Чуть забрезжил рассвет, занавеска на окне качнулась утренней прохладой, а в лугах ещё клубился туман и скатывался в молочную речку. Вокруг покоилась и царила идиллия, всё замерло, ночь уползала в нору. Но сон необъяснимой тревогой будто рукой сняло. Пружиной выгнулось тело и посланный инстинктом близкой опасности адреналин в мгновение ока поставил в вертикаль уже немолодое тело старого бойца. Блажь и красота утреннего тумана не укрыла, а насторожила, видавшего виды и знавшего цену мгновениям Седого. Все было внешне хорошо, но своей интуицией, служившей ему вспомогательным оружием, он пользовался совместно с молитвой.
Интуиция у него была от отца, но после тренировки с одной женщиной, родовой вещуньей, тренировка чутья довела его тонкое оружие до совершенства. В духовном поле его, над простертой широкой ладонью, как под куполом покоя и полной защиты, поднимали голову увядшие цветы, очищалась вода и уходили тревожные мысли. Физически это не ощущалось, но кто жил рядом, сердцем понимали, что был он необычно велик сердцем, горяч кровью и обладал каким-то магнитным притяжением. И с необъяснимой тягой к нему тянулся и люд, и всякая живность.
Но сейчас, вспомнив все, как родная, вчера, нахмурив еле заметной черточкой свой лоб, на прощание перед сном ему улыбнулась, но не так, как прощаются на свет лунный, Божий. Но тиха она была и будто уходила в куда-то, словно смотрела внутрь себя, других не видя. И взор её был, как уголек потухший в забитой гарью печке. Не придал поначалу он значения, мол, женские страдания. А хвори нет-нет, да и его самого весьма донимали, скрючивали и ломали внутренними батогами, словно давая понять - бабьи хвори - обычное дело! Но в этот раз сам себе не сказал, - родной, - открой глаза и посмотри на боль своей любимой! А она, бледная, возлежала тенью перед ним, и, опустив руку на чрево своё, словно вновь уберегала самое дорогое, что есть у нее в этой страшной жизни.
Она лежала на кровати, глаза чуть приоткрыты и слабая улыбка, как провинившегося умного ребенка, с немым вопросом и мольбой:
- Я - приболела, сил нет, и ты меня прости.
И маленькая капля пота на верхней её губе была красноречивей всех её страданий. Да он не медик, да, не врач,и даже не знахарь, но мир, когда уходит с колеи привычного движения, живет по правилам другим, включая незримую энергетику и интуицию.
- И весь тягучий вечер ты ползла ко мне на своих больных коленях за помощью и ...не будила, почему? Ну, что молчишь? - Скажи, ну, где болит? - Но та молчала, словно на духу у той черты, к которой сходятся известные дорожки. Седой,собравший в кулачок энергию и волю, склонился над горящими глазами. Его глаза, горячие, как скальпель - инструмент, неведомый и прожигающий насквозь горячие тела чужих людей, прошли в неё насквозь, вошли сканирующим лучом в ее больную оболочку. Поле вокруг сердца её было разорвано!
Кто-то, невидимый и алчный, корявым пальцем зависти расковырял в душе болячку, и ковырял ее давно, с единой целью, пошлой и опасной. Занять святое место. Душа и жизнь ещё держались в ней, но плевков чужой злобы и густого невидимого тумана ей досталось очень много. Но молчала!
А чернота рекой словесной в сердце затекала и рвала. И тромбом укупоривала жизнь. Все в миг пропало: и мир прожитый, и день, и утро, и даже птицы приумолкли - понимали! Шла- бушевала шальная битва, кто сильнее – зависть, иль верх возьмет по жизни святость. Идет борьба за нашу Жизнь.
И та лежала тихо, в небо уносясь своим печальным и смиренным взором.
- Ты погоди! Тебя я не отдам!,- Ко лбу припав горячими губами, Седой молил Отца и Ангелов ближайших.
Кто он? Священник иль неведомый монах, шаман с тибетским бубном, или проповедник правильных идей на фоне поглощающей нас грязи? Все то- неважно. Момент был, как всегда, опасен и действовать пришлось без всяких промедлений.
- О Боже, славный, Ты, что силы мне даешь в такие вот мгновения!,- Один лишь воздуха глоток, в груди всё забурлило, и воздух, словно, боже, твоя сила, огнем сжигающим вошел и смерчем в сердце закружился. И замер он, как перед боем, броском себя готовя в помощь. На зов опять туда, где ждут его и тянут руки вверх и мыслями мечтают о подмоге.
Он опустился на колени, глаза закрыты, руки вверх ладонями к Отцам - так, набирая силу. И вдох глубокий, долгий, долгий, в треть груди свою деля на части. Вся сила трав и сила воздуха, воды, вся мощь родной земли вошла в него с неистовою силой. И вот река Добра, воинствующего,и не прощающего Зла, вливалась в амфору груди его всё ускоряющим потоком. В груди уж клокотал поток, закрученный спиралью, и искры на орбитах, словно звездный путь, все ускорялся и вращал гигантское движенье. А он, поток, что лава, всё бурлил, всё лился в ямку на ладони и в грудь могучую его, где клокотал любви котел, способный вдруг взорваться! И заблестел на кончиках волос, в искрою остался. И вот уже и грудь полна, и диафрагма разум мужику поджала. Поток иссяк и начался процесс лечения душевной плазмой. И яркий свет, и ядерный клубок, что будет послан в качестве разряда, играло всё! То был гигантский сброс энергии, любви и нежности к любимой, без которой жизнь его б потухла... Но как успеть, чтоб выбрать этот Миг!
Всё! Уже пора! И руки распростер он по- над грудью. А она, придавлена гранитную махиной, едва вздымалась, принимая дар, и шла навстречу божьему лекарству. Последний путь движения, выбрав точку, Седой выдохнул нутром, как оторвал частицу сердца... Как выдыхал во время страсти и сильнейшего удара в солнышка сплетенье. Весь тот поток, из точки, из котла груди, сначала ручейком, сначала искрой, а потом сплошной лавиной, прорвав заслоны плоти, стен чужих проклятий, по пальцам рук, через разряд воздушного пространства, вошел на выдохе в её больное сердце! И это море, волной гигантского цунами, заполнило вокруг пространство. И видел он сквозь прикрытые глаза, как изогнулось её тело, как вскрикнула и разом вся обмякла. Но, вдруг, со слабою улыбкой, чуть шевельнулась и слеза её пробила. Без сил на землю опустился. И "отрубился" будто бы на час, но вновь опять пружина неоплаченного долга подняла его немым вопросом. КАК она?
Но вопрос уж не витал, а лишь звенел ответ - Аминь! Душа лежала тихо, но была - Цела! И тело было трепетно и живо! И руки вдохновителя, простёртые над грудью, лишь ощущали ровные сердечные заплатки. А теплое спокойное дыхание её о многом говорило...!
Слез не было, они ручьем потом прорвут плотину! Была тогда лишь тишина и грусть... Она закрытыми глазами улыбалась! А Седой рукой провел свою макушку.
– Сегодня прядью я немного побелел!,-
Рукой провел и сдунул редкие седые волосинки.
- А ты спала!
Веки её дрогнули и маленькой слезинкой в уголке из глаз ему сказала всё...