Письма Учителю. Кунак

 
 "                Уважаемый Лева-рева,

 извините за фамильярность. Именно так Вы позиционировали себя до приезда на Кавказ. И читая очередное письмо самого дорогого человека, уже здесь, далеко от Ясной Поляны, обливаетесь "сладостными слезами".

 Как хорошо, что есть человек, которому можно доверить свои сокровенные чувства. Той женщине, не ставшей мачехой, но заменившей рано ушедшую маму.

 Чем, кроме этого, хороши письма Ергольской. Пошаговой регулярностью, детализацией давно минувшего или некого параллельного действа. Регулярно повторяющегося, с выпадением у единиц из миллиона на "зеро".

 Вот и Вы, ставши "ферверкером", вновь переживаете минувшую бурю страстей у ломберного столика. И своими эмоциями даете шанс уже думающей о смерти Татьяне Александровне. Надеюсь, эти весточки с Кавказа, пусть  и тревожные, но продлевают годы жизни этой удивительной женщины.

 А волноваться есть о чем. Старый московский проигрыш соседу по Ясной Поляне Огареву, в 4000 тысячи, не идет ни в какое сравнение с новым, уже кавказским, подпоручику Кноррингу. И дело не в сумме, она значительно меньше. Дело в чести будущего офицера Толстого.

 Правда, Вы ещё не поменяли цивильный прикид на пропавшее потом и гарью сукно. Но уже наделали карточных "хвостов". И не только в ассигнациях.

 Вексель, вот что каменной плитой ложится на честь графа. Срок уплаты до января 1852 года.

 Ценная, Лев Николаевич, подписанная Вами бумага. Надеюсь, беспроцентная, что характерно для вашего времени. Но с ограничением, как и сейчас, времени уплаты.

В своих дневниковых записях Вы хорошо описали карточного обидчика. Точнее, как на Вас подействовал подпоручик.

 Как некое предвидение неприятностей, созданных более коммуникабельным, чем вы сами, человеком. Или братская ревность к "Николеньке", с которым тот на более "короткой ноге".

 Но случилось! Извольте, граф, погасить вексель. Думаю, Лев Николаевич, при ином раскладе, Вы могли бы решиться на фатальный, и не только для Вас, но и для Ергольской, шаг.

 Но провидение посылает Вам джигита-молодца.

 Ломберный стол в полевом лагере раскален от страстей. Как не погрузиться в эту бурю молодому чеченскому юноше, переводчику при полковнике Ипполитове Садо Мисербиеву?

 "Мерзавцы-офицеры" хорошо "окучивают" горячего джигита.  Вы предлагаете играть вместо Садо.  Он оценивает Ваше благородства. После соответствующих ритуальных действий вы становитесь кунаками.

 Садо подтвердил свою искренность. Накануне истечения срока погашения векселя, он отыгрывает у подпоручика бумагу с Вашим автографом и на глазах "мерзавцев-офицеров" рвет её.

 Да, Лев Николаевич, поступок в стиле Ваших героев. Но думаю, не нынешних, получающих награды за "избиение младенцев". Или "зависающих" в тик-токе.

 В ответ Вы дарите кунаку шестиствольный пистолет и музыкальный "центр". Извините, граф, как-то не равновесно.

 Но благодарный Садо  до конца своей жизни хранил полученное от Вас. Интересно, какая мелодия доносилась из "центра"?  "Боже Царя храни"? Или  "Черные глаза"?

 Храбрый джигит дожил до конца века. А вот подпоручик был убит через два года после тех страстей у ломберного стола...

                Ваш ученик ЕС.

 Нашел в "сети" фото нынешнего тезки Вашего кунака. Не то, больше в галстуках. Так что без иллюстрации"