отрывок из романа "Рождённый выжить"
Весной 1924 года при родах десятого ребёнка мама умерла. Ей было тридцать девять лет. Этот день запомнился мне на всю жизнь. Мы со старшим братом привезли тогда четыре воза сена. Не заходя домой, завезли воз на сеновал и начали его сметовать. Вскоре подруга мамы тётка Дарья позвала нас.
– Идите, детки, быстрее: мама ваша умирает.
Мы с Романом вбежали в хату. Мама лежала с закрытыми глазами. Её бледное лицо сливалось с цветом простыни, а синие губы просили нас:
– Согрейте мне ноги. Я не чувствую их.
Вскоре она открыла глаза, и обращаясь к мужу, произнесла надрывно и прерывисто, будто боясь не успеть сказать главное:
– Никита, береги детей! Не бросай их!
С этими словами она умерла... Мы все стояли вокруг её безжизненного тела. Младшие уже понимали, что случилось и громко плакали, звали маму, словно хотели её разбудить. Отец, понурив голову, молчал. Прибежала сестра Ульяна и начала голосить. Подошли соседи. Все плакали. Маму похоронили рядом с первой дочкой. Новорождённый малыш прожил семь дней. Его тоже похоронили. Раскопали ещё свежую могилу и положили его гробик рядом с мамой. В те трагические дни на меня навалилось жуткое и тягостное чувство одиночества. Несмотря на наличие отца, сестёр и братьев я ощутил на себе его колючие щупальцы. Что-то ушло вместе с ней навсегда, ушло “на тот свет”. Я живо представил себе “тот свет” как окно в другой мир. Холодный и тёмный, где умершие исчезают в какой-то чёрной пропасти, откуда вернуться уже невозможно. Из этого окошка в меня проникал ледяной холод и доносилась его давящая тишина. Мне стало страшно за маму, ведь она теперь там одна без нас. Эта пропасть поглотила её, не оставив нам ни единого шанса когда-нибудь снова увидеться. Но тётка Дарья сказала нам, что мама попала в рай, а там хорошо и светло. Мне очень хотелось верить в это и в то что мама счастлива без нас. Ей ведь не надо уже трудиться, вставать до зари и ложиться поздней ночью. “Отдыхай, мамочка!” – сказал я тихо, стоя у креста.
Ещё долгое время я не мог принять смерть матери, не мог поверить, что её больше нет. Мама оставила нам после себя бесконечное тепло и свет …
После похорон у отца изменился характер и настроение. Он стал угрюмым и грустным. Куда уж до веселья. Ведь после мамы без сестры Ульяны в доме оставалось семь душ детей. Старшему сыну Роману исполнилось шестнадцать лет, мне шёл четырнадцатый год, а все остальные были ещё малышами. С тех пор началась наша сиротская жизнь…
Мы усердно трудились по дому и на хозяйстве. Роман ухаживал за скотиной, кормил, поил. Я доил коров, ухаживал за телятами, прял, ткал, варил обед, топил печку. Хлеб пёк отец. У меня не хватало силёнок месить тесто. Стирать бельё приходила Ульяна.
Помню, как соседки всё жалели нас:
– Детки сиротки, несчастные.
А я недовольно бурчал под нос: «Нет, чтобы помочь корову подоить, обед сварить, только языком мелете. А от ваших слов нам легче не станет». Когда я доил корову, заматывал два пальца тряпкой: мизинец и безымянный, чтобы не отморозить их, и начинал дойку. Одну корову подою, а после второй коровы бегу домой греться со слезами на глазах. Пальцы рук и ног, отогреваясь, начинали нестерпимо болеть, отчего хотелось громко выть. А коров у нас четыре. Они давали молока по три-четыре литра в день, а это маловато, потому что кормили мы их только сеном да соломой. Средний брат Ваня помогал мне: таскал дрова, подметал в хате, а малыши сидели на печи или полатях.
Поминки справлять помогали тётки, сестра и соседи. Я бегал по деревне и звал людей. Был такой обычай: кто идёт на поминки, несёт горбушку, а то и полбулки хлеба. После поминок мы этот хлеб кушали и говорили, чей хлеб вкусней.
Через два месяца после смерти мамы отец женился. Привёл в дом мачеху.
– Дети, знакомьтесь, Авдотья, моя жена! – торжественно произнёс в тот день отец. – Слушайтесь, любите и называйте мамой!
Авдотья была стройной, красивой женщиной, с крутыми боками и светлыми волосами. В туго подвязанном вокруг головы зелёном платке она стояла посреди избы и, разглядывала своё новое жилище. Мы сели на лавку рядком и ждали, что будет дальше. За окном гремел гром, сверкали молнии, мы жались друг к другу и тряслись от страха то ли из-за грозы, то ли от появления мачехи. От взрослых мы слышали, что мачехи обязательно должны быть злыми и похожими на ведьму. Отец сразу вошёл в роль мужа и дал Авдотье поручения: сготовить обед и постирать. Она послушно принялась за дело. Отправила нас за водой, а девочек просила подносить ей кухонные принадлежности.
До отца наша мачеха была замужем. Жила она в Еловке. Но муж оказался гулящим, ходил по женщинам, издевался над ней, над её бесплодностью. Не один раз привязывал несчастную к оглобле и при этом кнутом гнал лошадь. Потом окровавленная и ободранная Авдотья в крови, грязи и слезах плелась домой, продолжая жить с тираном. Так продолжалось несколько лет, и однажды она бросила его, ушла к братьям в деревню Жигули. В те времена не было разводов, и, чтобы жёны уходили от мужей или мужья от жён, было событием из ряда вон выходящим. Уйти от мужа считалось позором. Поэтому ей пришлось выйти замуж за нашего отца, чтобы не называться «бросовкой» (никому не нужной). Мачеха – наша вторая мать была строгой, но справедливой женщиной. Мы трудно привыкали к ней после доброй и ласковой мамы. Боялись взять кусок хлеба без её разрешения. Но надо было отдать ей должное, что она сама ничего не ела, пока не разделит еду на всех поровну. Авдотья оказалась бережливой, любила делать запасы впрок. Собирала в большой сундук всякие вкусности, закрывала его на ключ, который всегда носила на шее.
Мне не раз хотелось стащить у неё этот ключ и наесться, наконец, калачей и конфет вместе с братьями и сёстрами. И вот однажды, когда она уснула, я подкрался к ней и незаметно снял с её шеи заветный ключ. Мы тихонько открыли сундук и ахнули! Чего там только не было: конфеты, леденцы, калачи, печенье. Взяв немного сладостей, чтобы она не заметила пропажу, мы спрятали их за пазуху, и я начал надевать на её шею верёвку с ключом. Когда надевал, видимо потянул за волосы, отчего она проснулась и открыла глаза:
– Ты что это, Миша, около меня стоишь?
– На твоей голове сидел паук, – быстро соврал я.
Она вскочила и стала отряхиваться.
– Откуда у нас пауки, хату я обметала?
– Я его поймал и выбросил.
Ну а потом спрятанные сладости мы незаметно от неё съели, но с тех пор больше я не рисковал брать ключ. Кто не слушался, мачеха наказывала строго и жаловалась отцу, а сестрёнок частенько брала за волосы и била головой об стену, закрывала в тёмный чулан или в холодный погреб. Младшие много баловались, за что часто получали от неё трёпку. Когда мы ложились спать, малыши прижимались к нам с Ваней. Приходилось их утешать, когда они грустили о маме. Иногда у меня чесались кулаки на мачеху, когда она наказывала девочек. Авдотья замечала мой боевой настрой и не наказывала их при мне. К тому времени мы с братом Ваней подросли и уже могли дать ей отпор. В пятнадцать лет я не боялся даже отца. Бедные наши сестрёнки! Им досталось тяжёлое детство. В школу учиться их не пускали. Они росли без матери, трудились с ранних лет, не играли на улице и не знали, что такое куклы, а только работали по дому и выполняли распоряжение мачехи. Уже с шести лет она заставляла их прясть и била по рукам, пока обучала ремеслу. Улыбались девочки редко и только тогда, когда мы с Ваней были рядом.
Однажды младшая сестрёнка с опухшими от слёз глазами посмотрела на меня так, что мурашки поползли по моей коже.
– Миша, отведи меня к маме на кладбище.
– Зачем? Она умерла. Что ты будешь делать на кладбище?
– Я хочу к маме. С нею же лежат братишка и сестрёнка, и я лягу рядом.
– Лиза! Что ты говоришь? – я похолодел от ужаса и на мои глаза навернулись слёзы. – Не говори так, прошу тебя! Ты не одна, мы тебя любим, скоро ты вырастешь и уйдёшь из дома.
– А куда я уйду?
– Замуж выйдешь.
– А что такое замуж?
– Вырастешь, узнаешь.
С тех пор после порки она частенько заявляла мачехе:
– Ты злая! Я скоро выйду замуж и уйду от тебя!
Мачеха смеялась:
– Кто тебе такое сказал? Кто вбил это тебе в голову? Признавайся!
– Никто, я знаю!
– Вот в том-то и дело, что не знаешь, что такое замуж, – тихо и печально сказала Авдотья, вспомнив своего первого мужа-тирана.
Мы потихоньку росли, с трудом, но привыкали к мачехе. Она не раз спасала нас от болезней, не отходила, когда нам было плохо. Да и сама Авдотья со временем изменилась и даже полюбила нас. Но внешне всегда оставалась холодной и строгой. Сама она с детства жила, не зная любви и, поэтому не умела проявлять её.
Мачеха с отцом всегда наставляли нас кем нам быть в жизни, какую профессию получить. Они решили: Роману быть сапожником, мне портным, Ивану пимокатом (валяльщик меховых сапог), Поликарпу кожевником, Василию плотником, сестрёнки Нюра и Лиза должны прясть, ткать, доить, ухаживать за скотиной. Но всё же мы потом были благодарны мачехе за то, что она не побоялась выйти замуж за вдовца с семерыми детьми. Ей пришлось много трудиться в нашей семье, чтобы вырастить нас. За что я сейчас низко кланяюсь могиле, где покоится её прах…
Полный текст в ЛитРес
https://www.litres.ru/tamara-shelest/rozhdennyy-vyzhit/