Прометей, Гераклит, Герострат, Гефест… Повторяю эти имена, пока не сложится его образ, пока не почувствую обжигающий взгляд его пронзительных чёрных глаз. С той минуты на лекции по досократикам мне постепенно открывалась истина. Сначала полунамёками и обрывочными образами, а потом целыми картинами. Так приходят откровения, так реальный мир прорывается через иллюзии восприятия через органы чувств. С того дня, когда Модест Андреевич в первый раз вёл у нас пару, я всё время искала встречи с ним. В некоторые дни мне везло, и в бесчисленных коридорах университета мы оказывались в одном холле. Он сдержанно улыбался, но я видела в его глазах тайные послания, он говорил со мной на языке, который был известен только нам двоим во всём университете и ещё, возможно, нескольким людям в городе, на языке истинного знания. И всякий раз Модест Андреевич мне подсказывал, где искать следующий ключ к разгадке реальности.
Одним из таких ключей стал стеклянный переход между первым и восьмым корпусами. Я ждала там Модеста Андреевича целую вечность, но так и не дождалась. Было жарко, как в теплице, но мне не хотелось уходить. Я ждала, прислонившись к нагретым перилам и смотрела в сторону ботанического сада. Обычно туда никого не пускают, но в тот день какая-то группа людей вышла из ворот, которые, впрочем, тут же закрылись. Я тогда сразу поняла, что эти люди не из нашего мира, а Модест Андреевич нарочно указал мне взглядом на это место, чтобы я их увидела и поняла это. По своему виду, одежде и походке они как будто ничем не отличались от других, но они вышли из ботанического сада, а это уже было подозрительно.
В другой раз я оказалась на последнем этаже исторического корпуса, в крошечной комнатке для молодых преподавателей. Модест Андреевич меня спросил тогда:
- Чай? Кофе?.. Коньяк?
Я от всего отказалась. Наверное, зря, надо было что-то выбрать, и тогда, быть может, он бы раньше рассказал мне про поезд, который идёт сквозь время и не останавливается, а бедные пассажиры в недоумении мечутся по вагонам, не зная, что их везут прямиком в Преисподнюю. Это было похоже на сюжет для книги или фильма, но я вдруг ясно поняла, что мы и есть эти пассажиры летящего без остановки поезда: ни сорвать стоп-кран, ни сойти на нужной станции, да хоть на какой-нибудь станции…
А потом мы случайно встретились в буфете, и Модест Андреевич взглядом попросил меня быть осторожнее в присутствии голубей. Я долго искала разгадку, пока не вспомнила один эпизод. Однажды я кормила этих птиц в сквере у оперного театра, а рядом кто-то отчётливо произнёс слово «кошка», и все птицы тут же взлетели, хотя никакой кошки рядом не было. Стало быть, они понимают наш язык, а значит, могут подслушивать разговоры. Кто обращает внимание на вездесущих птичек? Впрочем, когда начинаешь за ними следить, они тут же прикидываются невинными голубками и начинают курлыкать и раздувать шейки. Но меня теперь не собьёшь с толку. Видите: стайка взметнулась на крышу, это они горгульям полетели докладывать, а те уж передадут, куда следует, будьте уверены… Я видела эти страшные физиономии на стенах домов. Бояться таких не стоит, ведь днём они не могут сдвинуться с места, другое дело ночью.
Но те, другие, из ботанического сада не давали мне покоя, не говоря уже про поезд и голубей с горгульями. И тогда я решилась спросить у Модеста Андреевича напрямую после лекции обо всём, что меня так беспокоило. Я даже составила список вопросов, но первых же моих слов было достаточно, чтобы мой преподаватель по философии встревожился. Он как-то странно на меня посмотрел, и тогда я поняла, что это фальшивка, что это не он, а кто-то другой в его земном теле. А сам он уже там, в измерении истинной реальности.
А потом я вдруг всё поняла. Картина сложилась так ясно, чётко и логично, что не оставалось уже никаких сомнений. Тут и сложных логических умозаключений не понадобилось. Модест Андреевич, вернее, тот, кто все эти недели жил в его теле и разуме, был руководителем экспедиции других, тех, которые выходили из ботанического сада. Но пришло время возвращаться, и они уехали на том самом призрачном поезде в безвременье и бесконечность. Моё сердце разрывалось от горя, и мне ничего не оставалось, как пойти на вокзал.
Обычно я не хожу в ту сторону, восточный выход мне нравится гораздо больше, но тут не было выбора. Мне надо было на вокзал. Что, если бы я успела до отхода поезда? Что, если бы мне удалось воссоединиться с Модестом Андреевичем… Хотя в той действительности у него, наверное, другое имя. Мне казалось, я успею, нужно только добежать до путей до того, как они уедут. Но я опоздала. Кто-то грубо оттолкнул меня от рельсов, и призрачный поезд уехал. Боюсь, что навсегда.
А тем временем голуби успели доложить обо всём горгульям, и за мной приехали. Я знала, что однажды они найдут меня, но не думала, что это произойдёт так скоро. Послышалось слово «психобригада». Белые халаты – это обман, иллюзия добрых намерений, но в истинном преломлении света они чёрные. Эти существа в халатах схватили меня, но я не собиралась так просто сдаваться. Я кричала, кусалась и вырывалась, пока они не скрутили мне запястья и не затащили в медицинский автозак.
Там уже сидели двое. Один всё просил отвязать его, чтобы ему дали ещё пособирать с пола деньги, их вот как много, а ему не дают: «Что вам, жалко? Ведь затопчете, а я бы ещё пособирал. А то я мало насобирал, мне надо ещё», - бормотал он. Другой всё оглядывался, а потом кивнул мне: «Я не псих, я кандидат наук. Сегодня я видел свою смерть и хорошенько отделал её, но меня эти скрутили. Досадно».
И так мы ехали до самой клиники, а голуби летели за машиной и хлопали крыльями.