1
– Ничего ты не понимаешь! – на секунду Стасю показалось, что сестра в ярости разобьет пустую чашку или, того хуже, заплачет, но Зося после этой фразы всего-навсего выскочила из-за стола и выбежала из родительского дома.
– Ничего. Охолонет, – спокойно произнес он, отвечая на невысказанный вопрос жены. – Не ходи за ней.
Стась приблизительно представлял, куда в отчаянии и обиде может податься сестра. Знал, что через полчаса спустится к речке и найдет Зосю там, куда убегала она каждый раз, когда жизнь казалась несправедливой.
Катерина молча начала убирать со стола, хотя Стась понимал, что молчание это дается ей непросто. Скандалить попусту жена не любила, и такие душевные метания, как у золовки, свойственны ей не были, но в том, что у Кати есть свое мнение на любой счет, убедиться он мог уже неоднократно. А уж тем более если дело касается семьи.
– В магазин пойду, – предупредила она мужа. – Тебе что нужно?
– Погоди, – отмахнулся Стась. – Ты сама что думаешь?
Катя, вздохнув, присела за стол.
– Не знаю. По-женски, конечно, понять можно. Но Олега жалко.
– Что тут понимать? Дура. Не видит, что раз ребенок ему не нужен, так и саму бросит. Разве с таких требований жизнь начинают? Была бы мать жива, даже слушать бы глупости такие не стала.
– Была бы мать жива, все иначе бы вышло, – то ли согласилась, то ли возразила Стасю жена.
Мать их застрелили в сорок втором году. За то, что пекла для партизан хлеб. Наши застрелили, полицаи – не немцы. Зосе тогда было восемь, а Стасю двадцать три. Он воевал под Курском и о том, что в живых из всей семьи осталась только младшая сестра, узнал уже после возвращения. Отец их до войны погиб, не было и пятидесяти. Еще одна сестра, Анюта, умерла от туберкулеза в сороковом.
Стася с братом Юзиком, погодком, призвали одновременно, но на фронтах они оказались разных: младшего сразу отправили на ленинградское направление. Два года скудные треугольнички братьев находили адресатов спустя месяцы в не раз переформированных частях, а вскоре после нового сорок четвертого, который, все надеялись, станет победным, Стасю пришло официальное извещение о том, что гвардии сержант Масловский Иосиф Адамович пропал без вести в бою под Стрельной 17 января 1944 г. О том, что такое без вести пропавший, фронтовикам объяснять не надо было – это матери еще дома можно надеяться на то, что вернется.
А вот оказалось, что и надеяться больше некому. Соседка, приютившая у себя Зоську, когда Стась вернулся, рассказала, что тащили мать через всю деревню на глазах односельчан и сама Зося тоже все это видела – и слышала. Последние материны слова и были-то про нее:
– Зосю, Зосю не оставьте! Люди добрые, пожалейте дочку мою, помогите победы дождаться!
Полицай прикладом подталкивал женщину и, словно нехотя, ворчал:
– Иди давай, да помалкивай, а то и дочку с тобой к стенке поставят.
Эта самая соседка, тетя Реня, и держала за плечи девочку, не давая вырваться, броситься к матери напоследок. Благо, полицаи были из другой деревни, и у соседей – всей деревни – хватило совести никому на Зоську не показать, не выдать.
Ну а после войны… обжились как-то.
2
Зося приехала к брату с просьбой. Да что там с просьбой – мольбой, можно сказать. Хотя и нелепой абсолютно. Но обо всем по порядку.
Разница с младшей сестрой у Стася была почти в пятнадцать лет. Когда его призвали на срочную в сороковом, она еще только в школу собиралась. Впрочем, пока семья была большой, на это никто и внимания не обращал: так почти у всех в деревне. Стась в семье самый старший, с девятнадцатого года. Хотя правильнее сказать – старший из выживших, до него мать с отцом потеряли еще двоих. Поженились-то еще до революции. Краем уха, да и то не от матери, он когда-то в детстве слышал историю о том, как ошиблись ее собственные родители, пытаясь выдать дочку замуж от греха подальше. Влюбилась она в собственного троюродного брата – хоть дальняя, а все ж родня, не положено. Потому и нашли быстро жениха, как раз перед первой войной свадьбу справили, хотя ей тогда всего шестнадцать исполнилось. Отца мать не любила, даже по детству помнилось, скорее – принимала, да и жалела, не без того, а уж вот он за ней души не чаял. Правда, неожиданно для всех подался в революцию, активно в колхозы односельчан агитировал. За что и схлопотал пулю – от кого, так и не нашли, хотя подозрения, конечно, были. Но подозрения к делу не пришьешь. Да и кому было с этим разбираться, матери? А Стасю, хоть и старшему, тоже не до разборок было: кроме него подрастали еще Юзик и две сестры. Правда, старшая, Анюта, рано замуж ушла. У них со Стасем было всего два года разницы, он с девятнадцатого, она с двадцать первого, и дружили крепко. Да и муж ее, Коля, тоже неплохой парень был. Хотя почему был – и есть. Вернулся тоже в сорок пятом, правда, без ноги. И девочку их с Анютой, Аринку, вырастил, слава Богу. Сначала с бабкиной помощью, а потом, после войны уже, женился снова. Ну, да что ж, живым живое…
А Зося родилась в тридцать четвертом, в самую, считай, голодуху. Отца застрелили через год, она его-то и не помнит совсем. Да и мать… сколько ей исполнилось в войну – восемь годков, когда та погибла. За мать, если по правде, ей по сути Катя и стала. Немудрено, что и сейчас она приехала сюда. Хотя просьба ее, откровенно говоря, бестолковая и… нелюдская какая-то, ей-богу!
Вернувшись с фронта, Стась женился быстро: невест после войны хватало на всех. Катю привел из соседней деревни, она ему еще до армии нравилась, хотя тогда и речи не шло у них ни о чем. Приводить, правда, особо поначалу было некуда, деревню-то немцы сожгли перед освобождением. Ну да ничего, были бы кости, мясо нарастет. Сначала в землянке ютились, а потом, в пятидесятом уже, и домик подняли, осилили. Тогда у них наконец появилась Анюта, долгожданная дочка. Несколько первых лет Катя не беременела, сильно по этому поводу переживала, даже пару раз порывалась Стасю сказать, что нечего ему с ней, бесплодной, жить, зачем тяготить друг друга, он себе жену еще найдет, и моложе, и здоровее. Но на эти бабские глупости, как он про себя их называл, Стась не особо-то реагировал, не до того было, в колхозе работы хватало, да и дома, каждый день по хозяйству. Иногда втайне он жалел, что вернулся в деревню: можно, можно ведь было в городе остаться, и в армии, да и так бы без работы не остался. И девок своих – Катю с Зосей – поднял бы, сдюжил. А теперь что уж, теперь не сдвинешься. А работа в деревне и для мужика нелегкая, что уж про женский век говорить, тем более после войны, когда мужчин через хату, а то и две пересчитывали. Ну да грех жаловаться: руки-ноги-голова на месте. Когда дети пошли – Анюта, а потом, через несколько лет, ко всеобщему удивлению, Катя родила сразу тройню – и все девчонки, забот прибавилось, но и радости в доме было, естественно, немало.
Только Зося вот…
И что ж у нее за судьба такая странная? Ведь и не сама вроде виновата. И с лица красавица, на мать похожа. Два материнских фото, что были в доме до войны – с отцом портрет и с детьми, однажды к ним на октябрьские праздники в деревню приезжал фотограф, тогда всем одинаковые, подретушированные снимки делали, – сгорели вместе с хатой. Да сейчас, двадцать с лишним лет прошло, уже мало кто и помнил, какой была Мария Масловская. Разве что старухи, в которых превратились ее подруги юности и замужних лет, семидесятилетние, оставшиеся вдовами в большинстве своем, кто вскоре после Победы, а немногие счастливицы, кто дождался мужей с войны, хоронили их все последующие годы: кто с костылями вернулся, кто легкие застудил в окопах. Дядя Вася, живший на пригорке, после контузии головой тронулся. Так-то ничего, а как выпьет… Так и доживали свой век ровесницы века двадцатого, в постоянном и тяжком труде на поле, в огороде, в подсочке и колхозных хлевах.
А Зося, да, Зося даже сейчас, уже под тридцать, сохранила почти девичью стать, и фигурой хороша, и с лица – глаза зеленющие, в пол-лица, тяжелый узел волос на затылке, от природы светло-русых, хотя, уехав в город, сестра начала подкрашиваться и теперь была медно-рыжей. Но ярче всего была ее улыбка. Может, потому что характер, несмотря на перенесенные в детстве беды, ей от природы достался смешливый, неунывающий, а может, отчасти казалось брату, теперь уже она умело пользуется смехом, зная, какое впечатление производит на мужчин.
Правда, до поры до времени упрекать сестру было не в чем.
3
Катя услышала, как по радио прозвучали позывные «Маяка» и дикторша объявила «Московское время 18 00, начинаем вечерний выпуск новостей», быстренько перемыла в чугунке только что почищенную молодую картошку, поставила в печку и пошла за фартуком: время идти на вечернюю дойку.
– Я с тобой пойду, – у калитки братовую догнала Зося.
– Ну, пойдем, – согласилась Катя, – ты уж, поди, и забыла в городе своем, как к коровам подступиться.
– Ничего, руки вспомнят, – улыбнулась Зося. – да и сколько я в том городе, деревенскую породу не переиначишь. Вот не поверишь, как к весне дело, мне лес снится чуть ли не каждую ночь. То землянику собираю, да такая полянка, что густо-густо ягод насыпано. То боровик во сне найду. А вот чтобы пугали сны – почти никогда, ни тебе змея, ни жаба какая не снится.
– Так это ж хорошо, если во сне радуешься, – поддержала разговор Катя. – я вот как намаюсь за день в огороде да на ферме, только на подушку голову приложу, кажется, а уже петухи запоют.
– Да, – согласилась Зося, – у вас в любую погоду работы да заботы хватает. Зря вы после войны в город не поехали. На работу бы устроились, люди и сейчас везде нужны, и на заводах, и везде. А ты бы в столовую пошла, или в больницу.
– Ну, теперь-то уж что говорить. Дети подрастают. Будем мы на своей земле. Это ты у нас, Зоська, нынче городская.
– Да какая я городская – тутошняя я, своя, – отмахнулась Зося и, немного помолчав, перевела разговор на больную тему, с которой, собственно, и приехала в гости к брату в этот раз. – Кать, а Кать, уговори ты Стася. Я знаю, он тебя послушает. У вас же девчонки малые еще совсем. Олег вам за подмогу будет. Ну хоть годик-другой! А потом я его заберу, обещаю тебе!
– Зося, Зося, – покачала головой Катерина. – Тебя понять можно, конечно, ты ж молодая еще, счастья хочется. Но неужели тебе сына не жалко совсем? И так мальчишка без отца растет, ты хоть понимаешь, каково ему?
– Не понимала б, так, может, и замуж не шла б сейчас, – упрямо ответила Зося. – Я ж не только для себя, я семью хочу, понимаешь. Гриша – он не плохой вовсе, привыкнет он потом к Олежке. А если общий ребенок родится, так и тем более помягчеет.
– Так как же он к нему привыкнет, если ты его нам сплавить хочешь? – неожиданно резко возразила Катерина. – Эх, Зоська, Зоська, ничему тебя жизнь не научила… Какой человек сразу, дальше и будет. Лучше никто с годами не становится. Мало тебе было той твоей истории, ты посмотри, и сама страдаешь, и ребенок растет, думаешь, не понимает ничего, потому и не спрашивает. Тебя ведь, дурёху, жалеет уже. Восемь лет, а понимает, что матери тяжело, вот и не лезет с расспросами. А прошлым летом, Стась мне говорил, Олежка у него спрашивал, почему у всех в школе папы есть, а у кого нет, те умерли просто, а у него то ли есть, то ли нет, непонятно, и где он, и даже как зовут, мальчик не знает. Что ты натворила тогда…
– А что, лучше, по-твоему, было к тетке Варваре идти да просить, чтобы отвар какой дала, да скинуть вовсе? Нет, Катя, о том, что я Олежку родила, я ни разу в жизни не пожалела, – вздернула Зося голову. – И что от того человека родила – тоже.
– Да где ж он тогда, человек этот твой хороший? Почему не женился? Куда пропал? Ты за столько лет толком и не рассказала ничего. Молчишь, упрямая.
– А молчу потому что сама ничего не знаю, – вздохнула Зося.
4
Олег впервые увидел Таню на похоронах их матери. Хотя, наверное, правильнее сказать – увидел впервые в сознательном Танином возрасте. Поначалу, когда мать вышла-таки замуж за Гришу, когда родилась сначала Наташа, а спустя четыре года Таня, все эти годы, которые Олег так и прожил в семье у дядьки, Зося старалась забирать старшего сына на каникулы в город. Но и места в двухкомнатной квартирке-хрущевке было не так чтобы развернуться даже четверым, куда уж ему, пятому, и мать постоянно выглядела и вела себя заполошно, стараясь успеть угодить всем, да и отчим не сильно изменился в отношении к Олегу. Впрочем, особой любви он не проявлял и к дочкам. Как бы там ни было, это Олега почти не касалось, но бывать в гостях у матери с каждым разом ему хотелось все меньше. И после четвертого класса, когда ему исполнилось десять, мальчик отказался наотрез. Зося тогда приехала к брату с обеими девчонками, и младшая, Таня, только-только начинала ходить. Такой она в памяти Олега и осталась – полуторагодовалая девчушка с темными, как вишенки, глазами, так непохожими на его собственные, цвета осенней травы, уже не ярко-сочно-зеленой, а уставшей в ожидании холодов. Впрочем, такими сравнениями ему мыслить было обычно не свойственно, да и что в деревне, что в армии особо отвлекаться на рассуждения было некогда.
Но глядя сейчас на двух девчонок, Олег вспоминал не только мать, чего, казалось, требовала ситуация, а как раз таки перебирал в сознании свои немногочисленные воспоминания, связанные с сестрами.
Когда мать оставила его у дяди Стася и тети Кати впервые, это, казалось, только на время – лето до школы. Потом лето растянулось еще на один неопределенный год, так что в первом классе в итоге Олег оказался уже будучи старше большинства ребят, ему тогда исполнилось уже семь с половиной. И в школу он тоже пошел здесь, в деревне, в ту, куда ходили до войны и дядя, и тетя, и сама мама, а теперь вот отправился и он.
Но надежда на то, что мать заберет его в город, все-таки теплилась. Вот они поженятся с дядей Гришей. Построят квартиру – как виновато-стыдливо объясняла мать, чтобы у Олега даже своя комната появилась, и вот уж тогда жизнь-то настоящая начнется. А пока... пока закончился первый класс, и второй. Когда третий подходил к концу, родилась Наташка.
О том, что у него появилась настоящая, родная сестра, мальчик узнал мимоходом. Не то чтобы он специально подслушал тот разговор дядьки с женой... они как раз сетовали на то, что Зося не удосужилась сама приехать и объяснить ситуацию сыну.
– Да он уже привык у нас, – как всегда, неспешно, пробасил дядя Стась. – Ему наши девчонки как родные стали, ближе той, малой.
– Не понимаешь ты! – в сердцах уронила на пол ножик Катя. – Не в этом дело даже, хорошо ему с нами или все-таки к матери хочется. Положим, и он отчима не любит, и тот его не здравствует. Но она-то, Зоська, она же врет ему, по сути. Сыну своему врет, боится. Понятно, молодая еще, и без мужа тяжко, удержать хочется, и с квартирой опять же затеялись, да и беременной бабе не легко, это вам, мужикам, все кажется, что мы двужильные. Но разве ж можно в мальчишке неверие такое допускать? Ну а подрастет он, что, легче ей объяснять станет?...
Дослушивать тот разговор Олег не стал. Убежал на конюшню, среди похрапывания лошадей, которым ничего объяснять не нужно было, можно было выплакаться без смущения. Конюх дядя Степа уже не впервые видел Олега бродившим от стойла к стойлу, иногда даже просил того помочь, то воды налить в вёдра, разнести и напоить лошадей, то соломы подбросить, а однажды доверил даже почистить тяжелую, потемневшую и от времени, и от частого использования сбрую. Так что если и увидел бы сейчас, ничего не спросил бы.
«Если я ей не нужен, то и она мне – тоже!» – с неожиданной злостью подумал мальчик. «Променяла меня на...» – тут мысли его словно споткнулись: так кто виноват-то? Девчонка эта, малявка, недавно появившаяся? Так ведь и раньше матери не сильно до него дело было... нет, подарки она, конечно, привозила, с пустыми руками ни разу не приехала. И его в город иногда брала, на дня два-три. В кино водила, в парк. Мороженое покупала. Пистолет однажды подарила, водой стрелялся. Ни у кого такого не было в деревне больше. Но никого и не дразнили за глаза так, как его, байструком брошенным. Толик однажды крикнул: «У тебя и папки нет, и мамке не нужен, ей городской фраер дороже сына!» Толик, конечно, свое получил за эти слова, дядю Стася в школу в итоге вызывали, а обидчика пришлось везти в райцентр, в больнице зашивали разбитую Олегом губу. Но слова, явно тоже не самим соседским парнишкой придуманные, самому Олегу саднили сильнее любых синяков и царапин.
«Вот если б со мной случилось что-то, тогда бы уж она пожалела!»...
Случалось после того, и не раз, с ним всякое. И после воспаления легких тетя Катя выхаживала. И в лесу однажды заблудился, думал, уж ночь ночевать под елкой придется, повезло, что наткнулся на узкоколейку и вышел по ней к деревне за километров десять от родного Заречья. Ух, вот тогда от дядьки ему здорово влетело, не сравнить с той историей про разукрашенную Толикову физиономию. А когда со старшей из двоюродных сестер, Катей, на спор закурить впервые попробовали, стянули по папиросе на каждого, и пытались затянуться по очереди....
Олег вынырнул из воспоминаний и медленно обвел глазами стоявших около свежеразрытой ямы. Все это было его историей. У матери была своя, и сейчас она заканчивалась навсегда. А он так о ней ничего почти и не знал. И, что самое грустное, ничего почти толком ни разу не спросил об отце.
5
До дембеля оставалось чуть больше месяца, но Олег в отличие от сослуживцев вовсе не считал день за днем. Дело было даже не в том, что особо его ждать было некому – можно подумать, до смерти матери было сильно иначе. Просто с возвращением – а точнее, еще до возвращения – нужно было решить, что делать дальше.
Конечно, он мог бы остаться здесь, на Брянщине, и даже в армии после срочной. Но, несмотря на то что и природа здесь, в средней полосе России, не так уж отличалась от белорусской, и служба не вызывала у парня особой неприязни – хотелось все-таки на родину. Пусть даже особой помощи ждать там было не от кого, и все-таки...
Больше всего, пожалуй, Олег скучал по лесу. Там не нужно было притворяться, что тебя не трогают пусть и добродушные, но ухмылки сверстников. Не терзало чувство неловкости перед дядькой и тётей Катей за то, что фактически стал нахлебником для них, пусть и против своей воли, пусть дядя Стась и повторял вроде между делом, не один раз, что Олег ему за родного сына.
Там можно было поплакать или даже покричать, бессильно выплеснуть в верхушки деревьев вечные безответные вопросы: «Почему?!!! Почему без отца, почему матери не нужен, почему как будто лишний всюду и для всех?!»...
После возвращения из армии Олег сам завел разговор с родными о будущем.
– Буду в сельхозтехникум поступать, – объявил он дяде, тете и Анюте на семейном собрании для старших в один из поздних июньских вечеров. Сестра сама уже заканчивала медучилище, усердно штудировала учебники перед итоговым экзаменом. – На лесовода. Там и общежитием должны обеспечить, я узнал.
– Ну что ж, – дядька испытующе посмотрел на Олега, – если решил, пробуй. – И впервые за все годы, проведенные племянником в их хате, добавил: – Пускай повезет, сынок.
Но с общежитием не сложилось. Экзамены Олег сдал нормально, по конкурсу прошел, армия в том числе помогла как дополнительный плюс, но общежитие с лета было закрыто на капремонт и в администрации только разводили руками: в лучшем случае к Новому году. Так что надо было искать жилье.
– А может, все-таки к... – тётка хотела сказать «к матери», потом запнулась, на секунду замолчала и не очень уклюже закончила фразу: – к девочкам попроситься?..
– Нет, – коротко ответил Олег. – Туда не пойду. Найду комнату, по вечерам подрабатывать буду, чтобы было чем платить.
Мать с отчимом лет пять назад поменяли квартиру, переехав из той первой хрущёвки с проходными комнатами в трехкомнатную, так что место Олегу бы там нашлось, было бы желание. Но желания не было. Ни у него, ни как сам он подозревал, у отчима. Девчонок в расчет Олег мысленно не особо принимал: что они решить могут. Старшей, Наташе, всего тринадцать, а Танька вообще мелюзга, девять лет. Они и соображать-то еще мало что соображают, что их впутывать в сложности своих отношений с отчимом, а точнее, их отсутствие.
И все-таки... все-таки что-то внутри не давало ему покоя. Почему он не мог просто выбросить из головы эти мысли? Разве так уж сильна была потребность попасть туда, в дом, где он оказался не нужен, пока жива была сама мать? Что он надеялся там обнаружить, чего не понял при ее жизни? Наладить видимость контакта с отчимом – им обоим сейчас это уже ни к чему, даже самому Олегу... а сёстры... чем могут они поддержать друг друга – малолетние девчонки-школьницы и он, сам с собой не определившийся: кто он, зачем он...
Где-то через месяца после начала учебы полтора, когда в деревне уже закончились все уборочные работы и можно было одни выходные повременить с приездом к дядьке – без его помощи вполне бы обошлись, устав от учебников, за которыми проводил каждый день, не считая подработки грузчиком в магазинчике неподалеку, Олег вышел на улицу и поразился октябрьской тишине и безмятежности. Осень еще не оголила деревья до конца, в воздухе летали паутинки, во дворе мальчишки гоняли в мяч, и ему неожиданно и очень остро захотелось почувствовать, что он все-таки на свете не совсем один.
Взяв торт, он, поколебавшись, остановился на лимонаде для девочек, решив, что с отчимом ему пить не о чем и не за что. В новой квартире у матери Олег ни разу не был, но адрес знал.
Дверь открыла старшая, Наташа. На секунду она растерялась, видимо, не понимая, кто стоит перед ней, но тут же промелькнул проблеск узнавания и девочка с любопытством сказала:
– Привет. Ты к нам в гости, да?
Но вместо того чтобы посторониться и пропустить его в прихожую, Наташа сказала: – А давай лучше мы в парк сходим, втроем. Подожди, я только Таню соберу, ладно?
Таня, в отличие от сестры, его, видимо, почти не помнила, но вела себя вежливо, хоть и довольно молчаливо. В парке Наташа вручила той мелки и круглую биточку со словами: «Иди, в классики поиграй». Они с Олегом уселись на лавочку неподалеку, авоську с угощениями, не зная куда ее теперь девать – не потащишь же домой обратно, с хозяйкой чаи гонять, он пристроил рядом.
– Ты давно в городе? – требовательно, но без упрека спросила Наташа. – Почему раньше к нам не пришел?
– Зачем? – пожал плечами Олег. – Я и сейчас-то сомневался.
– Ну и зря, – ответила девочка. – Я, если бы знала, сама тебя разыскала.
– Зачем? – снова повторил он довольно нелепый вопрос.
– Ну мы же не чужие все-таки... – у Наташи впервые за все полчаса, проведенные ими вместе, дрогнул голос.
Олег промолчал.
– Знаешь, – она исподлобья, коротко взглянула на брата, и Олег машинально отметил, что в этом жесте она очень напомнила ему мать. Хотя вообще-то на мать Наташа не очень похожа была. Впрочем, она и отца своего не очень напоминала чертами лица, по крайней мере, очевидное сходство не бросалось в глаза, – я однажды из-за тебя с папой поссорилась. Да и с мамой тоже немножко.
– Из-за меня? – тут уж Олегу стало любопытно. – Ты ж меня не знаешь почти.
– Ну и что? Я все равно считала, что ты должен с нами жить. Это ведь несправедливо, что мама только нас растила. А сейчас... – Наташа замолчала.
– Что сейчас? – не понял он ее молчания.
– Папа пьет, – тихо, но отчетливо пробормотала девочка. – Я потому тебя домой и пускать не захотела. Пока погода хорошая, можно на улице встречаться. Ты ведь к нам придешь еше? – она снова вскинула голову и посмотрела на него, теперь уже в упор.
6
Здравствуй, Олег!
Спасибо тебе за письмо! Конечно, сейчас, пока устроишься на новом месте, пока привыкнешь к работе, времени будет не хватать. И все-таки я считаю, что ты поступил правильно, согласившись уехать. Там никто не знает тебя, твоей истории, не нужно будет ни рассказывать, ни объяснять, ни стесняться – не нужно быть на виду. А в своем районе, как ни крути, с этим было бы сложнее.
Не знаю, почему ты до сих пор не можешь это преодолеть. Сколько бы мы с тобой ни говорили – а ведь за эти несколько лет мы говорили об очень многих и разных вещах – я чувствую, что в тебе так и осталась эта боль, обида, непонимание, и по отношению к маме, но, наверное, еще больше к отцу, которого ты не знал. Почему тебе так не дается мысль о том, что ты не просто их отражение, продолжение, ты – человек сам по себе отдельный, стоящий внимания и любви... очень надеюсь, что именно на рабочем месте, где будут ценить тебя как специалиста, как профессионала в первую очередь, тебя отпустят хоть немножко твои внутренние терзания, ради тебя же самого и твоего будущего счастья.
Впрочем, Таня во многом на тебя этим похожа, как ни удивительно... я вижу, как ей неловко за отца, порой до слёз. Она стесняется соседей, своих одноклассников, не хочет приводить домой подруг и при каждой малейшей возможности сама убегает из дома – в гости к Юльке, в парк, в кино, на кружок в школу...
И ведь это при том, что отец не пьёт запойно, как это бывает. Нет, я вовсе не его оправдываю, не думай! Часто задаюсь вопросом – как было бы, останься мама в живых, неужели он бы так медленно и неуклонно терял по чуть-чуть себя... и что бы делала при этом она? Страшно подумать, но почему-то мне кажется, она бы все равно его не бросила. А заставить бросить пить его самого у нее бы не хватило упорства.
В другие моменты мне кажется, что было бы лучше, если бы он встретил сейчас какую-то женщину, хорошую и спокойную. Я не считаю это предательством мамы. Но кому нужен вдовец с двумя дочками?...
В остальном у нас все как обычно. Я готовлюсь к экзаменам. Так и не решила пока, куда все-таки лучше пробовать поступать, в училище или все-таки рискнуть в институт. Но если уж на высшее – тогда я бы хотела, наверное, выбирать химфак с прицелом на фармацевта. До нового года постараюсь определиться.
Танька все с тем же рвением и упорством занимается танцами. Не знаю, пригодится ли ей это в дальнейшем, но пока я спокойна хотя бы за то, что она занята после школы чем-то реальным и неглупым. Хотя, опять же, если я поступлю в институт и уеду в другой город, как оставить ее одну еще на несколько лет с отцом? В выходные, конечно, буду приезжать, но кто станет контролировать ее уроки, да и все остальное...
Ну, будет видно.
Береги себя и пусть все складывается хорошо! Жду твоих писем.
Обнимаю, сестра Наташа.
Здравствуй, Наташа!
Не удивляйся зарубежным маркам на конверте и извини меня за долгое молчание. Столько всего происходило – вот теперь и расскажу по порядку.
Если помнишь, мою идею с посадкой молодняка сначала не очень-то поддержали в лесничестве. Но через полгода, когда весной в области проходило заседание сотрудников лесхозов, это одобрил начальник, приезжавший сверху, из министерства. И самое удивительное и радостное, что мне предложили поехать на месяц в рабочую командировку в Польшу, в западную часть Беловежской пущи – для обмена опытом, так сказать. Конечно, много было и проверок, и с документами мороки – разве мог такое когда-то представить, я, без роду-племени, обычный сельский мальчишка? Но все-таки повезло, и вот теперь я здесь, в Подляском воеводстве. Интересно очень! И по работе много нового, и иногда остается время вечером куда-то в город выехать прогуляться. Я даже понемногу стал понимать польский – на самом деле много общего с белорусским. Здесь я не один, нас пятеро – двое украинцев, литовец и русский, но русский, мне кажется, не просто так попал. А в целом общаемся легко. Вообще-то здесь больше всего поляков учится, все знают русский. Живем мы в каком-то пансионате, у каждого свой номер, с утра нас на автобусе отвозят на участки, до обеда показывают Пущу, часто сами участвуем в чем-то – расчищаем территорию, ухаживаем за животными. Представляешь, я впервые увидел живого зубра! Подходить к ним, конечно, не разрешают – их осталось всего несколько десятков, поляки очень трепетно к этому относятся – но издали нам показали.
После обеда у нас учеба в классах. Много рассказывают по биологии, объясняют про химические наименования препаратов для обработки деревьев.
В общем, я тут подумал... наверное, все-таки буду пробовать поступать на заочное в технологический. Ну а что, пока все равно особых забот нет, а там, наверное, со средним специальным и учиться не пять лет, а поменьше. Знания за плечами не носить, верно же?
Расскажи, как ты! Как твоя учеба? Дали ли тебе место в общежитии? Много ли в группе приезжих? Как Таня, привыкла уже к твоему отсутствию? Какие у вас планы на ее будущую профессию? Не жалеешь ли ты сама, что все-таки рискнула поступать в мед? Водили ли вас уже в больницу или, того хуже, в морг – правдивы ли все эти страшилки насчет цинизма будущих врачей? И тебе самой не страшно? Кем ты хочешь дальше по специализации становиться, ты сама можешь выбирать?
И как у вас дела с отцом, все по-прежнему? Как Таня с ним одна справляется?
В общем, пиши обо всем, и подробнее. Очень жду твоих писем, сестра!
7
С Таней не было сложно. Она нормально училась, ходила на кружок по танцам, с большего выполняла работу по дому – если не сразу, то уж после напоминания всегда. У нее было несколько подружек, с которыми, казалось, она неплохо ладила, отношения с одноклассниками и учителями тоже вполне вписывались в обычные стандартные схемы.
С ней было непросто – в том смысле, что Таня никогда не любила посвящать в свои мысли. Чувства ее – неважно, к отцу ли и памяти о матери, к школьным событиям – как правило, оставались для старшей сестры загадкой. Она рассказывала по факту о том, что происходило – получила тройку за контрольную, после последнего звонка с классом собирается в поход, отец снова напился – но оценки или хотя бы какого-то своего отношения к новостям никак не выражала. Наташа привыкла к этому еще с подростковых времен и лишь время от времени задавалась вопросом: вела бы себя сестра так же, будь жива мама?
На вопросы о матери, помнит ли ее Таня, та, как правило, пожимала плечами и отвечала, тоже ровно – почти нет. В общем-то, это не должно было вызывать удивления: когда не стало Зоси, младшей из ее детей исполнилось восемь. В ее картине мира близкой женской фигурой была изначально только Наташа, а потом – учительницы, которые, кто больше, кто меньше, все-таки жалели обеих осиротевших девочек. Впрочем, на Таню и это не особо влияло: ни с кем из школьных преподавателей она особо не была откровенна. В общем, девочка-загадка, как называла иногда про себя младшую сестру Наташа.
Так что, наверное, не стоило удивляться Таниному решению после 10 класса не поступать в институт, а продолжать заниматься танцами и дальше, то есть превратить это в работу, приносящую деньги. И тем не менее Наташа была огорчена и разочарована. Попытки убедить сестру в необходимости получения образования, Наташин собственный пример, как и пример Олега, который не просто заканчивал вуз заочно, но и занимался исследовательской работой, подумывая о дальнейшем пути в науку, естественно, на Таню особого впечатления не произвели.
Просить отца как-то повлиять на младшую дочку было бессмысленно.
Наташа смирилась. В конце концов, надо каждому давать право и на свой выбор, и на свои ошибки. У нее своих забот хватает, все, что могла, она старалась сестре давать, научить, чем-то помочь и сейчас готова, но свою же голову на чужие плечи не поставишь.
В итоге Таня сначала устроилась в местный коллектив, а спустя где-то полгода заявила, что ее переманивают в столицу, в более крупный ансамбль, который в том числе часто ездит выступать даже в Польшу. Тема заграницы, наконец открывшейся обычным советским гражданам, манила почти всех: люди ездили продавать и закупаться, пытались заработать, искали родных, уехавших после войны, а то и до войны, чернобыльских детей вывозили на оздоровление, в общем, жизнь как-то очень неожиданно и очень бурно начала меняться.
Тем удивительнее казалось, как в эту малопонятную круговерть впишется Таня с ее невозмутимым характером.
Тем не менее, жизнь сестры шла параллельно с Наташиной. Они реже виделись, не всегда в одно и то же время приезжали в родительский дом, и казалось, кроме стареющего отца, их почти перестало что-либо связывать. Наташа по распределению уехала в Витебск – вроде и не так уж далеко, но каждые выходные не наездишься, а после знакомства с Сашей времени стало еще меньше. С изумлением Наташа ловила порой себя на мысли, что с братом, с которым они родные лишь наполовину, ей гораздо легче и интереснее общаться, чем с сестрой, с которой они вместе выросли. Хотя, может быть, сложное общее прошлое и не давало им шансов на чрезмерную любовь.
О своей беременности Таня сообщила тоже довольно буднично, почти мимоходом -сказала, что танцы на время откладываются.
– А на что ты будешь жить? – полурастерянно, полумашинально спросила Наташа.
– У меня кое-что отложено. И отец ребенка сказал, что будет давать деньги. И в остальном тоже поможет.
– Поможет? – старшая сестра начала медленно догадываться: – То есть жениться он на тебе не будет?
– Он уже женат, – лаконично ответила Таня.
– Что?! – Наташа медленно начала осознавать ситуацию. – Ты связалась с женатым мужчиной? Зачем?! Чем ты думала, Таня?! Да еще и забеременеть умудрилась! Ты хоть понимаешь, каково это – растить ребенка одной? А как он себя будет чувствовать при этом, ты подумала хоть на секунду? Если сама не знаешь, спроси у Олега, он тебе расскажет, как его все детство мучила эта тема, что он не знает своего отца.
– Мой ребенок будет знать своего отца, от него никто не отказывается, – спокойно парировала Таня. – У мамы все было по-другому.
– Откуда ты знаешь, как было у мамы? – Наташа уже почти кричала на сестру. – Ты и маму саму не помнишь, что ты можешь знать про ее истории.
– Мне все рассказал отец. – Таня искоса взглянула на Наташу и, наверное, впервые в жизни заговорила быстро, лихорадочно – неравнодушно. – Я же знаю, ты всегда его винила и в том, что мамы не стало, и что он пьет. А ты ведь тоже ничего не знаешь, о том, что у них было и как это все случилось, и с мамой, и с его отношением. Мама сама искала для себя, может, не ухода, но выхода какого-то. Она встретила снова отца Олега, незадолго до гибели. Он, оказывается, ее не бросал. Его обвинили в чем-то там, уже не помню, и он несколько лет провел в тюрьме, а когда освободился и вернулся, стал маму разыскивать – он даже адреса ведь ее не знал тогда, только помнил, где она работала, когда они встретились. И про Олега он тоже ничего не знал.
А когда он маму нашел, у нее уже были мы с тобой обе. Отец сказал, она ему говорила, что если бы не дети, она бы ушла к тому мужчине. Но боялась нашу жизнь разрушать, боялась, что он тоже не примет нас, как наш папа ничего не хотел про Олега особо знать. И это ее мучило сильнее всего. Что тогда она поторопилась, вышла замуж, а надо было верить, ждать и верить, несмотря ни на что. Но нас она тоже любила и боялась потерять. И за Олега ее тоже вина мучила.
– Это тебе папа все рассказал? – спросила со слезами Наташа.– Давно?
– Когда я школу заканчивала. Мы ведь тогда с ним тоже говорили, не думай, что он совсем уж не вникает в нашу жизнь и что мы ему безразличны. Мне кажется, он просто чувствует, что ты к нему так с холодком, и обижался на это. И потом, ты с Олегом дружна всегда была. А к Олегу он тоже до сих пор непонятно относится. Мне кажется, он маму ревновал – и к тому мужчине, потому что она его любила больше, и к Олегу, потому что тот его сын. Потому и не хотел его у нас принимать, чтобы напоминаний не было. А видишь, как все получилось... и когда я решала, как мне быть, с учебой, с танцами – я ведь действительно это люблю, я на сцене будто оживаю, когда под музыку двигаюсь, я забываю обо всем, понимаешь – так вот, папа сказал тогда, дочка, делай сама, чтобы потом жалеть не пришлось, ни на кого не оглядывайся.
– А Олегу почему ты ничего все эти годы не рассказывала? Он ведь всю жизнь хотел узнать эту тайну, неужели ты не понимаешь, Таня. Это жестоко с твоей стороны! – Наташа и сама сейчас была жестока, отчасти осознавала это, как и то, что она гораздо менее спокойна, чем ее беременная сестра, на которую, в общем-то, не стоило бы кричать. Но ей было жутко сложно во всем разобраться сию секунду, и она даже толком не понимала, на кого сердится больше всего сейчас – родителей, Таню, того непонятного чужого мужчину, который остался занозой в сердце ее матери, на саму себя, как будто помешавшую вместе с сестрой маминому счастью.
– А что рассказывать? – пожала плечами Таня. – Папа сказал, что он погиб. Они встречались тайком где-то с полгода, и мама все мучилась, не могла принять решение, как же ей быть. А потом тот мужчина, видимо, сам решил, чтобы она больше не колебалась, и на машине разбился. А может, просто случайная авария вышла. Папа даже имени его не знает, наверное. Хотя можешь спросить сама, вдруг он тебе назовет.
– И мама после этого тоже жить не хотела? – ошеломленная, спросила вслух, хотя скорее не Таню, а саму себя Наташа. – Потому и лечиться особо не старалась... то есть мы все – все трое – ее не могли удержать? Почему, Таня? – впервые в их взрослой жизни она беспомощно посмотрела на сестру, словно поменявшись с ней местами. – Мы настолько были для нее не важны?
– Не знаю, Наташ, – неожиданно мягко ответила младшая. – Наверное, мы и не узнаем уже никогда это. Но я для себя решила от любви не отказываться. И ребенка этого рожу. И все у него будет хорошо, с кем бы он ни рос, с папой или без папы. Может, он еще разведется ради этого, у него в той семье детей нет.
– А кто он вообще такой? – усилием воли переключаясь на настоящее, продолжила расспросы Наташа. – Где ты его встретила?
– Он продюсер, – и, заметив Наташино недоумение, Таня пояснила. – Ну, отвечает за наш коллектив, поездки все организует, дал нам возможность в концертах с артистами на подтанцовках выступать.
– Так ты ради него и решила танцевать? И поэтому на все остальное рукой махнула?
– Да нет, я с ним уже позже познакомилась, когда в столицу переехала. И да, мы договорились, что он мне квартиру поможет отдельно снимать, когда ребенок родится, не оставаться же с девочками, – Таня делила на четверых двушку в спальном районе. – А там видно будет. В крайнем случае к папе вернусь, поможет с внуком нянчиться.
– Или с внучкой, – Наташа все еще не могла прийти в себя от услышанного, и о прошлом, и о настоящем. – Ты кого больше хочешь?
– Не знаю даже. Мне кажется, с мальчиком легче, ему столько эмоций не нужно, как девочке. Я же на чувства скупая, – Таня смущенно улыбнулась, – думаешь, я сама этого не замечаю? Я только с этим человеком и оттаяла немножко, мне кажется. А с другой стороны, мальчику папа нужнее. Ладно, поживем – увидим.
8. Эпилог.
– Софья Васильевна, к вам тут посетитель, – заглянула к Зосе сослуживица из соседнего кабинета, – сразу не сориентировался, где вас искать.
– Да, конечно, пусть заходит, – Зося машинально провела рукой по волосам, поправляя прическу. Странно, вроде на этой неделе никого постороннего быть не должно, проверка закончена.
Она узнала сразу, еще до того как он произнес заветное имя, которым никто, кроме него, ее в жизни не называл.
Несмотря на то что выглядел он не просто старше, а суше и как-то... как будто жизнь по нему не просто прошлась, а еще и потопталась.
– Здравствуй, Петя, – она надеялась, что голос не дрогнул, не выдал ее, – проходи, присаживайся.
Оба испытывали неловкость и понимали, что оба это понимают.
Первым заговорил он.
– Наконец-то я тебя нашел, Зоя.
– Долго искал? – она не хотела, чтобы вопрос прозвучал насмешкой, но и сдержаться не смогла: – Полтора десятка прошло.
– Шестнадцать лет и три месяца. И двадцать четыре дня, – согласно кивнул он. – Много воды утекло, верно. Фамилия у тебя другая – замуж вышла?
– Вышла, – кивнула Зося. – И дети имеются.
– Начальствуешь?
– Как видишь.
Разговор не клеился.
– Давно замужем?
– Семь лет. А ты? Как у тебя жизнь сложилась, Петя?
Ей хотелось одновременно кричать, плакать и убежать от этого наваждения, возникшего из давно зачеркнутых, вымаранных в душе чувств. И в то же время хотелось – конечно, еще как! – услышать наконец правду.
– Почему ты исчез так внезапно? Я ведь тебя ждала. Еще несколько лет ждала.
– Забрали меня. В командировке той, ну, помнишь? Я ведь собирался, как вернусь, расписаться тебе предложить. Дом, думал, строить станем. Детишки пойдут, – погруженный в воспоминания, он будто и не заметил, как изменилась в лице Зося. – А меня прям там, в гостинице, арестовали. В сизо, потом на Урал. Десять лет, от звонка до звонка.
– За что?
– Преступление против социалистической собственности, хищение в особо крупных размерах. Ну, это меня подставил один там... знаю даже кто. Только толку...
– А почему ты мне не написал даже ни разу?
– Так а что писать-то было – жди меня, и я вернусь? Зачем оно тебе, с преступником связываться? Да и адреса твоего не было. Я ведь сейчас, веришь, только по старой столовой тебя и отыскал – вспомнили тамошние сотрудницы, что да, была такая, Софья Масловская, только давно уж она не Масловская, и работает теперь не простой поварихой – начальница в тресте.
– Как ты жила все эти годы, Зоя? – неожиданно он наклонился вперед, и она увидела близко-близко лицо, когда-то бывшее таким знакомым и родным. Седину заметила сразу, когда он только в кабинет зашел, а вот морщины у глаз и давний шрам на подбородке, уже почти незаметный на загорелой коже – шрам, которого тогда не было – увидела только сейчас.
– По-разному, Петя, – пожала она плечами. – Грех жаловаться. Поначалу плакала. Обижалась на тебя сильно. Потом не до слёз было, выживать приходилось. Сына поднимать. – Она испытующе взглянула на него: поймет ли? И не дожидаясь ответа, продолжила: – Ну, а потом да, Гришу встретила, замуж позвал, вроде как наладилась жизнь. Двое девчонок у нас с ним еще.
– Погоди... – он, кажется, догадался: – Так ты что, беременная тогда осталась? А мне не сказала?
– Не успела, – кивнула Зося. – Тоже думала, как вернешься. А ты и исчез.
– Эх, – на секунду ей показалось, что он ударит кулаком о столешницу, а то и, чего доброго, саму ее схватит – этот новый, незнакомый суровый мужчина, первый ее мужчина, отец ее ребенка, с которым она встречалась всего полгода и встретилась спустя целую вечность. – Зоя, Зоя…
– Что Зоя? – она почувствовала, как в ней тоже нарастает и закипает гнев. – Ну ладно, сразу ты меня найти не мог, или не хотел. А срок когда закончился, разве нельзя было приехать, хоть поговорить, объясниться. Я ведь еще тогда одна была. А ты знаешь, что такое одной ребенка поднимать? Да не просто одной, ладно бы вдова честная, или разводка хоть была... а так – перед всем миром виноватая, а перед ним больше всех.
– Как его зовут? Он уже в школе, да? Ты мне разрешишь его увидеть хотя бы? Или он твоего мужа отцом считает?
– Нет, не считает, – отрезала Зося. – И вообще, он не с нами живет, а у брата моего, в деревне.
Петр очевидно растерялся.
– А... а ты как же? Здесь? А он там?
– Я здесь. А он там. – И, вздохнув, устало добавила: – Долгая это история. И долгая, и горькая. Пойдем, в общем, куда в парк спустимся. Не хочу в кабинете.
Петя привстал и, пока открывал дверь, пропуская ее, пока ждал, что она предупредит об уходе, Зося мельком успела заметить, что на левую ногу он слегка прихрамывает.
Они присели на лавочку в глубине, почти у спуска к реке. Парк был старинный, довоенный еще, когда-то они и встречались здесь и, видимо, оба об этом подумали одновременно.
– Помнишь? – он дотронулся деликатно до ее предплечья, но Зося убрала руку и, чуть отодвинувшись, не столько сердито, сколько печально ответила:
– Помню, Петя. Все помню. А толку-то... ну вот вернулся ты из прошлого, встретились мы. И что дальше?
– Поживем – увидим, – задумчиво ответил он. – Прости меня, если сможешь.
– Что я-то, я уж свое отплакала, – вздохнула она и, неожиданно повернувшись, взяла Петино лицо в обе руки и начала целовать губы, щеки, брови, лоб, лихорадочно и торопливо повторяя в промежутках: – что делать-то, ну как же ты мог, почему, за что судьба такая, как мы теперь будем, ах, где ж ты был столько этих лет, Петя, Петечка...
Апрель 2020 г.