечный ветер снёс гетеру с орбиты (как и напрочь, фигурально выражаясь, снёс мне голову), и теперь она стала ускоряться, одевшись первым пламенем - это хвостом заполоскался парус афродитовой тоги; то ли ещё будет - вокруг её восхитительного тела (напомню: потрясшего Ареопаг), когда атмосфера с приближением поверхности Земли вновь сгустится...
Я ринулся следом.
- Ха-ха-ха, - заголосил Космос. - Уверен, ты успеешь её остановить.
- Не успеет, - просто отозвался Хаос.
Две эти ипостаси Миропорядка (я именую это Со-стояния ипостасями, ибо - они выступили персонифицировано, как личности); на них я останавливаться не буду - как остановиться хотя бы на одной бесконечности? А здесь их целых две.
- Ха-ха-ха, - заголосил Космос. - А вот сам ты не сможешь остановится! Ты падаешь.
И я понял: (не) следует остановить «мою» гетеру...
Меня, конечно, услышали.
- А для этого ты её должен чем-то порадовать, - сказал Хаос. - Например, материальными благами космического масштаба.
И здесь он самолично подмигнул Космосу.
Гетера, меж тем, продолжала падать на Землю.
Вокруг неё уже полыхало пламя рассекаемой атмосферы. До катастрофы совсем не оставалось времени.
- Неужели динозавры опять вымрут? - вопросил кто-то (то ли Хаос, то ли Космос - некогда разбирать).
- Обязательно вымрут, - отозвался кто-то (тем более некогда разбирать).
Всё это происходило более чем наяву.
Терять времени было нельзя, и я стремительно обратился к историческому анекдоту об одной своекорыстной гетере:
«Исторический анекдот гласит, что когда она отказала богатому египтянину, тот попросил Афродиту ниспослать ему ласки гетеры хотя бы во сне. Богиня исполнила желание молодого человека. Прослышав об этом, Архидика через суд потребовала возместить услуги, оказанные во время сновидения. Однако, судьи справедливо решили, что это она сама еще должна заплатить богине, которая выполнила ее работу.»
«Моя» гетера знала об этом анекдоте, вскрикнула негодующе (якобы за неё сделали её работу) и с ещё большим энтузиазмом устремилась к моей (без кавычек) планете; Хаос с Космосом тоже были осведомлены и уверенно меня поправилди (не важно, кто из них):
- Динозавры вымрут обязательно, - сказал один голос.
- Но не все, и не единомоментно, - сказал другой голос.
А потом они сказали уже хором:
- А всё почему? А потому, что есть более интересная версия данного исторического анекдота.
И было неясно, только ли анекдот о «динозавре» (обо мне) имелся в виду.
И здесь мне стало скучно.
Которое «скучно» - происходит и от «скученности мысли», и от лагерного «ссученности мысли»; мне (динозавру) - было в этой скученности-ссученности тесно: конечно, в ней я вымру.
- Если и другая версия этого исторического анекдота, - сказал я. - Египтянин был беден, а гетера брала очень большие деньги не только за телесные ласки, но и за умную беседу и даже (подразумевалось) за духовную близость и внутреннее созвучие; всё это выглядело и являлось торговлей неким смыслом жизни.
- И что с того?! - хором воскликнули Космос с Хаосом, разом перестав друг за другом скрываться.
- Вот эта версия: гетера отказала египтянину из-за его бедности, тот пошёл в храм Афродиты и там (во сне) получил-таки своё: и телесную с духовной близости, и внутреннее созвучие, и весь смысл своей жизни.
- Во сне, - подчеркнули Хаос с Космосом.
- Именно! - согласился я.
Меж тем, пылающая гетера летела к моей планете.
Апокалипсис был неминуем.
- Египтянин стал повсюду благодарить богиню. Весть о драгоценной усладе пронеслась по Александрии (и даже по всей ойкумене), и гетера вполне обоснованно потребовала с бедняка плату за предоставленные ею во сне услуги.
- Чем эта версия разнится от вышесказанной?
- Приговором суда.
Я знал: который (приговор) - тоже гетеру не обрадовал.
Архидика захотела взыскать своё и с бедняка, сполна получить за свои достоинства тела и ума, а так же за умение гармонизировать Хаос, превращая его в целеустремлённый Космос...
Хаос и Космос сразу же сделали правильный вывод:
- Гетера возжелала сохранить нам всем привычный Образ будущего! Судьи ей и ответили: если твой «клиент» получил твою «услугу» во сне, то и плату с него тебе следует взыскивать во сне.
Я кивнул:
- Нет в этой истории достойного Героя. Ни гетера, ни «клиент» на эту роль (в театре на 10-й линии В. О. Города Санкт-Ленинграда) не подходят, и вот почему:
Если и сам Образ будущего подразумевает Героя,
Это не значит, что Герой явится сам собою.
Это не значит, что линии Миропорядка
На нём гладко сойдутся, и окончится слово «гадко»
(хотя, конечно же, и на глобусе сдвинутся параллели).
И вот я не Герой, даже слышу себя еле-еле
Средь июньского стрекотания различнейших ноосфер!
И это один лишь пример, что будущее и само в ожидании
Даже Образа своего, а не то чтобы сразу во плоть.
И ведь суть не в обозе, а куда идёт авангард.
Пред которым не будет морковок-наград, и окажется много работы.
Зато и в Образе будущего прояснится хоть что-то.
- Так ты Герой? - спросил меня Космос.- Именно ты?
Гетера продолжала падать.
До Апокалипсиса оставалось... Совсем ничего не осталось, даже за минус зашло! Апокалипсис - происходил, и Хаос снисходительно улыбался.
- Ты (не) принёс нам новый Образ будущего? - лукаво спросил Космос.
- Зачем? - просто ответил я.- С меня и старого (не) довольно.
Хаос продолжал снисходительно улыбаться. Выходило это несколько надумано (но не натужно).
- Ты действительно Герой, - согласился Космос - Сейчас, чтобы стать Героем, достаточно не присоединиться к Хаосу.
- Называй его «по старому»: к Сатане, - сказал я.
- Нет, - сказал Космос. - Хаос поболее Сатаны. А тебе, человечек, сказано: «Искусство, и ничего кроме искусства, искусство нам дано, чтобы не умереть от истины.» (кто бы это - и так - сказал, догадайтесь с трёх раз).
- Что есть истина? - соскоморошествовал я, а потом сказал всерьёз. - Хаос ещё и больше Апокалипсива.
- Откуда знаешь?
- Русский человек (любой национальности) спокойно признаёт его (Апокалипсива) неизбежность; более того, у русского человека (любой национальности) всегда есть некие планы «на потом».
И здесь «моя» гетера наконец-то врезалась куда-то в Иелоустоунский национальный парк, расположенный (вестимо) в США...
И здесь я возопил:
- Зачем нам эти «Соединённые Государства Постмодерна»? Они и Апокалипсиса не достойны, не то что внимания.
- А ведь ты прав, - сказала «моя» гетера.
Она уже вздымала тектонические пласты.
Она уже отправляла ударную волну по всей территории Северной Америки. Уже трескалась и уходила в бездну вся основа сатанизма, превращения человечества в мир насекомых...
Хаос и Космос переглянулись:
- Дадим ей возможность поработать над личными ошибками? Она слишком увлеклась чужими.
- Дадим.
«Моя» гетера услышала и повернула время вспять.
Плиты встали на место. Прямо как чешуйки на «шее» ящерки (спутницы Хозяйки Медной горы). Более того, никто не погиб (даже если и успел погибнуть); теперь ей (неотвратимой комете) следовало сделать следующий шаг...
Так я подумал.
- Ишь чего удумал, охальник, - совершенно по бабьи молвила гетера. - Ты ждёшь, чтобы я обрушилась куда-нибудь на Русскую равнину и (в последний момент) перекинулась Марией На-Заре, раскинула над Вселенской Русью свой покров.
Хаос даже сплюнул куда-то (в Космос) - от досады.
Космос от его плевочка ловко увернулся и согласился с ней:
- Ждёт, охальник.
«Увёрт» всеохватного Космоса от ничтожного плевочка не менее всеохватного Хаоса мог бы перевернуть Землю (чего я, собственно, и добивался: перевода событий в другое полушарие); но - не тут-то было.
- Не буду я тебя радовать, - заявила Космосу (но - моими словами) гетера. - Не искушай Неизбежность нашей победы своим самолюбием.
Скорей, самолюбованием, - сказал Хаос. - Только ведь он - не сможет: ведь даже собой (Космосом) он стал - залюбовавшись, устремляясь к Образу будущего.
- Если ты такая премудрая, - спросил я у гетеры. - отчего ты мне отдавалась?
- Хам, - констатировала она.
И мы вновь обернулись беззаконными кометами.
Ведь стоило гетере перестать (даже в вероятности) пробуждать Иелоустоунский вулкан, мы вновь обрели свою (пусть даже теоретическую) всечеловечность.
- О, Фёдором Михайловичем потянуло, - сказала гетера.
Она пока что не обернулась Марией На-Заре.
Пусть даже в той ипостаси (Марии На-Заре) и речи не могла идти об «отдаваться»... Но надежда у меня была.
- Не буду я тебя радовать, - могла бы сказать на это сама природа происходящего.
«И пусть погибнет зло», скажете? Или нет?
А я скажу.