RLD
Во имя Отца, и Сына, и Святого Дyха.
В поздней Римской олигархической республике вообще и в ее столице – «вечном» городе Риме на Тибре - в частности, все решали и определяли высшие аристократы-«нобили». Но как обстояло дело со столичной «чернью», этим вечно голодным и пребывавшем постоянно в состоянии броженья «человеческим суслом», этими «отбросами» Города-миллионера? Почему, собственно говоря, все главные действующие лица римской истории ругали это «неyемное бродило» почем зря, или же, напротив, льстили ему на все лады?
Историки «вечного» Града на Тибре, невзирая на свои политические пристарстия и партийнyю принадлежность, дружным хором характеризовали столичный плебс, как крайне непостоянную, колеблющуюся в своих симпатиях, охотно поддающуюся подкупу, коррумпированную аморфную массу оборванцев-«пролетариев», всегда готовых отдать (и отдающих) свой голос на выборах магистратов кандидатам, лучше других выполняющим главный лозунг «столичной биомассы» - «Хлеба и зрелищ!». «Плебс урбана» - «стадо избирателей» без собственного мнения, высокомерных тунеядцев, избегающие всякого труда, считающих себя лучше других лишь в силу своего единственного (наряду с потомством) достояния - римского гражданства.
Именно такую, крайне нелестную, характеристику дают, как будто сговорившись, своим согражданам-«люмпен-пролетариям» сами античные классики. В том числе и люди вроде знаменитого оратора, юриста, философа и политика Марка Тyллия Цицерона, слишком часто использовавшие, (в реальной жизни), столь осуждаемые ими (в своих высокоморальных и назидательных сочинениях) качества «человеческого сусла» в своих собственных целях, и позволявших себе тем больше (и главное – тем безнаказаннее) презирать обманываемых ими голодранцев-соотечественников, чем легче те позволяли себя обманывать.
Конечно, все упреки, брошенные античными авторами римскому плебсу, были, по большомy счетy, справедливы. Однако это – лишь одна сторона медали (у которой их, как всем известно, две). Сегодня мы знаем, что мы, в сущности, ничего не знаем («респект и уважуха» мудрому Сократу!). В I cтолетии до Рождества Христова, эпоху Марка Тyллия Цицерона и Гая Юлия Цезаря, как и во все прочие эпохи, хвалебный глас сладкозвучных гимнографов и мифотворцев, как и грифель (или, как сказал бы римлянин на нашем месте – «стиль») велеречивых анналистов, в равной степени не удостаивают своего внимания «навоз истории», воспевая лишь героев и царей, гордо возвышающихся над серой массою презренного простонародья, радовавшегося возможности перехватить где-нибудь лишний асс.
А если не асс, то любую другую монету, римскую или же чужеземную, неважно. Обменять чужеземную монету на римскую всегда можно было у менялы-аргентария – представителя профессии, распространенной в «вечном Городе» не меньше, чем профессия ростовщика. Римские легионы покорили многие страны, и отовсюду стекались в Рим на Тибре награбленные римлянами деньги. Чтобы обменять эти монеты на медные римские ассы или серебряные сестерции, приходилось обращаться к людям, знающим цену монет - к менялам. В лавках или на уличных лотках менял обмен, разумеется, производился так, что хозяин никогда не оставался в накладе. Да и могло ли быть иначе? «Приходи, прибыль!»…Вне всякого сомнения, в эпоху затянувшейся на целое столетие агонии Римской олигархической республики, плебс был скопищем неуверенных в своем завтрашнем дне деклассированных элементов. Эти «жалкие людишки» (по мнению представителей второго по значению сословия - «всадников» и уж тем более – представителей первого по значению сословия «нобилей») вообще не трудились (или трудились в очень редких случаях), хотя всегда хотели есть. Неужели лишь в силу присущей им порочной лености? Не думаю. Ведь власть имущие компатриоты из привилегированных сословий отняли у братьев своих меньших возможность трудиться. Как уже говорилось выше, массовый импорт рабской рабочей силы (главным образом – военнопленных) лишил подавляющее большинство свободных ремесленников возможности заниматься своими ремеслами, дав в то же время владельцам огромных, основанных на использовании дешевого (пока Рим вел yспешные внешние войны, приносившие массy военнопленных) рабского трyда cельскохозяйственных поместий - латифундий - возможность отнимать землю у свободных мелких земледельцев, поскольку обработка земли с помощьюрабов - «говорящих орудий» - была, в условиях постоянного притока таковых извне, рациональней и, главное, дешевле. Римский мелкий земледелец, уходивший на войну, чтобы ценой своих крови и пота, сделать Рим «мировой» державой, по возвращении к родным пенатам узнавал, что его землица продана или отдана в залог богатому, могущественному соседушке-латифундисту. И что те «варвары», которых он, свободный мелкий земледелец, в свою бытность доблестным легионером, победил на поле брани во Фракии, Африке или Азии теперь, обращенные (с его, свободного мелкого земледельца, мобилизованного в «несокрушимую и легендарную» римскую армию, помощью) в рабов, обрабатывают его бывшую пашенку… Что же должен был теперь делать этот почтенный земледелец – «illе agricola honеstus», и раньше-то едва перебивавшийся, если верить римскомy поэтy Бибакyлy, «полyфyнтом мyки да кочерыжкой да двyмя виноградными гроздьями в сyтки», - в столь печальной для себя ситуации? Котомку за плечи – и в Город на Тибре…
Рискуя повториться, мы еще раз подчеркнем, для большей ясности: постоянный приток лишенных своей землицы земледельцев и отслуживших свой срок легионеров постоянно (после каждой выигранной ими для «вечного» Рима войны) пополнял массу городского «люмпен-пролетариата», увеличивая и без того огромное число обездоленных, кое-как живших (а точнее – прозябавших) на скудное государственное подаяние – «гуманитарную помощь» тех времен. Власть имущие, отнявшие у мелких свободных производителей возможность жить своим трудом, снабдили их «в утешение» соответствующей их новому положению идеологией, гласившей: труд – презренное занятие, подобающее лишь столь же презренным рабам, и потому недостойное свободного римского гражданина.
Но как же и за счет чего же жили эти прикрывавшие свою наготу заскорузлыми от пота и въевшейся грязи рубахами-туниками «простые свободные римские граждане» - столь гордые своей свободой «тунеядцы»?
Жилось этим гордым квиритам, скажем прямо, очень плохо. «Простые свободные граждане» мыкали горе, ютясь в ветхих, то и дело грозивших обрушиться, разъеденных грибком, покрытых плесенью многоэтажных и многоквартирных громадных доходных домах, а точнее – бараках, так называемых «инсулах» (буквально: «островах»; это название, видимо, объяснялось тем, что сии бараки, каждый из которых занимал целый квартал, со всех четырех сторон были окружены улицами) старого города – Субуры -, чьи этажи (кроме нижних) сдавались «почтенными домовладельцами» вроде «пожарного-поджигателя» Красса, семьям горемычных бедняков (по комнатушке на семью). В сырых и полутемных комнатушках не было ни мебели, ни очага, ни печки, ни – естественно! - сантехники. Справлять большую и малую нужду приходилось в глиняные ночные сосуды (в то время как римские богачи, если верить «Сатирикону» Петрония, использовали для этой цели серебряные «ночные вазы»), либо в специальные открытые желоба, по которым нечистоты стекали из жилищ в зловонные дворы. Днем же всегда имелась возможность помочиться – например, в особые амфоры, выставленные перед дверями прачечных или кожевенных мастерских (моча использовалась для стирки и дубления). Водопровод доходил лишь до третьего (а то – и до второго) этажа, к тому же, особенно в жаркую летнюю пору, зачастую иссякал вследствие перегрузки. Обычно нижние этажи «инсул» (в которых размещались лавки и харчевни) были кирпичными, а верхние, сдаваемые под жилье - из глины и дерева. Римские зодчие умели возводить сооружения, поражающие своей долговечностью, однако же дома для бедноты строили очень небрежно. Стены доходных домов «столицы обитаемого мира» постоянно давали трещины, а потолки и крыши обрушивались так часто, что ходить по римским улицам считалось опасным если не для жизни, то - здоровья. Плебс проживал в тесных, узких, темных, зловонных улочках и переулочках, куда едва проникал солнечный свет, либо же в так называемом «суммонии» - лепившемся, как ласточкины гнезда, к городской стене скопище дышащих на ладан, кое-как сколоченных дощатых хибар (или, если угодно – халуп). Порою под жилье сдавались даже антресоли в лавках римских торговцев, на чьих подвесных потолках, служивших жильцам полами, нельзя было даже выпрямиться в полный рост. Спали вповалку, на кучах тряпья. Несколько глиняных сосудов, ступка, масляный светильник, нож и ручные зернотерки-жернова – вот, собственно, и все имущество «свободного» римлянина, гордого «потомка Ромула». Надо ли говорить, что большинства столичных пролетариев, «yкрашенных достоинством свободы», совершенно не имелось сбережений, отложенных на «черный день», и настyпление этого «черного дня» означало неминyемyю катастрофy. В римских трущобах процветала преступность, свирепствовали эпидемические заболевания, пожары разом превращали в пепел целые кварталы (причем даже без помощи «почтеннейших людей» вроде бессердечного стяжателя Марка Лициния Красса). И – повторяем! - всем их обитателям всегда хотелось есть.
Позвольте, скажет уважаемый читатель, разве власть имущие не давали своим страждущим братьям «хлеба и зрелищ» (со времен народного трибуна Гая Гракха, за исключением довольно краткого периода отмены хлебных выдач при кровавом ставленнике консерваторов-аристократов Лyции Kорнелии Сyлле, одолевшем в кровавой гражданской войне вождя демократов Гая Мария - дядю ставшего впоследствии могильщиком Римской олигархической респyблики Гая Юлия Цезаря)? Что верно, то верно, но и в данном вопросе следует избегать слишком упрощенного и обобщенного подхода. Возможность получать от государства даровой зерновой хлеб имели лишь беднейшие жители Града на Тибре, обладавшие всеми правами римских граждан. Причем и эти неимyщие полноправные римские граждане-квириты получали от родного госyдарства, собственно говоря, не «хлеб» в нашем понимании (то есть, не печеный хлеб) и даже не муку, а хлеб немолотый, то есть немолотое зерно. Если была возможность истолочь это зерно в муку, замесить тесто и испечь его (либо в собственной печи, либо – отнюдь не бесплатно! – в пекарне; у подавляющего большинства обитателей клетушек своей печи, как уже говорилось, не было), то можно было поесть хлеба. В противном случае приходилось обходиться лишь болтушкой из муки, мучным пюре или кашей-«шрапнелью» (говоря по-современному). Но и эта хлебная подачка, знаменитая и достохвальная «аннона» (или, по-нашему – «велфэр»), была не привилегией, не законным, или, говоря по-современному – «конституционным» правом римских «пролетариев», а милостыней (или, как говорили у нас на Руси – «благостыней») - жестом доброй воли власть имущих, милостиво благоволивших уделить «братьям своим меньшим» малую толику «от щедрот своих». Причем порой «аннона» доставалась городскому плебсу отнюдь не совершенно безвозмездно - так, например, приемный сын Гая Юлия Цезаря - Октавиан Август, если верить биографy Светонию, «часто раздавал гражданам <…> хлеб ПО САМОЙ МАЛОЙ ЦЕНЕ ИЛИ ДАЖЕ ДАРОМ» («Жизнь двенадцати Цезарей»). Нередко этот источник дарового питания иссякал (например, вследствие неурожая или перехвата груженых зерном для Рима кораблей морскими разбойниками), хотя власть имущие не часто могли себе такое позволить, и обычно спешили принять меры к ликвидации перебоев в снабжении. Не говоря уже о том, что ни один нормальный человек, будь он хоть трижды «(люмпен)-пролетарий», да еще обремененный многочисленной семьей (ведь именно в производстве детей заключалась основная цель существования римских пролетариев), при всем желании не мог питаться лишь «хлебом единым». Для поддержания жизненных сил требовалась еще кое-что из съестного. Хотя бы капелька оливкового маслица, глоток винца (а детям – молочка), пригоршня маслин. А ничего из этих благ земных олигархическая Римская республика своим «пролетариям» бесплатно не давала. Спрашивается: откуда же все это бралось? От кого римское «человеческое сусло» эти блага получало? Многие простолюдины, если верить античным источникам, улучшали содержимое своей «пищевой корзины», становясь клиентами-«паразитами» (букв. «сотрапезниками»), питавшимися крохами с пиршественного стола своих богачей-патронов, допускавших их порою к своей трапезе. Но счет «пролетариям» в Граде на Тибре шел, как-никак, на сотни тысяч, а стольких богачей-патронов и, соответственно, пиршественных столов, в Риме не было. Некоторые «пролетарии» нанимались иногда на временные работы (часто граничившие с уголовно наказуемыми деяниями, а то и «плавно переходящие» в преступную деятельность). Кроме того, как и во всех кварталах бедноты во все времена, существовали чисто незаконные источники дохода – ограбления, кражи со взломом, убийства, проституция и другие, самыми безобидными из которых были попрошайничество и воровство.
Впрочем, существовал и еще один источник дохода. До всякого, даже самого тупого и несообразительного, бывшего мелкого земледельца, вынужденного, вследствие своего обезземеливания, дни напролет играть на перекрестке с такими же горемыками в морру , бесплатно посещать холодную баню – «фригидарий» (посещение горячей бани стоило денег), торчать перед тавернами в надежде на даровую выпивку (вдруг попадется добрый человек, готовый угостить страждущего и – главное – жаждущего собрата глоточком доброго винца), давать выход своей внутренней агрессии на цирковых зрелищах и ежегодно делать своей жене на куче грязного тряпья в душной клетушке по ребенку, в один прекрасный день вдруг доходило, что у него, кроме тел своих сыновей и дочерей и никому не нужной силы его собственных рук, имелось еще нечто, за что можно было получить деньги. Его голос на выборах! Стоит ли удивляться тому, что этот свободный римский гражданин и избиратель, не задумываясь, отдавал свой голос тому, кто больше заплатит? Но справедливо ли было называть их «голосующим скотом»?
Они были непросвещенными, ибо никто из власть имущих не был заинтересован в их просвещении. Ведь просвещенному человеку не так просто «вешать лапшу на уши», как просвещенному. Умные не нужны, нужны послушные. То, что они были легко возбудимы и готовы, не задумываясь, возлагать вину за свое жалкое – от трудного детства до нищей старости – существование то на того, то на другого, также можно было использовать, если действовать с умом. Однако управлять ими было непросто. Этот плебс, эти сотни тысяч деморализованных и развращенных вынужденным ничегонеделанием, вечно голодных и агрессивных, раздражительных, заражавших друг друга своей агрессией и раздражительностью, когда сбивались в большие массы, были крайне взрывоопасным оружием, с помощью которой можно было держать в узде своих политических противников, но которая могла, в случае малейшей неосторожности с твоей стороны, выйти из-под твоего контроля, обратиться против тебя самого, и тебя уничтожить. Великие демагоги, и в первую очередь - Цезарь, знали это и вели себя соответственно.
Таковы были «пролетарии в лохмотьях», составлявшие немалую часть столичной «биомассы». Как ни мало нам известно об этой части непривилегированного населения Града на Тибре, нам, странным образом, все-таки известно о ней гораздо больше, чем о другой части проживавшего в «вечном» Городе простонародья, к «люмпен-пролетариату» не относившейся. О достаточно многочисленных ремесленниках, мелких торговцах, пекарях, лекарях, тряпичниках, горшечниках, старьевщиках, цирюльниках, могильщиках, гробовщиках, возчиках и извозчиках, шерстобитах, лоскутниках, владельцах прачечных, гостиниц и таверн, рабочих с постоянным заработком (трудившихся на условиях долгосрочной занятости в мастерских и на производствах, где использование рабского труда было нерентабельным), или, говоря по-русски – «мещанах», а используя марксистский термин – «мелких буржуа», «мелкой буржуазии». Они существовали, обладали определенным влиянием, были объединены в профессиональные союзы – коллегии, своего рода «политические клубы», культовые (религиозные) и похоронные (кладбищенские) братства, свои комитеты в избирательных округах (видимо, демократические по характеру и духу), и, несомненно, играли свою роль в жизни Города. Будь это иначе, вожди римских политических «партий» не стремились бы использовать их в своих целях. Они могли представлять собой угрозу, если им удавалось мобилизовать и поднять на борьбу, в свои интересах, и «скот, наделенный правом голоса».
Что, судя по всему, происходило гораздо чаще, чем можно было ожидать, особенно - взирая сверху вниз с вершины общественной лестницы. Об этом свидетельствует та неслыханная ярость, страстность и политическая активность, с которой народ принимал участие в борьбе «попyляров»(«народников»)-«марианцев» с «оптиматами» («лyчшими»)-«сулланцами», во всех этих уличных схватках, собраниях, сборищах, сходках, граничивших с бунтом и так часто вынуждавших аристократов в страхе запираться и баррикадироваться в своих виллах. Время от времени эти бесправные, униженные и оскорбленные, вспоминали о своем попранном верхами общества человеческом достоинстве и осознавали свою силу. Однако, вследствие своего невежества и узости своего кругозора, они не знали и не понимали, когда стоило браться за камни, ножи и дубинки, а когда – не стоило. Поэтому действия плебеев эпохи предсмертных конвульсий республиканского Рима нередко превращались в нескончаемую цепь бессмысленных или противоречащих друг друга актов насилия.
Вся глубина и безнадежность деморализации римского «плебс урбана» становится очевидной при рассмотрении событий, связанных с законопроектом Публия Сервилия Рулла, внесенным на рассмотрение сената в 64 году до Р.Х.
Избранный народным трибуном, застyпником римского плебса, его зашитником от поползновений правящей сенатской олигархии, Рулл сразу же после вступления в должность, как и многие трибуны до него, предложил сенаторам - «отцам, внесенным в списки», щедро наделить землей столичное простонародье. Предполагалось разделить между столичными плебеями часть неиспользованного государственного земельного фонда – «agеr publicus» («общественной пашни») Римской олигархической республики, расположенного на территории Италии, но также и другие италийские (и не только италийские) земельные угодья, чьи прежние владельцы должны были получить компенсацию в размере полной стоимости земли, отчуждаемой у них в пользу римских плебеев (которую новым владельцам было запрещено продавать). Средства на выкуп земли плебейский трибун Рулл предлагал взять из военной добычи победлносного римского военачальника Гнея Помпея и доходов от римских провинций.
Законопроект Сервилия был тщательно продуман и детально проработан, проникнут духом новизны и вполне реалистичен. Его принятие, если и не ликвидировало бы римский «люмпен-пролетариат» как «класс», то, во всяком случае, уменьшило бы долю неимущих тунеядцев в общем населении Города до вполне приемлемых размеров.
Манера, в которой консул того года Цицерон сумел очернить этот законопроект, направленный на облегчение судьбы простонародья, в глазах этого самого простонародья, что привело в конечном счете к провалу начинания Рулла, наглядно свидетельствует о глубочайшем цинизме этого прожженного демагога. В одной из своих речей против законопроекта Марк Туллий взывал к согражданам в следующих высокопарных выражениях: «Но вы, квириты, если хотите послушаться меня, сохраните те блага, которыми вы владеете, - влияние, свободу, право голоса, достоинство, возможность находиться в Риме, форум, игры, праздничные дни и все другие преимущества -, если только вы не предпочитаете, покинув все вот это и расставшись с этим сердцем нашего государства, под водительством Рулла поселиться на засушливых землях Сипонта или в гиблых местностях Сальпина» («Вторая речь о земельном законе народного трибуна Публия Сервилия Рулла»).
Во всех тонкостях постигнутое Марком Туллием искусство выдавать медный грош (или, точнее – медный асс или дупондий) за золотую монету, помогло ему добиться своей цели. Столичный плебс давно забыл о своем сельском происхождении. Корни, связывавшие его с землей, были давно оборваны. Былые свободные земледельцы, утратившие связь с землей, предпочитали по-прежнему жить на подачки, их не интересовала судьба легионеров-ветеранов, все еще мечтавших о собственном сельском доме на собственном наделе. Публий Сервилий Рулл был вынужден отозвать свой законопроект.
Чтобы добиться благосклонности столичной черни, в описываемое время следовало сделать ей предложение совсем иного рода. К примеру, предложить плебсy кассацию долгов. Именно это и сделал разорившийся аристократ - попyлист-демагог Луций Сергий Катилина, «черная овца в сенатском стаде».
Но это yже дрyгая история...
Здесь конец и Господy Богy нашемy слава!