Было это перед окончанием тревожного 20 столетия. Когда люди зарплату на производстве, хорошо, если раз в три месяца получали. Какие и вовсе без работы оставались. Жили не устроено, бедственно. Машин на улицах с разбитыми дорогами по пальцам пересчитать... Но жизнь всё-таки двигалась вперёд. И, может быть, чуточку с ускорением у любителей рыбной ловли. По обыкновению собирались они утром в шумном общественном месте, - среди плетеных корзин, пузатых и раскидистых мешков, сетчатых авосек со стеклянными банками, термосами и прочей бытовой надобностью - на городском автовокзале. С длинными очередями и давками со взмыленными лицами у оконных касс за ленточными бумажными билетами. Хотя в толчее этой и гомоне людском наблюдалась какая-то особенная прелесть. Может потому, что народ в ту пору куда сердечнее и проще был.
- Умный - к умному, а я - к табе! – так порою шутливо встречались приятели, пытливо заглядывая друг другу в глаза: не обиделся ли? - Люди-то по делам важным в дорогу собрались, а мы, дурачье, снова вздумали за такусенькими, с карандашик, рыбёшками гоняться. - И, чувствую за собой вину, помалкивали.
Однако стоило появиться ему, нагруженному подобно вьючному верблюду, с кургузым словно тумбочкой за спиной рюкзаком и сверкающими трубчатыми приколами для надувной резиновой лодки. У рыболовной братии началось заметное оживление.
Лёва – бывший военный, высокий голубоглазый брюнет, со светящейся улыбкой и лицом отливающей позолотой крыльев майского жука – был известен в наших кругах своими незаурядными чудачествами.
Стянув с плеч тяжелый рюкзак, он поправил съехавшую на глаза линялую с длинным козырьком кепочку. Вытянулся в струнку, и, не обращая внимания на сторонние лица, с торжеством высказался:
- Вчера на симфоническом оркестре побывал!
Посмотрел в серое с бегущими облаками небо, казалось осветил их сиянием своих васильковых глаз, давая прочувствовать какое получил высочайшее удовольствие в гулких стенах городской филармонии. И некоторые, к сожалению, многое потеряли, не прослушав прекрасно лившейся будто с небес райской мелодии.
В серьёзной музыке мало кто разбирался. И его с удивлением начали расспрашивать:
- В каком ряду побывал? – Рыбаки обращались на ты.
- А присутствовал я в пятом ряду!
- Ног не отдавили?
Лева сделал паузу, обвел с высока осуждающим взглядом собравшихся зевак, ответил:
- Люди театр посещают, обычно, вежливые.
Сторонний люд со смущением отошел в сторону. Оставшиеся так же почувствовали себя несколько ущербно, как некультурные недотепы. Хотя остряки не унимались: продолжали дружественные наскоки. Зная, о его постоянстве рыбачить с лодки – являющегося всё-таки на результаты: едва, из одной лишь жалости, проходящие жиденькие троечки.
- Теперь-то, наш Лева, отдохнувший в ударной и звонкой смычковой музгармонии. Нас подивит отличнейшим уловом?
Лёва ответил, что не собирается отличаться. А едет природой полюбоваться. Рыбы нужно, если всего на одну маленькую сковородку. Потому, что дома, у него два врага. Жена и кот. Жена чохом страшным заходится от запахов его улова. И кота принУчила к морской рыбе. Давиться, бесёнок, будет, но ест даже морскую капусту.
- Так мучаешься?.. Жена, ладно. Кота хоть занеси, куда подальше.
- Не-ет, – мотнул головой Лёва, - Котофеич мышелов знатный. А жена со мной, вообще, не разговаривает.
- Разведись, да с концами.
- Дочка в Питера не разрешает. Но жену я всё равно накажу, как-нибудь.
- Гм!.. Если на красавиц уличных ноль внимания. Выпиваешь от случая к случаю. Не буйствуешь. Дымами сигаретными до слёз бы пронять смог. Не куришь… Как стратег такой в армии служил?
- Служил бы дальше. Да во-от, когда преподавал в академии, за курсанта одного заступился, обиженного старшим по званию. В должности понизили.
- То, смог бы до генерала дослужиться? - поинтересовались.
Лёва с мечтательностью вздохнул, расправил плечи, в предвосхищении широких с яркими крупными звёздами генеральских погон. Кто-то между тем с досадой проговорил, что забыл положить в дорожную сумку пакет с едой. Лёва вытащил из кармана горсть серых духовито-поджаренных семечек.
- Угощайся! Я поутру, пока, ничего не ем. Урину ночную принимаю, для профилактики.
После его мечтательных воспоминаниях о возвышенной мелодии, в подобное верилось с трудом. Хотя Лёва уже не раз, без всяческого душевное стеснения, расхваливал легкодоступную уринотерапию, без прочих врачебных проволочек с рецептами.
- А-ха-ха! – рассмеялся громче всех худощавый среднего роста молодой человек в зеленоватой выцветшей пилотке с чрезвычайно подвижными, по-тараканьи, тёмно-коричневыми глазами и вздёрнутым конопатым носом, похожего на сосновую завитушку из-под острого рубанка шершхЕбеля.
- Гляжу, - проговорил Лёва, - к нашей мокрой компании новенький присоединился. Солдатик. Бывший... Так, во-от, когда я служил в Поволжье. От многих хворей тамошнее население этим целебным средством пользовал.
- Неужели?..
- Да, Солдатик, - продолжал Лёва, - с лично моей рекомендацией. Поскольку для каждой болезни сроки выдержки и время приёма разные имеются. – Лёва тупо прищёлкнул стоптанными на бок каблуками чёрных резиновых сапог. – Ладно, так и быть, для не верящих расскажу по-честному, как одно дельце вышло… Во-от. С месячишко назад зять мой из Питера, без дочки, погостить приезжал. Естественно, употребили горячительной беленькой за встречу. Разговорились, о том-сём... Жена, одначе, без разрешения, с бухты-барахты и заявляет: «Сынуля, а тятенька-то ваш, губошлёп, мочу хлебает». – Под зятем стул заскрипел. «Не может быть, папа!» - Не верит зять и за стаканчиком граненым тянется. А тот пуст. Водочка тю-тю кончилась, и по талонам продается – «Да-а, - отвечаю спокойненько. – Спорим на бутылку!» – Жена фыркнула и за деньгами отошла. Я отвернулся маленько. Набрызгал тёпленькую уринку в специальную посудинку. И осушил у зятя на глазах, что микстуру аптечную сладкую.
Лёва смолкнул. Солдатик присовокупил:
- Зятёк, небось, от ужастиков вместе со стулом опрокинулся?
- Не-ет, – просиял лицом рассказчик, - зять геройский. На ближайший базарчик за водкой поскакал. А там, в сухой закон, бутылка втридорога у тётушек из-под юбок стОит.
- Ха-а! - не унимался солдатик, - Лёве и не надо другой еды, если все карманья семечками набиты. Они же по калорийности выше мяса значатся.
- По-моему, Солдатик, при службе с гауптвахты не выходил. Но я всё-таки за тебя заступился бы разок. - Высказался целитель, хваля за смекалку. – Точно, в семечках растительное масло содержится. И раны внутренние, если какие уринкой прижглись, обволакивает.
- Н-да, Лёва… Это у тебя, видать, от язвительной жены в организме неурядицы… С тобою, ну никак, не заскучаешь.
Уже будучи на берегу водоёма, хотя место ловли было постоянным, он открывал что-то особенное в переменчивой живой природе. Дивился, показавшейся из воды новой молоденькой камышинкой, сродни всходам перьев нежно-зелёного лука на грядке, обласканной тёплым весенним солнышком. Присматривался к шагающим на ветру метёлкам плакучей ивы, и на глазах поблёскивали сострадательные слезы. Восторгался белоствольным березняком, взбегающего на крутой взгорок, за которым выглядывали деревенские домишки, похожие на людские перекошенные лица, страдающие от зубной боли. Заводил улыбчивую беседу и подкармливал ржаными сухариками здешнюю с большими раскосыми глазами козу на приколе, миролюбиво разрешавшей только ему погладить промеж загнутых и острых рожек косматую головку.
- Вот тебе и красавица с улицы деревенской, - подшучивали.
Лёва неспешно накачивал свою старенькую с низкими бортами - заплатка на заплате - остроносую лодку. Завозил, куда укажут, закидушки в натянутых резинках с увесистыми грузилами на концах. И выслушивал в свой адрес полагающиеся дружеские советы.
- Говоришь, лодке двадцать девять лет. На днях днище провалилось. Оказался по пояс в воде, как в спасательном круге. Надо же, снова подлатал.
- Да я в ней, - отвечал с гордостью Лёва, - в трехметровую волну Волгу переплывал.
- Н-да… Пора бы в музей её сдать, как историческую достопримечательность. Пенсион, поди, войсковой постоянно получаешь. Купил бы новую.
Он утвердительно кивал головой, хотя ничегошеньки на ус не мотал. Или брал на ум, но весьма не скоро. Владел короткой, из жёлтого коленчатого бамбука, - всего одной удочкой, смахивающей на стебель ободранный кукурузы, в трещинах на стыках. Остругивал уду складным ножиком и обматывал цветной изолентой. Подсказывали: не окунать при ловле «коротышку» в воду, - не станет набухать и складываться пополам. Одно ухо, рельефно торчащее сморчком грибным у кепочки, внимательно выслушивало, - другое пугливо вздёргивалось будто от нервного напряжения.
Сего дня с берега для лёгких забросов снастей, мешал встречный порывистый ветер. Удилища при взмахах неприязненно посвистывали. С любовью точёные и выкрашенные разноцветными колечками поплавки не слушались крепких рук: летели с демоническими увёртками к поджидавшим их тёмным корягам или глупо садились для украшения на торчащие из воды ненавистно-драные кусты. Лёва, не взирая на капризы погоды, становился на приколах грудью к ветру. В низенькой обшарпанной лодке он казался, точно сидящим на шатком табурете. Засучивал по локти рукава куртки, начинал подкачивать шланговой грушей, будто встревожено кудахтавшей на кладке яйца курицей, в ненасытную «посудинку» воздух, чем сбивал с толку местных петухов, расписных кавалеров и смелых забияк. Отчерпывал кружкой просочившуюся в днище воду. И размашисто грыз семечки.
- Стратег, прям, из заезжего цирка, - судачили в камышовых прогалах, - как только не опрокинется. Сидит, будто виртуоз. Всю запруду поверхостную зашелухал. Какое новую лодку.., если на удочку более-менее простенькую супружница денег не выдаст. Хотя, поговаривают, она у магазина семечками приторговывает... Гм, а Котофеич, значит, запасы домашние жареные от мышей стережет.
Сомнительного вида стратег между тем на веслах подрулил к берегу, сказал что крючок оторвался.
- Был ли он на леске вначале? – спросили.
- Что-то не припомню.
Стали подшучивать, оглядываясь на козу:
- Жена, небось, с лески скусила. Решила проверить: вдруг Лёвушка с барышней кучерявенькой времечко на природе счастливо проводит? Рыбки для отмазки у мальцов с облупленными носами на пятачок прикупает… Лёва, с тобой не заскучаешь. Без запасных крючков постоянно рыбалить ездишь? Если бы и у нас этих кривулек, случаем, не оказалось. Чтобы делал?
Лёва, ни чуть не смущаясь, ответил:
- Домой бы поехал.
- Ну, уморил! Кто же нам поплавки с кустов снимать будет?
На следующий день Лёва удосужился приехал к пруду без своей «коротышки». Развернулся было по-забывчивости в обратную дорогу, сон утренний досматривать. Один из приятелей, имевший две удочки, выручил. Да окажись та с тонкой гибкой вершинкой и легковесной словно пушинка. Перебрасывал её Лёва, покрытую гладким зеркальным лаком, с руки на руку, – дивился отличным строем и содержание. Возможно, размышляя о том, как удобно и приятнее рыбачить на улучшенные современные снасти.
Вышло однажды, дорогие питерские гости, дочка с зятем подарили Лёве к дню рождения новую лодку - просторную, на гладкой надёжной основе, с объёмными высокими бортами, - под цвет яркой водной растительности. Также изящную телескопическую удочку, сверкающей подобно новогодней игрушке радужно-расписным окрасом. И шляпу - широкополую соломенную – сродни мексиканской. Радовался именинник от неслыханного счастья, словно птах порой весенней, с трудного перелёта из пустынных жарких широт. Споспешествовал оказаться на воде, испытать плавучие и скоростные возможности. Козу с вислой бородою не заметил, скучающую без ласкового обхождения на привязи. От закидушечников отмахнулся: нечего, мол, резинками грязными бока замУсливать. Выплыл он, значит, что заправский экипированный спортсмен для успешных гоночных состязаний. Прошёлся, ловко работая вёслами, с лёгкостью воздушного парусника, туда-сюда, на крутых виражах. Далее, вздымая пышную пену, с обходительностью галантного кавалера, под мелодично-ритмические всплески, вальсировал словно в паре с зачарованной русалкой, показавшейся по белые груди на плаву по сему знаменательному событию. Успокоился-таки, всё-таки. «Телескоп» раздвижной - радужный - над водой распустил... Тут-то всё и началось. Рыбам, видимо, необыкновенная по красоте лодка за цветущий островок плавучих лопушков приглянулась. А, возможно, по указу обольщенной им русалки, - ловиться стала так старательно и трогательно, что ни кому в помине не снилось. С берега ротозейничали: он-де таскает одну за одной, а у них, вовсе, клёва нет. Вскидывали от удивления руками, выспрашивали:
- На что берё-от?
- На червя!
- И у нас черви насажены, но... никак.
- Ловить уметь надо!
Нет, они не ослышались. Ответил тоном гордеца, восхищенный отличнейшей ловлей счастливчик Лёва. От головокружительных успехов, точно чёртом ряженым под шляпу посаженым стал.
- Лето в разгаре, – с досады почёсывали затылки, стараясь найти причину, - жара. Рыба от берега на глубину отошла. Лодка на середине, у ямы стоит. Место удачное.
Переговаривались вроде негромко, однако слышат:
- Не место красит человека, а человек место!
Далее, зазнавшийся счастливчик, указал перстом в небо, спросил:
- А вчера, когда я отсутствовал там, под крылом моего Ангела. Ка-ак вы удочками подсекали?
- Ну-у, как? - в недоумении отвечали. – Прямо и на себя.
- А сегодня нужно подсекать наискосо-ок.
В голубых небесных просторах ярчайшее светило восходило к зениту. Жгло немилосердно. Рыба вовсе не собиралась подходить к берегу. Солдатик, обливаясь солёным потом, не вынес неслыханных мучений, произнёс:
- Эй, дяденька, в шляпе. Рыбки молодому поколению на будущее оставь. Смилуйся!
Ответ был совершенно неожиданным:
- Вам, неудачникам несчастным, раздам!
Никто не хотел считать себя неудачником, тем паче несчастным. Все, как по команде, привстали с шатких раздвижных стульчиков. Вскинулись над зеленью камышей, точно дружная средневековая рать копьеносцев и лучников, перед отражением показавшегося из клочьев тумана вражеского судна. Лихо рассекали стрелками цветных поплавков полуденный воздух. Пытались достать до лодки. Но неприятель прочно стоял на якоре, болезненно раздражая ратников недолетом стрел. Стали заговариваться, будто от бесчисленных и бесполезных забросов поплавков кончики удилищ нагрелись до красна. Силы дружины убывали, но только не воля. Неутомимый Солдатик схватился за шнур, и что пращей вращал увесистым грузом закидушки:
- Под самый нос лодки доброшу!
- Что ты? – отталкивали его в сторону. – Уж ли, промахнешься? Убьёшь!.. Успокойся, пожал-ста. Время имеется. Сами ещё поймаем, может?
Но с ненавистной лодки отозвалось:
- Поймаете дырку от бублика!
С ума сойти можно?! Было задето за живое гордое вольнолюбивое достоинство рыболова. Прощать подобное уничижительное обхождение – ни кому бы не позволялось. Даже коза от столь ненавистной злодейской выходки стала вскидывать рогами, грозилась сорваться с привязи - разметать вся и всюду.
- Эй, маэстро, – додумался наконец-то Солдатик, - рыбку лучше свою пойманную к магазину снеси. Уж пусть, твоя жёнушка ненасытная, заодно, с семенами и её продаст. Да денег с выручки богатой на таблетки в блестящей упаковке, вместо уринки текучей, на поправку здоровья сполна выдаст.
Многие схватились за животы от нестерпимого душераздирающего хохота. Скоро, правда, пожалели об этом.
Дело разыгрывалось таким образом. С утра раннего, когда Лёва лодку накачивал, свежо и более-менее, прохладнее было. К полудню воздух при чистых безоблачных небесах раскалился. Увлёкся до беспамятства Лёва после известных именин с успешной ловлей так, что из бортов раздутых воздух через клапаны стравить не удосужился. Лодка на солнце тужилась-тужилась в боках и – и взорвалась. Завалился Лёва на телескоп - хрястнул и ко дну пошел. Рыба, не будь глупа, из садка клетчатого в свою родную стихию ушла. Перепуганный и терпящий бедствие ловец, со страшно перекошенными глазами, на хлюпающей последними пузырями загубленной лодке, хватаясь будто за спасательную исходящую последними пузыри подушку, подплывал к берегу. За шлёпающими ногами, в пузырях вскипающего фарватера, следовала мексиканская шляпа, извилисто сопровождаемая рыжими пиявками.
После сего курьезного случая, наш чудодеятельный приятель Лёва дня три от расстройства душевного ни кому на глаза не показывался. Будучи всё-таки человеком жизнедеятельной натуры, появился-таки снова у воды, нагруженный вьючным верблюдом. Преклонив колено, попросил прощения за бывшие проделки у козы, хрумкающей вкусными сухариками. И распаковал свою низенькую (заплата на заплате) старую остроносую лодку. Затем услужливо, всем желающим завозил подальше от берега тягучие с острыми крючками закидушки. Тогда-то, после неспешных и бесхитростных приготовлений распустил над водой коротенькую бамбуковую удочку… Привычно закудахтала насосная помпа. Встревожились в селении драчливые петушки. Полетела пчелиным роем шелуха от семечек. Всё возвратилось на круги своя. От прежнего былого величия оставалась на Лёве только широкополая шляпа.
Перед окончанием лета рыба клевала плохо. Солдатик шутил, когда, мол, станет репей к штанам прилипать. Тогда и попрёт рыбка дуром. За хвосты друг дружке схватится, и подобно сосискам из кипящих кастрюлек гирляндами вытягивать будем...
Но наступила пора осени, а рыба брала хуже и хуже. Рыбачили самые заядлые. В основном - впустую. Продрогшие, делали круговые пробежки, да подтрунивали над Лёвой, дескать, сезон рыболовный кончается, а он знай только семечками счёлкает и жену свою злющую никак не накажет.
Однажды, в начале Покрова дня, когда с угрюмого нахохлившегося рваными облаками неба начинали падать первые белые снежинки, - Лёва (хотя уши от холода пощипывало, не снимал шляпы), торжественно возвестил, что перед скорым морозным ледоставом недурно было бы отметиться. И, с отвагою, блеснув озорно васильковыми глазами, точно перед готовящейся атакой, из обычного своего рюкзака, вместо привычной лодки, стал вытаскивать будто за ручки гранат, но только не боевых, горластые бутылки с русской водкой. Из приезжих городских рыбаков на сей раз оказались: он да вездесущий Солдатик. Другие - местные мужики с чуткими на хмельное носами - в драных ватных телогрейках, наспех накинутых на голое тело. Неподалёку от берега, потирая от нетерпения руки с предстоящей встречей с зеленым змием, натоптали более-менее уютный пятачок в пожелтевшем тучном и колючем травостое. С пламенеющими искрами распалили из собранного хвороста костёр, подбрасывая в огонь уродившуюся картошку. Нарезали на выскобленной фанерке круглый свойской выпечки духовитый ржаной хлеб, сало в розовых прослойках с летучих чесночным запахом. Из домашних солений выложили хрустящие огурцы в широких листах хрена, цветные помидоры, капусту приправленную дольками моркови в блёстках растительного масла, с полудюжины в золотистой кожуре ядрёных луковиц, нарезанных ворохом, без лишней слезливой очистки. Не дожидаясь выпечки картофелин, выпили по первой - за Покров день, и, как подобает, за процветающее Лёвино здоровье. Разговорились о том-сём, вспоминая радостные и не так чтобы очень моменты из далёкого и близкого прошлого. Выпили по второй и, обжигая пальцы от доспевших парящих картофелин, обсыпанных зернистой солью в фиолетовых каменных отсверках. Перебивая друг друга, поссорились насчет непонятной в народе политике. Когда разлили по третьей, примирились. Сбросили тесные кургузые ватники, мешающих размахивать в такт руками при исполнении геройской песни про удалого казака с вострой саблей… Выпивка, однако, кончалась. Горластый песенный запал улетучивался. Подумывали-де расходиться по домам. Лёва же, заметив на картонке кое-какую оставшуюся закуску, и появившейся россыпью крупной садовой антоновкой, - хрустящей восковой спелостью, - невзначай распорядился о желании продолжить веселье. Послал гонцом прыткого на ноги мужичка за тамошней самогонкой. Выгнанное пойло оказалось свекольное - с жутким запахом - мутное и злющее. Зато, как говорится, все отметились по полной. Заглавный виновник торжества ползал на четвереньках без головного убора (средь волос, будто бы аккуратным насиженным гнёздышком, сияющая проплешина, похожая на круглое куриное яичко) вокруг потрескивающего светящими угольками догорающего костра. На левом плече его, (невинной игрой матушки природы, а, возможно, из шутливых поползновений Солдатика) точно на погоне военного в чине капитана, прилипли четыре репешка: весьма правильным расположением звёздочек, являющих настоящее звание, оставшееся со службы. На правом плече сияла собранием величиною с бычий зрак - ни чуть не менее размером, - как генеральская звезда. Заглядываясь более на звезду, он не забывал сунуться в бурьян-траву, откуда доносился молодецких храп от завалившегося в самой неприглядной позе без его особого разрешения, в его изломанной и измалёванной сажей шляпе гонец, сморенный дьявольским питьём. "Отстави-ить спать! Шагом арш за самогонкой. Ах, так... На гауптвахту - бегом!"- призывал к повиновению, отдавая строгие команды Лёва. Надорвав голос, сам чуть было не пристроился рядышком. Солдатик ещё маленько соображал, хотя только мешался под ногами. Потому как до отправки последнего рейса городского автобуса оставалось времени в обрез. Тащить к остановке обмякшего здоровяка из склизкой прибрежной низины, сил ни у кого не оставалось. Один из спотыкающихся, но весьма догадливых аборигенов пригнал со вспаханных огородов, кем-то оставленную двухколесную с деревянным верхом тележку. Досок на явно не хватало. Пара мужиков в румянце разгорающейся в полнеба вечерней зари, на манер разгоряченных коней, подхватили будто за оглобли, вывалившиеся в скрипучих сапогах ноги подмышки. Двое других – навались позади. На резиновом ходу колесницу покатили ногами вперёд в гору вместе с Солдатиком, храбро цеплявшегося сбоку для стойкости. Женщина-кондуктор, со свежим на запах носом, - не вкусно попахивающего, (двуколка, оказалось, резко отдавала устоявшимся навозным духом) сомнительного вида пассажира, не хотела сажать в автобус. Какой-то из сердобольных пассажиров расстелил на полу прозрачную целлофановую пленку, шумевшей словно в пене морской прибой. Следом за умаявшимся командиром затащили и его рюкзак, туго набитой золотистой антоновкой. Лежачий пассажир тут же раскрыл глаза и, точно на гребне набегающей волны, воссел на плёнке. Покосился на капитанский погон, пытаясь сорвать липкие катушки. Те, однако, сошлись воедино. Солдатик, пристроившийся на кресле рядом, голосисто объявил:
- Вот теперь-то с нами едет страшно решительный, необыкновенно уполномоченный на женские не ласковые происки, настоящий генерал!
В ответ, будто из глубины шумного театрального зала, проскандировали:
- Браво!!!
Раздались бурные продолжительные аплодисменты. Лёве представилось, что находится среди праздной хлопающей в ладоши публики. Только почему-то зрители удобно расселись в мягких креслах, а он восседает на полу. Ан не-ет, то есть, на театральных подмостках, где он в центре внимания: в качестве главного героя. Он плавающим взглядом обводит признательную и восхищенную его занятной игрой публику. Открывает рот, но почему-то не знает сценической роли. Но теплится надежда на удивительную импровизацию. Он вытряхивает из кармана последние восемь копеек, оставшиеся от войсковой пенсии, произносит:
- Плачу за всех!
Солдатик подхватывает:
- Так точно, товарищ генерал! - затем Солдатик склоняется перед голову, целует многократно в блестящую его макушку и присовокупляет: - Теперь-то жёнушка тобой вдоволь налюбуется. Наговорится сердечно. Про уринку на век забудешь.
Мужики на прощание высказывают кондукторше, что Лёва зря слов на ветер не бросает и дружно вываливаются в створчатые распахнутые двери. Автобус под несмолкаемый гомон и смех, обдав выхлопным тягучим дымком осчастливленных выпивкой провожатых, скоро скрылся из виду.