Октябрь обрушился такой дождливый, ветренный, пасмурный и холодный, что весь мой теплый, осенний, романтический флер улетучился, пока я хмуро смотрела в окно и стучала зубами от холода.
Я купила на Авито кучу икеевских свечей, но теплее на сердце не стало. Дома дали отопление со временем, но батареи были чуть теплые, в целом, это ничего не изменило.
Я занесла с лоджии все свои растения, все устроила так вдумчиво и неспешно, будто дорогих гостей, включила им розовый свет, который сама очень не люблю, потому что не умею жить в таких диких, ярких, кричащих оттенках, но цветам вроде бы так хорошо.
Во мне будто проснулся бешеный подросток, а я как-то от себя этого не ожидала. То ли время пришло пересмотреть и отпустить, то ли я незаметно сошла с ума, ни к тому, ни к другому я совсем не готова.
Я так много написала о своем детстве и юности, и не смогла это выпустить в свет. Так много грусти, злости, боли, одиночества и упрямства. И все эти мысли, ощущения и слова так и остались внутри моей головы, и теперь мне кажется, что внутри меня находится злая девочка, которая беспощадно бьёт меня изнутри и требует свободы.
Она будто кричит мне в лицо:
- Отпусти меня! Отпусти меня! Я не хочу быть с тобой!
- Да я тоже не хочу быть с тобой.
Моя взрослая версия - просто котик по сравнению с более ранней. Но как так получилось, что этой осенью сама себе я стала бесприютным домом, в котором зеркала самостоятельно бьются, рассматривая трещины на моем лице, а пауки стремительно убегают, в панике пакуя свою паутину. А я смотрю со стороны и позволяю всему этому быть.
Несколько дней назад ушибла палец на левой руке, сегодня обожгла второй, и порезала - на правой. У меня болят три пальца, и каждый - по своему. Я просто везунчик.
Когда я была совсем маленькой, мне не было года, вроде бы, я даже не умела ходить, за мной и братом зимой вдруг приехала бабушка и забрала к себе, в деревню, за четыреста километров.
Мы часто болели, а маме надо было работать. Я не представляю, как бабушка проделала с нами такой путь, но она всегда говорила, что мы были золотыми детьми, она с нами легко справлялась.
Я не могу помнить то время, но мне кажется, что могу. В доме уютно пахло горячей печкой, солнечные блики лежали на полу, снег у крыльца был ослепительно белым и хрустящим под ногами, вокруг было так светло, морозно и тихо.
Мама очень грустила, тревожилась, звонила время от времени:
- Тёть Надь! Ну как там ребятишки? Часто болеют?
- А они вообще не болеют! - отвечала бабушка.
Мы были первыми внуками, нас так сильно любили!
Золотые дети.
Много позже я оказалась в деревне зимой, и мне было так хорошо. Будто другой жизни не было за этими высокими сугробами, будто вся она была сосредоточена на расчищенном пространстве в ограде, и больше нигде ничего.
Было так спокойно и тихо.
Мы пекли с бабушкой хлеб, она учила меня так сворачивать тесто, чтобы получались плюшки с сахаром, на манер московских, и я быстро научилась.
После обеда я забиралась под одеяло на кровати, к теплой печной спине, читала "На западном фронте без перемен", и засыпала с книгой в руках. Я никогда больше не жила в такой спокойной, останавливающей время и тревоги, тишине.
Я рассказывала бабушке о своих сердечных делах, а она внимательно слушала и спокойно говорила:
- Ничего. В жизни всякое бывает.
И когда черти рвут меня на тонкие полоски, и я смятенно и больно ищу тишину в своей жизни, я бью себя непрощением, злостью, горечью, и забываю обнять себя и сказать:
- Ничего. В жизни всякое бывает.
И мне так хочется посмотреть в пасмурное небо и взмолиться:
- Ребята, не оставляйте меня, смотрите - я здесь! Молитесь обо мне, любите меня со своих небес, ну, пожалуйста.
Пальцы заживут, как заживают со временем самые трудные раны, я немного подрасту в себе и однажды проснусь, а та злая девочка во мне ушла и освободила меня. И я буду реветь от освобождения и горечи за нее, и от того, что не обняла ее на прощание, не сказала ободряюще и светло:
- Ничего. В жизни всякое бывает.
2023.