Ромуальдо не появился, но я исчез. Перенесся в солдатский лагерь Я спал на земле, закутавшись в плащ, когда меня сильно пнули в бок. Я подскочил и понял, для чего я здесь оказался! Надо мной возвышался Петр Константинович Раевский. Внешне другой, но по существу - он самый. Центурион!
- Где Марк?! - взревел он. - Где этот сукин сын?!
Этим сукиным сыном был его сын, но сейчас он об этом не помнил. Он был в неистовстве.
- Куда подевался Марк и его дружок Тит?! Отвечай, Клавдий! Не ври, что не знаешь!
Я знал, куда они подевались — отлучились в ближайший городишко к доступным женщинам. Они и меня с собой звали, но я отказался. Так вымотался на переходе, что на женщину меня уже не хватало. Пер на себе и свое вооружение, и трофейное.
Шла Вторая Пуническая война. Ганнибал вторгся в Италию, а наши сенаторы только кричали и ругались друг с другом. Одни предлагали сразиться, другие предпочитали откупиться, третьи произносили длинные речи, не понятные, наверное, даже им самим. Мы в смысл речей не вникали — нам полагалось понимать лишь язык приказов. Последний исходил от центуриона — никому лагерь не покидать! С вечера, у костров, мы предположили, что нас бросят в наступление, и Марк решил срочно взять от жизни свое! А ну как завтра убьют?! Вне зависимости от того, что происходило в Сенате, боевые действия велись. Армия Ганнибала, не получая от своего правительства помощи ни солдатами, ни деньгами, ни провиантом, добывала все нужное на нашей земле. Брали то один то другой городок, и если там не оказывали сопротивления, то городок просто грабили. Финикийцам, как всем людям, хотелось есть! Но если города держались, как Сагунт, восемь месяцев, то судьба и защитников, и жителей, была жуткой. Город пал, когда в нем начался мор от жажды и голода, но ни уважения, ни милости к его защитникам пунийцы не проявили. Долгая осада их изнурила и озлобила, и никого в живых они не оставили. Нам всем, во всех легионах, рассказывали о зверствах финикийцев, и наша ненависть к ним росла вместе с нашим патриотическим духом. Мы отплатили захватом Капуи, учинив в ней чудовищную резню. В праве на возмездие не сомневался никто. Кроме Марка. Он признался мне и своему брату Антонию, что не считает врагами Рима, а значит, и своими врагами, ни младенца в колыбели, ни ветхую старушку. Антоний на это возразил, что старушка в свое время родила воинов, а младенец, если б вырос, взялся бы за меч.
- Мы не можем этого знать! - заявил Марк. - Мы убиваем не предполагаемых врагов, а реальных беззащитных людей. Может ли это послужить нашей чести? О чужой чести не будем! - понял он гримасу Антония. - Карфагеняне о своей чести пусть заботятся сами, а мы должны заботиться о своей. Лично я себя не чувствую героем, убивая пятилетнюю девочку, мне и на ум не приходит думать, кого бы она когда-нибудь родила!
- Вот и не думай! - отрезал Антоний. - Есть, кому думать за тебя!
Думали за нас многие. Начиная от легатов и заканчивая центурионом. Что они задумали на завтра — штурм, сражение, обходной маневр, очередной марш-бросок в полном вооружении во фланг армии Ганнибала? Марк с Титом задумали свое — насладиться жизнью — и самовольно покинули позицию. Сейчас они попивают вино в компании смешливых разбитных женщин, а я должен врать что-то центуриону!
- Ты не можешь не знать, куда они делись! - гремел центурион. - Ты лучший друг Марка! Мне тебя пороть, чтобы ты сказал правду?!
- Я спал, - пробормотал я, потупившись. Я знал, что, входя в раж, наш центурион теряет себя и может запороть до смерти, но все-таки повторил. - Я ничего не знаю, я спал.
- Быть хорошим другом не значит быть хорошим солдатом! - рявкнул он и приказал Антонию. -. Отведи его на середину лагеря!
-Но если он и правда не знает, - попытался заступиться за меня Антоний. - Дождемся утра…
- Ты мне будешь говорить, что мне делать? -Теперь и на него обрушил свою ярость центурион. - Тоже захотел плетки?! Или ты решил, что на тебя я руку не подниму, раз уж ты мой сын?! Высеку перед всей когортой! Обоих!
- Да, отец, - покорно согласился Антоний. - Но люди спят, они за день устали, надо ли их будить? К утру им лучше быть свежими…
- Ты опять взялся командовать мной?! Бери Клавдия и веди на середину. Если к утру Марк и Тит не объявятся, он получит плетей и за себя и за них!
Лучше бы я пошел с Марком! Было бы за что пострадать, а может, и умереть!
Центурион удалился все в том же бешенстве, а Антоний тяжко вздохнул. Ослушаться он не мог, и мы, переступая через спящих, пошли к площадке посередине бивака. Там росло одинокое дерево. Рядом воткнуто было в землю древко нашего сигнума, знака когорты, увенчанное Манусом, символом присяги легионера, изображением открытой ладони.
- Марк неисправим, - проговорил сокрушенно Антоний. - Понимает ли он, что за его поступки приходится отвечать другим?
Я промолчал, и Антоний привязал меня к дереву. Лицом к нему, чтобы спину мою подставить под гнев центуриона. Не крепко привязал, чтоб я мог сползти на землю и, тогда, возможно, центурион перестанет меня стегать.
- Хочешь вина? - спросил Антоний. Он себя чувствовал виноватым.
- Ночь холодная, - ответил я. - Набрось на меня мой плащ.
Он сходил за моим плащом и накинул на меня. Ни теплее, ни спокойней не стало. Даже если Марк с Титом не напьются до беспамятства и вернутся, мне, все едино, порки не избежать. И какой из меня после этого будет воин?
- Ты не знаешь, куда мы завтра выступаем? - спросил я Антония.
-Мы об этом узнаем перед самым выступлением. Может, еще не завтра. Раз отец собрался вас высечь. Армии не нужны небоеспособные солдаты, а если наш отец за вас примется, то войну вы продолжите в обозе.
-Он это понимает?
- Он ничего не понимает, когда он в гневе, но он всегда находит, чем себя оправдать.
- Поэтому он центурион.
- Его бы давно повысили, не нагруби он сенатору. Командующий его отстоял. Легат бы и сам дал хорошего пинка тому выскочке из Рима!
- Помню. Все говорили. Ты здесь не стой, Антоний, иди поспи. От того, что ты здесь топчешься, мне легче не станет.
- Если что, я неподалеку!
Он отошел, а я сполз на землю, уткнулся лбом в ствол и воззвал к богам. Молил их избавить меня от наказания. Что бы изменилось, открой я командиру, куда ушли Марк и Тит, раз я все равно на них не донес? Я бы не донес, но виной это не считал. Марк и Тит по-своему правы. Они не сбежали, не переметнулись к врагу, они просто захотели повеселиться! Они молодые. Мы. Это у центуриона кровь теперь закипает только от ярости!
Усталость сморила меня за молитвой, я задремал, и пробудился от шума в лагере. Центурион скомандовал построение, и я торопливо встал на ноги. Увидал центуриона, он выхаживал перед строем, а потом — Марка и Тита. Пьяных. Без шлемов и щитов. Марк, бурно жестикулируя, что-то пытался объяснять, Тит тупо хлопал глазами, а Антоний, став очень бледным, старался умилостивить отца. Центурион оставался неумолимым. Марк и Тит нарушили приказ, да еще и потеряли часть своего воинского снаряжения. Это уже не проступок, а преступление, и заслуживает самой суровой кары. Смерти, а не порки!
- Но, отец, - решился Антоний возроптать. - Они же не мечей лишились — щитов! Они вернулись с оружием!
- А щит — не оружие?! - зыркнул на него центурион зверем.
-Мы два раза падали, пока шли! - возбужденно закричал Марк. - Нам все время попадались какие-то рвы, и было темно! Но мы сейчас вернемся, мы поищем…
- Мы там раздевались -, не ко времени вставил Тит. - У девок. Мы могли там что-то забыть. Но если мы туда сходим…
- Молчать! - рявкнул центурион так, что строй дрогнул, развернулся к Марку и выдохнул в лицо ему:» Ты опозорен! Я тобой опозорен! Но я смою свой позор сначала твоей, а потом своей кровью!»
-Какой позор?! - вознегодовал Марк. - В чем ты его видишь, отец?! У нас щитов не хватает?! Да у нас этого добра на еще одну центурию! У нас трофеев…
- Молчать! - снова грянул центурион. - Дело не в щите, а в тебе! Ты не воин Рима — ты бражник и бабник! Ты любитель увеселений, как какой-нибудь сенаторский выродок! Ты мне больше не сын!
- Ты несправедлив, отец! - вновь вмешался Антоний. - Ты собрался высечь их, так и высеки, а лишать легион двух лучших бойцов ты не смеешь!
- Я не смею?! Я вынес им приговор…
-Если ты его не отменишь, я сейчас же отправляюсь к легату!
- Отправляйся! К твоему возвращению все здесь будет закончено!
- Тогда руби и меня! - И Антоний встал рядом с Марком.
- И меня! - крикнул я.
Наконец-то обо мне вспомнили! Центурион развернулся ко мне перекошенным лицом и приказал:» Отвяжите! Поставьте рядом с этими...»
-Ты обезумел, отец! - вскричал Марк. - Клавдия ты за что обрекаешь смерти?! За то, что он спал, не бросился за нами вдогонку?! Ты не много ли берешь на себя, центурион?!
Последнее слово в устах Марка прозвучало, как оскорбление. Центурион побагровел, схватился за меч...
И тут в дело вмешались боги. Наши или финикийские, неизвестно. Карфагеняне, которых мы должны были обойти, сами обошли нас и ударили нам в тыл. Мы услышали их крики, звуки их рогов, топот и лязг. Они подошли незаметно, сняли дозоры и оказались перед нами!Внезапно! Все они были ветераны пиренейских кампаний, отличные воины!
Центурион опешил, но не растерялся Марк.
-Когорта, к бою! - рявкнул он и, как был, с одним мечом, прыгнул вперед. Антоний последовал за ним, Тит — за Антонием, а я выдернул сигнум и бросился за ними. Я не думал, имею ли право становиться знаменосцем — просто подчинился порыву. Единственный безоружный!
Центурион очнулся быстро, и когорта перестроилась, принимая на щиты летящие в нее стрелы. Я заметил, как Антоний кинул Марку свой щит. Марк мчался впереди всех, он был как заговоренный, неуязвимый, он хохотал. Упал Тит, потом крайний в шеренге, и я вооружился его мечом и щитом. Сигнум у меня кто-то выхватил. Мы сходились с неприятелем для ближнего боя, и наш железный строй врезался в их ряды, как единый, отлаженный механизм. И Марка, и Антония, и центуриона я потерял из вида. Я вообще ничего не видел- наносил удары и отбивал, и сам не понял потом, как уцелел — без брони и даже без шлема, в рубке, состоявшей из скрежета, рычания, стонов, из ударов друг о друга, закованных в металл тел.
Мы отразили неприятеля и принудили отступить. Мы, возможно, еще не были тогда лучшей армией мира, но мы бились на своей земле, а нашим сенаторам, поневоле, пришлось порадеть не только о собственных доходах!
Центурион запретил нам преследовать пунийцев. В бой мы вступили одной когортой, остальные не успели подтянуться, и потери мы понесли большие. Карфаген не только господствовал на морях, он имел еще и сильную армию. Просто эту армию их сенат бросил на пропадание, на грядущие поражения и наши победы. Мы в тот день ничего еще не знали о них. Мы вкушали свою победу и свою печаль по погибшим. Убирали с поля битвы тела, когда над полем вдруг раздался звериный рык, и я увидал центуриона. Над телом Антония. Почти тут же я увидел Марка, с головы до ног заляпанного кровью, с обнаженным мечом в руке. Мы с ним подбежали к центуриону одновременно и, потрясенные, уставились друг на друга. Центурион рыдал. Он то падал головой на грудь мертвого Антония, то вздымал к небу залитое слезами лицо. - Антоний! Антоний! - стенал он в небо. - О, Антоний! Гордость моя! Почему?!» Марк опустился на колени у тела брата. - Это из-за меня! - пробормотал. - Он мне отдал свой щит!». И требовательно взглянул на отца:» Ты еще не раздумал меня казнить? Если нет, руби! Я заслужил!». Центурион, казалось, Марка не слышал.
- Руби! - громче повторил Марк и протянул центуриону свой меч. Он и сам с трудом удерживался от слез. - Твой сын погиб из-за меня, от которого ты отрекся! Убей меня, и тебе станет легче, а я успею догнать брата! Ну же! Ты же центурион!
С земли, с колен, поднялся не центурион — старик, сломленный горем. Что должно случиться, чтобы Петр Константинович Раевский заплакал? Плакал ли он, когда вторично потерял своего Антония? По крайней мере, я понял, почему своих сыновей он назвал именно так — генетическая память никогда не изменяла ему.