Белка – это название поселка, в котором я прожил по молодости три года. Эти годы считаю самыми значительными, переломными и определяющими в своей жизни. Вот лежит у меня кусок текста, написанный давным-давно. Просто лежит. Пробовал изменять, корректировать, но лучше не выходит. Он не для прозы.ру - длинный, несуразный, серый, но он – кусок моей жизни, которую я скоро проживу. Писал в надежде, что как минимум дети, повзрослев, заинтересуются прошлым своих родителей и останется память. Может так и будет, но пока без признаков. Больше надежды на случайного читателя.
Белка находится рядом с Воронцовкой – родиной детства, откуда наша семья переехала в Краснодарский край в поисках лучшей жизни и вернулась через три года скитаний. Я же по окончанию училища работал на стройке в Крыму. Как только мама и брат вернулись на родину, я стал искать способы тоже вернуться. Тогда существовала обязательная отработка не менее двух лет после окончания любого учебного заведения. Паспорт находился в отделе кадров по месту отработки, но мне удалось оформить перевод.
В Краснотурьинске без проблем выдали паспорт и справку, чтобы я устраивался на работу уже ближе к дому. В поселке Белке приняли меня в ЖКО разнорабочим 1 разряда с окладом в 90 рублей. В Крыму я зарабатывал до 160 рублей. Мама, работая сторожем, получала 60 рублей. Шахтеры из нашего поселка получали от 200 до 300 рублей и считались самыми богатыми.
Первое время работа нравилась. В основном это были плотницкие работы в небольшой бригаде, состоявшей из поселковых мужиков предпенсионного возраста. Обслуживали мы все, что относилось к муниципальной собственности: производили капитальный ремонт бараков, школы, клуба. Чинили крыши, возводили заборы. Мужики все старой закалки, работали на совесть, хотя работа была не сдельная. Естественно все рабочие дни начинались с небольшого перекура. Старались соблюдать трудовой распорядок, установленный еще в послевоенное время – каждый отработанный час сопровождался пятиминутным перерывом. С работы никто не уходил раньше 5 часов, даже если и была возможность. В столовую ходили редко, в основном ели то, что из дома приносили: молоко, картошку, лук.
Домой возвращался в довольном расположении духа. Нравилось идти по поселку в рабочей одежде, держа в руках плотницкий деревянный сундучок с инструментом: иногда - по- середине дороги, иногда - по деревянному тротуару. Асфальтовые дорожки были редкостью. Хорошо помню работу по постройке деревянного забора в лесу вокруг склада взрывчатых веществ. Вначале мы заготавливали бревна на отведенном лесничеством участке. Было нас 4 человека. Валить строевые сосны приходилось с помощью ручной пилы. Бедная у нас контора была, не могли даже одну бензопилу найти. Зэки, а у нас их хватало по округе, лес валили бензопилой, а мы, гражданские – вручную. Но мне нравилось. Пилили мы с Александром Григорьевичем – самым возрастным мужиком в нашей бригаде. Я к нему с большим уважением относился, ну и он ко мне - по-отечески. Подсказывал постоянно по работе: как и что. Топорища я так и не научился, как он делать, ну и все остальное тоже. По состоянию инструмента можно было смело говорить о квалификации каждого плотника.
Разумеется, как и всех в поселке практика по распилке дров у меня была, но с Григорьевичем она стала совершеннее. Он всегда большое внимание уделял заточке инструмента. Делал это не спеша, с удовольствием. Потом, при пилении, он всегда обильно смазывал пилу машинным маслом, или на худой конец солидолом. Пилить с ним можно было хоть целый день без устали. Распиленные сосны по размеру обрезали и ошкуривали. Весь заготовленный материал потом отвезли на место возведения забора. Забор ставили втроем. Подрядился в нашу контору еще один молодой парень, на год младше меня. Был он долговяз и чуток отставал в умственном развитии, звался Лехой.
В лесу начальников у нас не было, красота. Григорьевич просто был за старшего. Бревна, чтобы быстро не сгнили, промазывали разогретым гудроном. Ну и ямок надо было по всему периметру для столбиков накопать. Месяца два мы в лесу пропадали. Чувствовал себя тогда мужиком. Была самостоятельность и осознание полезности своего труда. Хорошо ходилось лесом, особенно после работы, когда все мышцы чуток побаливают. Пока до дома идешь грибов насобираешь, а дома мама с ужином ждет, хорошо.
Маме тогда было 59 лет, а мне 19. Каждый жил своей жизнью: она – прошлым, я – будущим. В параллельных мирах жили. Мне бы тогда стоило побольше интересоваться ее прошлым, но молод был и эгоистичен. Да и сама она не любила вслух распространяться о своем прошлом. Конечно, ей было спокойней, что я был рядом. Втайне ждала, что вскоре появится невестка, переживала: сойдутся ли они характерами. Меня удивляла ее способность часами сидеть возле окна и смотреть во двор. Ложилась спать рано, как и все, наверное, пожилые люди в деревне. Ну и вставала ни свет ни заря. Вечером приходила ко мне в комнату, когда был включен телевизор, садилась на диван и быстро засыпала. Ей абсолютно без разницы было, что там показывали. Очнувшись, шла к себе в комнату спать. Получая пенсию, подрабатывала сторожем в соседнем поселке. На работу всегда ходила пешком. Это километра три.
Дом у нас бревенчатый: на два хозяина, расположен на крайней улице рядом с лесом. Из таких домов состоит вся улица. Дома строились для молодых семей, работающих в геолого-разведочной партии. Поначалу в доме проживал мой брат после возвращения на родину, устроившись туда на работу. Ездил по лесам, бурил скважины, ища полезные ископаемые по всему Северному Уралу. Потом женился, поменял работу и переехал в свой родной поселок Воронцовск, где и проживает по настоящее время.
В доме две комнаты и кухня с печкой голландкой. Перед домом палисадник, в котором растет черемуха. Со стороны огорода – рябина. Огород – три сотки. Выращивали в основном картошку и по осени выкапывали до 80 ведер. Хватало на весь год, а что оставалось, отдавали соседям, которые держали корову. Пару грядок держали для лука, свеклы, бобов и гороха. По забору росла малина. Если нет теплицы или парников, то чего-то другого и не вырастишь. Большая комната с окнами на улицу была полностью в моем распоряжении. В ней находилась большая кровать с панцирной сеткой, диван, круглый стол. В углу – ламповый телевизор и радиола.
По вечерам я слушал «Би-би-си» и «Голос Америки». В политику особо не вдавался, в основном слушал музыку. Маленький телевизор с черно-белым экраном выдавал две программы. До переезда на Белку телевизора я не знал. Любил смотреть спортивные передачи, да и сериалы наши нравились. Это тоже была моя жизнь. Тогда я, пожалуй, и полюбил одиночество. Темп жизни был очень размеренным и полностью совпадал с моим внутренним темпераментом.
В ожидании переезда я часто мечтал о встрече со своим друзьями, с которыми вместе провел все детство и не общался 4 года. Действительность же оказалась намного прозаичней. Из старых приятелей осталось трое: Барбос, Мака и Старый. Барбосом Хабибулина Толю уже не называли, в основном - по имени. Мака – это Шмаков Юра; Старый – Казанцев Валентин. Почему-то никого из них на то время не забрали в армию. Меня же не взяли по зрению из-за близорукости. Из-за этого недостатка я сильно страдал лет до 25 и был сильно закомплексован.
Приезжал я в Воронцовск обычно в выходные с целью сходить на танцы, поглазеть на девок и если повезет, то и станцевать с кем-нибудь, подержаться за талию, соприкоснуться на мгновение грудью. Очень нравилось ощущать запах волос и духов. Приезжал днем, задолго до начала. Толик первым делом спрашивал: сколько у меня денег. Потом приходили Мака и Старый, скидывались и шли в магазин за какой-нибудь бормотухой: портвейном или вермутом. Предрасположенности у меня к спиртным напиткам не было никакой. Мне это было абсолютно неинтересно, но что не сделаешь за компанию? Друзья успокаивали меня за пропитые деньги, высказывая уверенность, что к началу танцев все найдется. Иногда действительно находилось. Начало в 20.00, но у многих парней тогда считалось хорошим тоном приходить уже к концу и в сильном подпитии. Без драк ни одного вечера не проходило.
Помню за год до переезда приезжал зимой к брату на свадьбу. Сходили в выходные на танцы. Ближе к окончанию прямо в клубе завязалась драка между местными и приехавшими ребятами с Рудничного (Ауэрбаха). Один из приезжих выскочил на улицу в одной белой рубахе. Из носа кровь бежит. Его догоняют двое, сбивают с ног и долго бьют ногами по голове и другим частям тела. При этом внимания на взрослых никто не обращал. Ни одного милиционера я в поселке никогда не видел, хотя ни одной вечеринки без драк не обходилось. Обратил внимание на разницу уличных разборок в Севастополе, где я учился и Воронцовске. В Севастополе старались драться красиво, с выполнением приемов самбо или карате. При этом лежачего никогда не били. У нас же бои были без правил. Получить удар сзади по голове штакетником обычное дело. Могли и ножом ударить, были случаи. От ножа умер мой друг детства – Косолапый. Сам, конечно, напросился.
Их трое парней в семье было. Жили в своем доме на крайней улице возле футбольного поля. Раньше отец у них работал конюхом при ИТК строгого режима. Лошадей содержал при своем доме и гонял их на работу в лес. С их помощью зэки закатывали бревна на лесовозы, а мы были у них частыми гостями, чтобы после работы отогнать лошадей назад. Рафис – так звали Косолапого, нигде не работал, кормился дома. Одежду и обувь донашивал всегда после кого-то. Шлялся по поселку целыми днями с целью выпить и закусить на халяву. Как-то с утра дали ему опохмелиться самогонкой. Она у него обратно, наружу просится. Так он, чтобы добро не пропало, прямо с лужи на дороге ладошками стал воду зачерпывать и запивать. Никаких планов на будущее Косолапый не строил. Жил одним днем и, кажется, страдал от бессмысленности своего бытия. По этой причине часто скандалил и нарывался на драку, ну и нарвался.
У меня тоже без драк не обходилось. Если честно, то это самые волнительные и запоминающиеся эпизоды из далекой прошлой жизни. Лет до 25 меня эта тема очень интересовала. В то время безошибочно, на животном уровне за пару минут вычислял: кому я набью морду, а кому нет. Звериное чутье было.
Как-то, на тех же танцах в поселке вышел покурить на улицу. Тут меня стал задирать незнакомый парень. Очень хотелось ему подраться. Я понял, что он не местный, и он тоже это понял, так как уже 4 года прошло, как я уехал с Воронцовска. Отношения выясняли не возле клуба, а метров за сто. Мне всегда нравилось делать это без свидетелей. Свидетели придают силы противнику. Победа далась мне легко. В это время мимо проходила бывшая моя соседка по бараку с прошлых времен Татьяна Синявская и стала кричать на всю улицу: «Убили, человека убили!» Со слов молодых воронцовских парней узнал позже, что побил я друга Вовки Полонко, проживавшего в поселке Белке. Полонко же был самым главным хулиганом в Воронцовске, что могло для меня иметь плохие последствия.
Недели через две у меня дома в гостях был Ворона (Сергей Воронин – друг детства). Пили в комнате пиво, разговаривали. Мама тоже дома была в своей комнате. В это время без стука зашла толпа парней с Белки во главе с побитым мной парнем. Зашли не разуваясь, и сразу в комнату. Паша – так звали обиженного – предложил мне выйти на улицу: «Так вот ты где окопался. А я и не знал, что ты у нас в поселке живешь. В прошлый раз я пьяный был, а сейчас давай по трезвянке разберемся. Драться будем один на один. Из моих никто тебя не тронет, пошли».
Я очень боялся, что они дома меня бить будут, жалко мать было. Поэтому я, даже не обуваясь, в одних носках вышел на улицу. Там грязь, слякоть. За домом на полянке остановились и понеслась… Опять я не рационально себя повел. Много прыгал, бил по воздуху ногами, но попасть не мог. Выдохся быстро. Ну, думаю, конец пришел. Пошел в борьбу. Быстро сбил его с ног и стал бить ногами, целясь в лицо. Адреналин в крови зашкаливает. Сам думаю: «Если дам ему встать, убьет он меня». Страх сделал меня невменяемым. Если бы не оттащили, забил бы до смерти. Повезло ему, что я в одних носках был. Не помню, как он поднялся. Парень из духовитых был. Не мог смириться с поражением и назначил мне еще одну встречу.
На следующий день я кое-как добрался до работы. Правая ступня сильно опухла и болела. Вечером ждал его очередного прихода и боялся. Думал, что с больной ногой не справлюсь с ним. Прошла неделя. Опухоль на ноге спала, и боли не беспокоили. Ожидания очередного визита противника домой меня нервно истощали. В выходные поехал на Воронцовку, поговорил с Толей. Толян - драчун по жизни, поддержал меня, и мы решили сами нанести визит домой к моему врагу. Лучше уж самому идти навстречу неизбежной опасности. Зашел я один. Кто-то в доме показал мне на дверь, где Паша лежал на койке. Зайдя в комнату, предложил ему выйти на улицу и снова подраться. Тут же отчетливо увидел в его глазах страх и понял, что драться со мной он уже никогда не выйдет. Лицо у него – сплошной синяк. Он все не мог отойти от моей наглости и потухшим голосом ответил: «Ну, ты же видишь в каком я состоянии». Я вышел победителем.
Дело этим не закончилось. Юрка Шмаков предупредил меня, что Полонко уже спрашивал за меня и просил передать, чтобы на Воронцовке лучше не появлялся. Тут же стал успокаивать меня: «Ну получишь пару раз по морде, не ты первый. Тут он недавно Генке Синявскому челюсть сломал, зажила уже». То ли в шутку он это сказал, то ли всерьез. Я так и не понял, но по морде получать всегда неприятно.
На Воронцовку, конечно же я приехал и был остановлен свистом с остановки. Смотрю, приближаются двое: Полонко и Паша. Сходу давай на меня наседать. Полонко все между ног мне выцеливает. Не попали ни разу. Быть публично битым мне не хотелось. Ноги сами сделали за меня все, что нужно. Убегал медленно, да и не догонял меня никто. Было стыдно. Потом мечтал встретиться с Полонко уже один на один без свидетелей, и морально был готов к встрече с главным хулиганом.
Еще перед поступлением в училище в Майкопе перед центральным парком купил философский словарь. В тот день я приехал в этот город после первой своей зарплаты. Были деньги и желание их потратить, а тут бойкая такая продавщица, уговорила. Книга привлекала своей ученостью и незнакомыми словами. Ну и мне хотелось быть умным, начитанным, неординарным и чем-то отличаться от своих сверстников, чтобы в скором будущем удивлять понравившуюся мне девушку. Думалось тогда, что вот прочту эту книгу, и все буду знать об окружающем меня мире. Процесс усвоения материалов из словаря продвигался медленно, и далеко не все было понятно. Дальше буквы А я так и не продвинулся. Однако процесс познания закономерностей окружающего мира на долгие годы затянул меня. Я тогда искренне верил, что с помощью законов логики можно найти ответ на любой вопрос.
Жизнь в то время требовала от меня выбора: как и куда двигаться дальше. До переезда просто была тоска по родине, по друзьям, по детству. Думалось: приеду, а там все образуется. И не было ни кого рядом, кто бы мог придать нужное направление. Вот как дальше жить? Зародилась еще до переезда мечта – поступить на философский факультет, а там на все вопросы можно правильные ответы найти. В то время философский факультет существовал лишь в немногих городах России: Москве, Ленинграде, Свердловске и кажется в Казани и Новосибирске. Все. Выбор пал естественно на Свердловск. Вот такой маячок был у меня в голове, но как двигаться в его направлении еще предстояло решить. Ну а пока танцы по выходным с мордобоями, поиски денег на спиртные напитки, работа в ЖКО разнорабочим 1 разряда, ну и книги – единственное светлое пятно в той прошлой жизни.
Где бы я тогда не находился первым делом искал библиотеку. Библиотека на Белке временно не работала ввиду ухода в отпуск библиотекарши. Я был сильно удивлен этим обстоятельством и обижен, как так-то? Стал даже пристально осматривать окна и двери на предмет несанкционированного проникновения. Выход вскоре был найден. В библиотеку можно было записаться в соседнем поселке – Рудничном. Это три километра от дома. Вот каждую субботу я и ходил туда. Очень нравилось. Там и библиотека побогаче была.
Впервые книги стал выбирать целенаправленно. Хорошо помню, что заинтересовался политэкономией. Был в библиотеке трехтомник, под редакцией академии наук. Интересны для меня были статьи о происхождении денег. Кажется, что-то понимал и мне это нравилось. Старался брать книги по философии. Понятны были французские энциклопедисты: Дидро, Руссо, Вольтер. Увлекся диалогами Платона. Впоследствии уже для себя отметил, что французы как-то понятней других излагали свои мысли, не столь отвлеченно как немцы. С учетом сдачи экзаменов по русскому языку и литературе прочитал всех отечественных классиков по школьной программе. Читал не спеша, подмечая все особенности каждого из них. Прочитал множество книг и помимо школьной программы. Даже завел специально тетрадь, куда выписывал все понравившиеся мне выражения, например: «Надоел ты мне, слюнтяй, хуже осени» и другие. Из наших классиков в то время отдавал предпочтение Достоевскому. Прочитал все, что было в библиотеке.
Командировки.
Согласно трудовому кодексу работодатель в то время мог каждый год отправлять работника на один месяц в командировку. Ближе к осени отправили и меня в Гаринский район в село Андрюшино. Наше ЖКО подчинялось БРУ (Богословское рудоуправление) А тех государство обязывало оказывать шефскую помощь отдаленным колхозам и совхозам Свердловской области. Каждый год сотни шахтеров ехали поддерживать сельское хозяйство в места, где Макар телят не гонял.
Добирались мы партиями через Сосьву, Гари, а затем уже на кукурузнике летели в Андрюшино. В Сосьве впервые увидел трехэтажный бревенчатый дом. От железнодорожной станции шли очень долго через весь поселок до пристани. Сосьва запомнилась обилием деревянных построек, дровами, деревянными тротуарами, бараками и колючей проволокой. От Сосьвы до Гари плыли на катере, замечая вдоль берега нередкие лагеря для осужденных. По периметру вдоль речки – высокие деревянные заборы с несколькими рядами колючей проволоки и деревянные вышки с охранниками. Река текла уже вдоль равнины, и вода была в ней уже не такая прозрачная, как в верховье. В Гари я также не заметил каменных или кирпичных построек, в основном – частные бревенчатые дома. Показалось, что там много бугров и косогоров, а дороги не посыпаны щебнем. В отличие от Сосьвы, где преобладал сплошной серый цвет, в Гари иногда встречались крашеные заборы и палисадники.
Переночевали в гостинице и на следующий день вылетели в Андрюшино. В самолете запомнились боковые лавочки и ограниченное число мест, кажется до 12. Первый раз я летел на таком маленьком самолете. Самолет летит низко, и в иллюминатор были хорошо видны леса и речки. Иногда самолет проваливался в воздушные ямы, но не тошнило.
Некоторые командированные местным начальством отправлялись еще дальше в тайгу для уборки сена. Меня же отправили в частный дом, где находилась бригада из приезжих шахтеров, призванных помогать местным плотникам строить коровник. Встретил меня парень в тельняшке и с синяком под глазом. Сразу же попросил денег на водку для вливания в коллектив. Было у меня всего 10 рублей. Жалко, но я отдал три рубля, иначе не поймут. Вечером пришли остальные, и началась пьянка. Шахтеры пьют очень много, не зная меры. Кровать мне отвели в соседней смежной комнате. Рядом со мной возле окна находилась еще одна койка, на которой храпел уже кто-то из командированных. Долго не мог уснуть из-за пьяного дебоша в соседней комнате, кислого запаха от табака и блевотины в проходе между кроватями. Ближе к ночи кто-то пришел из местной администрации уговаривать хлопцев выйти на работу. В ответ в его сторону полетела табуретка. Ночью кто-то из алкашей присел на мою кровать и стал будить соседа по койке. Тот проснулся и на вопрос: «Пить будешь?»,- утвердительно кивнул головой. Алкаш налил ему полстакана. Тот выпил и опять лег спать. В столовой нас не кормили, так как никто на работу не выходил. Утром кто-то бегал на ферму и приносил ведро молока.
Андрюшино запомнилось высокими деревянными тротуарами, на которых через каждые метров 10 лежали огромные свиньи и не уступали дорогу. На работу никто не ходил. Парни из местной бригады пили водку, не просыхая. Когда заканчивались деньги, они приходили в контору, в которой получали расчет командированные из других деревень. Дорога домой лежала через Андрюшинский аэропорт. От него до Гари было километров 60. Летом транспорт не ходил из-за болот, а только зимой. До Гари можно было добраться только на самолете. Вот мои соседи караулили всех отъезжающих домой и вымогали у них деньги на водку.
Мне там было очень тяжко, так как водку пить я не мог и что делать не знал. Решил я сбежать от этой банды домой. Собрал втихушку чемодан и пошел в аэропорт. Денег на дорогу было в обрез, но на самолет хватало. Было опасение, что кто-нибудь из администрации будет контролировать вылет командированных без отметки об окончании командировки и меня не выпустят. Предвидя этот вариант, решил про себя, что пойду в Гари пешком, а возвращаться в этот вертеп не буду. Было страшно: дойду – не дойду. Но мне повезло, и я улетел. С Сосьвы добирался до дома уже на товарняке. С работы меня выгонять не стали, так как была во мне необходимость. Тогда этого не боялся никто. Проблем с трудоустройством не было.
Всего за три года пока я жил и работал на Белке в командировках побывал 4 раза. Меньше всех запомнилась командировка в Нижний Тагил на две недели. Забыл даже, что я там по работе должен был делать, кажется что-то строить. Жили еще с каким-то молодым парнем, тоже командированным в вагончике недалеко от пионерского лагеря. В Тагил приехал на рассвете. Запомнил красочные причудливые свечения над городом. Красная заря и на этом фоне черный дым из заводских труб. В сочетании получались необыкновенные цвета с фиолетовым оттенком. Как будто на другую планету прилетел.
Запомнился городской пруд и лодочная станция. Все первое воскресение я провел там. Взял лодку напрокат и плавал на ней целый день. Старался уплыть как можно дальше. О чем-то мечтал конечно, наверное, о молодой красивой девушке. Представлял, как я с ней на пару катаюсь. Хотелось в такие минуты читать стихи.
Вечером мечтал о встрече с молоденькими пионервожатыми. Их домик не так уж далеко от нас находился. Хотелось ночью прокрасться в их жилище и залезть к кому-нибудь под одеяло, но духа не хватило. Почему-то думалось, что и они втайне об этом мечтают, наивный был. По дороге обратно домой в тамбуре поезда кто-то настойчиво предлагал мне выпить водки из горла. Я, чтобы не казаться интеллигентом, сделал несколько глотков. Было противно. Никогда не мог понять: «Зачем?!».
Интересней были две другие командировки. Одна в Москву, другая в Казахстан. В Москву гнали работяг тогда со всей страны, так как близилась олимпиада. В Москву то я сразу согласился, это не Гари. Отправляли на 2 недели. Я так понимаю, что шла разнарядка на работяг по всей стране. Все маленькие организации входили в структуру больших. В итоге я представлял трест «Востокшахтопроходку». На местах должны были отчитаться за количество направленных командированных. Им это было не выгодно. Поэтому командировки сокращали до минимальных сроков.
В Москве я ни разу не был. Было очень интересно. Сначала нужно было приехать в министерство, которое находилось совсем недалеко от Красной площади. Там же в приемной познакомился с таким же командированным парнем с Алтайского края. Звали его Алексей, и он был чуть постарше меня. В приемной нас встретил замминистра и даже при встрече пожал нам руки. Потом нас отправили на строительство олимпийского объекта – вытрезвителя. Но там не готовы были к нашему приему и отправили на окраину Москвы, где поселили в строительном вагончике. Чем мы там занимались не помню, какие-то подсобные работы выполняли на складе.
По вечерам и в обед играли в домино. Алексей удивил меня своими песнями без музыкального сопровождения. Он просто при настроении запевал для себя, негромко, но очень душевно какую-нибудь русскую народную песню. И так легко она у него вытекала изнутри, свободно, без всякой рисовки, не нуждаясь при этом в чье-то похвале. Играет в домино и поет. Так это все непривычно для меня было. С его слов у них там все в деревне поют. Потом уже несколько позже мне посчастливилось лечиться в санатории в Белокурихе Алтайского края. Там тоже вечерами местные вместе с отдыхающими по вечерам собирались в кружок и пели. Причем все это делалось без всякой инициативы со стороны администрации санатория. Я за это сильно зауважал Алексея.
В один из выходных поехал поглядеть Москву. Вышел на Таганской площади, сел на перила, закурил. Напротив меня было кафе и со второго этажа доносились песни под гитару, на стихи Есенина. Там же напротив через какое-то время стал собираться народ. Меня заинтересовал это процесс. Я перешел улицу, зашел в помещение, где продавали билеты. Народу было - не протолкнуться. Все спрашивали лишний билетик. Я отозвал какого-то молодого человека в сторонку и пытался разузнать у него, что за ажиотаж такой. Парень принял меня за бандита и шарахнулся в сторону. Так мне никто ничего не объяснил. Потом уже я узнал, что билеты продавались в театр «На Таганке», а ажиотаж там всегда с билетами был, особенно если ожидалось выступление Высоцкого. Высоцкий у нас в поселке тогда был в большом авторитете.
В Москве я ощущал себя как в центре вселенной. Энергетика сумасшедшая. В метро удивили читающие на ходу книги, конечно же, москвичи. Каждый второй с книгой. Удивили женщины. Как они одеты! Вроде в возрасте, а выглядят так нарядно, модно. Все подтянутые, ухоженные. Влюбляться во всех можно. И еще: загадочные и интересные! Ни в какое сравнение с нашими поселковыми женщинами не шли. У нас красивы только до замужества. А потом все, через пару лет – бабы. Да, такой толкотни я еще нигде, как в московском метро не встречал. Но мне тогда нравилось.
Поражали большие магазины, особенно ГУМ на Красной площади. Такого изобилия товаров я нигде не встречал. Да и что я мог видеть тогда в своей жизни? Первый раз тогда попробовал черный растворимый кофе. До этого только какао. А тут еще сосиски на каждом углу можно было купить.
В один из выходных поехали с Алексеем мавзолей смотреть. Выехали очень рано, наверное, первой электричкой. Пропуск в мавзолей начинался с 9 часов, ну и мы часа за полтора подъехали. Очередь была длиннющая, километра два, не меньше. Боялись, что нас отсекут, но все же успели. Долго продвигались, ноги устали сильно. Ближе к входу увеличилось количество милиционеров, бдительно прощупывающих всех глазами. В самом мавзолее стояла гробовая тишина. Каждый чих или кашель возбуждали в окружающих неприязнь и осуждение. Молча прошли мимо гроба, отдали дань великому вождю. Быть в Москве и не увидеть Ленина – большим грехом считалось. Все равно, что быть в Иерусалиме и не увидеть гроб господний. Были и в Третьяковской галерее, но каких-то запоминающихся трепетных и восторженных чувств по истечении большого количества времени не упомню.
Да, вспомнил. Вот времена были. Съездил в командировку, а паспорт с собой не взял. Поэтому зарплату мне выдали уже по приезде домой.
Хромтау.
Была еще одна командировка, уже на месяц в Хромтау – город в Казахстане. Там на стройке я работал. Отправили как раз на Новый год. Оделся по легкому. От брата досталась мне болоньевая куртка на «рыбьем» меху. Фасон типа пиджака длинного. Наглухо не застегивалась, только с шарфом. А мех внутри искусственный и очень маленький. Мода такая была, да дурь в голове, которая не признавала морозов. На ногах – боты с замком и тонким войлоком. Продаются и сейчас такие. У нас тогда назывались они татарскими калошами. Добирался на поезде и автобусе. В Хромтау приехал утром. До гостиницы пешком идти километра три. Вот тогда-то я и прочувствовал зимние погоды в Казахстане. У нас-то ветров нет, а тут метель, вьюга. Одежды вообще на себе не ощущал, будто голый, и в каждую клетку на всем теле будто иголку воткнули. Ноги тоже замерзли, но не успел отморозить пока шел. А что-то за 30 градусов было, но ведь с ветром. Пока добирался повстречал несколько казахов. Вот молодцы. Шубы длинные, чуть не до пят полы достают. Воротник поднят. Малахай на голове и усы в замерзших соплях.
Поначалу выделили койку в большой комнате человек на 25. Вот где весело было. Свет никогда не выключался, так как было много водителей, которые и по ночам работали. Понятно, что вечный галдеж, мат-перемат, ну и без водки никак. Так как я на большой срок приехал, то вскоре меня переселили в комнату на 6 человек. Был там парень из Краснотурьинска. Он и взял меня под свою опеку. Если нужно было за водкой сбегать, то давали тулуп как у казахов и валенки. В тулупе здорово. Ветер не продувает, тепло. Мне приятно было. Опять же и закуску хорошую всегда покупал.
На стройке, конечно, подивились моей одежке и выдали в счет аванса новые валенки и бушлат с воротником. Определили меня в бригаду, где было много парней местных. Встретили тепло, даже подружились и по выходным вместе ходили в местный клуб на танцы. Никто косо на меня не смотрел и враждебности не проявлял. Город был по населению наполовину русским. В гостинице тоже дружно жили, по-семейному. Играли в карты, домино. Я там даже в библиотеку записался. Книжки выдавала красивая русская девушка. Было приятно с ней перекинуться парой слов, я даже влюбился слегка и старался ей принести какой-нибудь маленький подарок. А на Новый год даже пару раз станцевал с ней медленный танец.
Все-таки месяц в командировке это много. Но отработал я честно и как-то по-доброму все вспоминается. Жил я тогда все же мечтами о светлом будущем. По осени поступил на заочные подготовительные курсы для поступления на философский факультет. По почте мне приходили толстые конверты с заданиями по русскому языку, литературе и истории. За ними я приходил на почту. Бандероли приходили опечатанные сургучом с печатью и обратным адресом: Свердловск, ул. Ленина, 51, УрГУ, подготовительные курсы. Женщины, выдававшие мне бандероли, как мне казалось, смотрели на меня с большим уважением, и думалось, что весь поселок знает о том, что я хочу поступить в университет на философский факультет. Само название такое необычное и непонятное по смыслу делало меня чуть ли не местной достопримечателльностью. «Надо же в университет собрался».
С друзьями и знакомыми я своей мечтой не делился. А если и проговаривался вынужденно, то кроме едких насмешек в свой адрес ничего не слышал. Любимой книгой и руководством для действий был для меня «Мартин Иден» Джека Лондона. Как я ее хорошо тогда понимал и чувствовал. Тогда же я открыл для себя маленькую истину, или совсем не маленькую? Как-то после долгих и мучительных раздумий о смысле своей жизни пришел к открытию, с которым поспешил поделиться в письме со своей старшей сестрой. Письмо примерно было следующего содержания.
Здравствуй дорогая сестра Лида.
Пишу тебе, потому что не знаю с кем поделиться своими мыслями. После долгих размышлений о своем будущем пришел к выводу, что нужно поменять свое настоящее. Я пока не знаю конкретно: кем я хочу стать и чем определенно заниматься. Я лучше понимаю, что я не хочу в этой жизни. Я не хочу работать каждый день с утра до вечера. Это так не интересно и скучно. Мы же в детстве совсем не об этом мечтали. Почему люди, окончив школу и вступив во взрослую жизнь, становятся такими скучными. Я не хочу жить так, как живут все мои знакомые и друзья. Не вижу ни одного положительного примера. Я хочу учиться и прежде всего, чтобы не работать. Я не хочу быть каменщиком и с утра до вечера класть кирпичи: тычок-ложок, тычок-ложок. Я не хочу жить этой однообразной и скучной жизнью. Как-то я это все очень хорошо недавно осознал и буду делать все возможное, чтобы жить по-другому.
До свидания.
Мечты мечтами, а пока приходилось каждый день выходить на работу. Зимой помню следующий случай. В январе в поселке умерла бабушка. Жила без родственников и хоронить в этом случае обязано было ЖКО. Тут как раз морозы ударили, и с утра термометр показывал -45 градусов. Нас четверых работников отправили копать могилу. Один, уже пожилой мужик сразу отказался и ушел на больничный. Привезли на машине. Как только она уехала, у меня сразу побелели щеки и нос. Бросился оттирать снегом. Первым делом решили разжечь костер, чтобы согреться и немного отогреть верхний слой почвы. Кое-как это удалось сделать, так как руки спичку не держали. Помню, что подпалил изрядно фуфайку, близко прижимаясь к костру.
Могилу нужно было выкопать за три дня глубиной в 2 метра. Грунт, как выяснилось позже, промерз более метра. Из инструментов: лопаты да ломик. Так-то уже компрессоры были, но ЖКО его не имело. Первый день совсем мало выкопали, не более 40 см. Очень тяжело. Отогревать землю костром слишком долго. Долбили по сантиметру мерзлый грунт. На следующий день нас осталось уже двое. Мороз спал до 40 градусов, уже легче. Кое-как выкопали на 4 день к обеду. Температура упала до – 25 градусов. Я шел в контору по улице, и мне было жарко, даже шапку на какое-то время снял.
Хоронить тоже нас заставили. Гроб нести некому было. Нашли еще пару мужиков, выдали нам по длинному полотенцу и вперед. Все необычно и в первый раз. Гроб по длине не вошел в могилу, так под небольшим углом и поставили. Потом были поминки. Раз гроб помогал нести, значит грех отказываться. И полотенце мне в подарок дали, зачем?
Зимой перед Новым годом приятно было возвращаться домой. Рядом с нашей конторой находился клуб и по радио через микрофон пели предновогодние песни. Запомнились песни из кинофильма «Ирония судьбы». «Я спросил у ясеня: где моя любимая…». Хорошо так на душе было. По поселку идешь не спеша, трудовой походкой. Под ногами снег поскрипывает, а из каждого дома печной дым столбиком в небо уходит. И дышится легко, свободно. Хорошо молодым быть.
Помню еще один эпизод по той зиме. Как-то снегу намело очень много и командировали меня на несколько дней на железнодорожную станцию «Красный железняк». Не близко она находилась. Добирался потемну сквозь пургу. Там влился в женскую бригаду по очистке железнодорожных путей. Бабы все в возрасте и в основном татарки во главе со злым бригадиром, тоже бабой. Женщинами их как-то язык не поворачивается назвать. Ох и лютые до работы были. Дали мне лопату деревянную и вперед. Кидал, кидал снег. Все жду, когда же они угомонятся и перекур объявят. А они не курящие и бригадир коммунист. Прошло больше часа уже. Остановился, снял рукавицы теплые, положил на рельсы, закурил. Даже шапку, кажется, снял, жарко.
Тут бригадир подскакивает: «Чо расселся? Женщины работают, а у него перекур видите-ли!» - «Так уже час прошел», - отвечаю, - «По закону положено 5 минут отдыха». Ой какой шум поднялся, но я был непреклонен. Со школы ненавидел всех коммунистов, комсомольцев и пионеров, особенно кто впереди всех с лозунгами скачет. Очень удивлен я тогда был их стадной покорностью. А баб жалко. Были тогда такие женские бригады, выполнявшие самую грязную и тяжелую работу. В поселках они по весне каелками долбили общественные помойки и кидали лопатами все это говно в самосвал. Зарплата самая низкая 70-80 рублей в месяц. Мужики такую работу не выполняли, стыдно. Таджиков тогда не было. Поработал я с ними недельку и был счастлив по окончанию.
Запомнились выборы по весне. В те времена явка была 99 процентов. Попробуй не приди. К этому дню в клуб привозили бочку пива и разную выпечку. Кандидаты всегда были без вариантов. Их фотографии вывешивали перед входом в клуб на стенд и к ним краткие биографические справки о их замечательном прошлом. Я тогда не то чтобы был ярым антисоветчиком, но исходя из здравого смысла решил проигнорировать это мероприятие. Даже стихи написал.
Завтра праздник. Завтра в клубе
Будут судей выбирать
Понаклеют фотографий,
Биографий понапишут
За кого голосовать?
Я хожу вдоль стенда,
Вглядываюсь в лица.
Этот слишком добрый,
Этот вбок косится
Там вон дама в шляпе
Рот кривит в улыбке
Будто наяву ей сон хороший снится.
Я в недоумении, как мене тут быти?
Вдруг пришло решенье:
Повернуть и выйти. Пусть другие люди, посмотрев на фото
Выбирают судей, а мне неохота.
После выходных утром на планерке в ЖКО начальник стал меня при всех стыдить и обвинять в нелюбви к родине, а потом потребовал, чтобы я встал и объяснил народу причины своего антисоветского поведения. Вставать я не стал, а с места послал его на три буквы. И ничего он со мной сделать не смог, даже с работы уволить. Таких дураков в то время немного было – работать за 80 рублей разнорабочим 1 разряда.
От своих воронцовских друзей научился пить вино и водку до беспамятства. За какой-то героизм считалось: напиться и лечь спать где-нибудь в общественном месте, например, на лавочке автобусной остановки. На лавочке я заснуть не мог, а вот на травке возле входа в клуб запросто. Один раз зимой, пьяный добирался до дома с Рудничного в свою деревню. До этого слышал от друзей, как они на спор ложились по середине дороги в темное время суток, а их грузовики объезжали. Память у меня никогда не отключалась после выпивки. Вот иду и на подвиги меня тянет. Встал по центру и машу руками встречному самосвалу. Водитель затормозил, я запрыгнул на подножку, и он скинул меня на ходу ударив дверью. На этом все мое геройство закончилось.
Один раз до дома не дошел. Зимой было дело. Упал в снег и заснул. Видно не долго лежал. Вспомнил в пьяном сне о дяде Юре Шмакове, который так вот обе ноги отморозил. Отрезали ему их. Проснулся от страха. Бог меня пожалел, даже простыть не успел.
Ровно через год проживания на Белке поехал в Свердловск в университет поступать. Сильное впечатление произвело на меня здание университета, построенное в 1957 году. Сталинская постройка, настоящий гранит науки. Здание в три этажа с колоннами. Окна большие. Входная дверь, как будто в замок средневековый входишь – высокая, не менее 3 метров. Открывается легко, без скрипа. В тоже время чувствуется насколько она массивная. Приехал на поезде рано утром и с вокзала шел пешком, пытаясь за это время унять трепетную дрожь во всем теле. Перед дверями с надписью «приемная комиссия» - небольшая очередь. Это хорошо, что не сразу. Дверь открыта, а за ней несколько столиков, где принимают документы. После сдачи документов мне даже направление в общежитие дали. Где-то дней 20 отводили на сдачу экзаменов.
Напротив университета – здание оперного театра. Тоже красивое, выкрашено оно тогда было в зеленый цвет. Внимание привлекал шатровый стиль, множество балконов. В то время самое красивое место было в Свердловске. Ну, еще площадь 1905 года со своими административными зданиями в стиле сталинского ампира. Готовиться к экзаменам в общежитии было не просто. Слишком много отвлекающих факторов: знакомства, бесконечные разговоры на возвышенные темы, прогулки по городу. Абитуриенты съезжались со всей России.
Ближе всех сошелся с Федей, приехавшим с Краснодарского края. Он был моложе меня, но с лидерскими качествами. Школу закончил почти на все пятерки. Поступал, как и я на философский факультет. Федя дурачил всех тем, что выдавал стихи Гомера за свои. Почти все верили, и я тоже. Ростом он был выше меня и казался атлетом. Они с юга все такие. Гуляли раз по городу и в одном месте за 5 копеек можно было проверить силу рук на эспандере. Федя решил удивить меня и выжал 60 единиц. Меня тоже заставил. Из чувства вежливости согласился и без натуги выжал 70 единиц с обеих рук. Запомнил, как задел Федино самолюбие. Сам удивился, а объяснялось просто – я же каменщиком работал, каждый день: тычок – ложок.
Все три экзамена я сдал на тройки. Иностранный язык не сдавал, так как в аттестате у меня был прочерк. Я же ШРМ закончил (школу рабочей молодежи) Это когда после работы через день вечером в школу ходишь. Набрал я тогда минимум баллов – 15. Проходной для работяг был 21,5; для школьников 23. Мне после первого экзамена можно было домой ехать, но я решил процедуру от начала до конца пройти, чтобы лучшее представление получить на будущее. Да даже сдай я на все пятерки – все равно бы не проходил по конкурсу. Средний балл аттестата у меня тройка. За прочерк по иностранному языку тоже тройку ставят. Я был рад тому, что экзамены я все-таки сдал, но и озадачен тем, что миссия не то, чтобы практически, она даже теоретически была не выполнима.
По приезде домой стал думать: как жить дальше. В школе у нас была замечательная учительница Зауэр Маргарита Павловна. Она же в нашем классе была и классным руководителем. Так вот, она нам постоянно внушала, что любой из нас в будущем может стать кем угодно при сильном желании. И я тогда уже понимал: стоит раз свернуть с намеченной цели, так и будешь всю жизнь уклоняться. Решил для начала повысить средний балл аттестата о среднем образовании. Для этого поехал в Краснотурьинск записываться в 11 класс ШРМ. С директором договорились о том, что я стараюсь, посещаю занятия без прогулов, а она со своей стороны пообещала содействие в виде среднего балла в 3.75., чтобы округлялось потом до четверки при поступлении.
Время занятий с 18.00 понедельник, среда, пятница. Меня интересовали только три предмета, но ходить приходилось на все. Итак, мой день расписан по минутам. В 6.30 подъем. Зимой очень тяжело. День на Севере короток. К утру дом остывает. По углам и на пороге иней. Вода в рукомойнике ледяная. Удобства на улице. Спасибо маме – кормила утром. До автобусной остановки 2 км. Потом, набитый работягами автобус. До Рудничного всего 3 километра. С собой у меня полевая сумка через плечо. В ней учебники и тетради для занятий. По приезде переодеваюсь в рабочую одежду, у меня свой шкаф. В 8.00 нас забирает автобус и везет на строительный объект. Работаем на улице в любую погоду. Может быть очень холодно. Пока раствор не привезли, играем в карты в строительном вагончике. Мастер заказывает раствору столько, чтобы до обеда хватило. Бригада у нас небольшая 4-5 каменщиков. Более опытные заводят углы и натягивают шнур. Задача остальных гнать кубические метры. Работа однообразная и физически тяжелая, но пока молодой – терпимо. Потом автобус везет нас в столовую. Кроме каменщиков еще плотники, штукатуры. В столовой хочется быть в начале очереди, поэтому выскакиваешь из автобуса пулей и - бегом. Кто постарше, тем неудобно бежать, однако все бодро идут. После обеда снова минут 15 играем в карты в ожидании раствора. На морозе постоянно бегут сопли и мерзнут пальцы рук. Иногда приходится оттирать побелевшие нос и щеки.
Штукатурам легче. Они работают в относительном тепле, которое получают от электрических калориферов. Иначе штукатурка не ляжет. Плотники тоже за ветром, да и за глазами бригадира. Можно и перекурить лишний раз . В 17.00 работа заканчивается. Учеба в 18.00. Опаздываю постоянно, но меня понимают. Мне же надо переодеться, сходить в душ, перекусить где-то найти. До города ехать минут 40, да и там еще переться в самый конец. Понятно, что учебы, по существу, не было, так крохи какие-то. Никто домашних заданий не задавал, или совсем немножко. Что с работяг взять? Тройки за одно посещение ставили. Ну и аттестаты тоже нужны были, кто учиться дальше хотел. Обычно по 4 урока было. Обратно домой до автовокзала идти около получаса. Успевал на последний автобус в 23.00. Всегда волновался: а вдруг не придет? Замерзну нафиг. Домой приходил уже почти в 24.00. Пожрал и спать. Подъем в 6.30.
На следующий день уже полегче. После работы домой едешь. Дома в это время тепло. Печка гудит. Плита красная. Это когда угля маманя закинет. Придешь и сразу к печке. Руки растопыришь над плитой. Хорошо. Потом задницей к горячим кирпичам прижмешься. Ну, вот и отошел. Теперь можно и поужинать. Поспать можно и пораньше лечь с учетом недосыпа перед этим. В комнате радиола, советский ламповый маленький телевизор, книги. Самое интересное в течение всей недели вот эти два-три часа. Мне нравилось оставаться одному и размышлять о мироустройстве, законах бытия и своем будущем. Из настоящего хотелось уйти вперед или назад, в прошлое до своего рождения. Очень нравились диалоги Платона. Они были понятны в отличие от лозунгов марксистко-ленинской идеологии и интересны. Образ Сократа стал для меня как бы путеводной звездой. Вот к кому в ученики я хотел пойти. Мое представление о философском факультете складывалось именно отсюда.
Кроме Платона были очень интересны французские энциклопедисты: Руссо, Дидро, Вольтер. Они тоже нормальным, человеческим языком писали. Увлекался чтением политэкономии в 3 томах, выпущенной под редакцией Академии наук. Все пытался усвоить откуда взялись деньги и почему без них нельзя. Кое-что было понятно. Нравилось смотреть телевизор. Это потому, что из-за своей близорукости я раньше не мог пользоваться этим продуктом цивилизации. А тут сел поближе и ты как все. Да как будто и передачи были поинтересней. Не было рекламы. Была цензура, которая откровенное дерьмо не пропускала. Жарко дома никогда не было, поэтому ложился в одежде и обязательно с книжкой. С тех пор не изменяю этой привычке.
Помимо учебы в ШРМ снова записался на заочные подготовительные курсы. Ходить на почту забирать бандероли и отправлять уже было стыдно. Мне тогда казалось, что уже весь поселок знает, что я не смог поступить. Так мне казалось. Задания выполнял по выходным дням. Как исправлять тройку по иностранному языку я пока не знал. По весне получил второй аттестат о среднем образовании. Директор школы сдержала свое обещание, ну и я тоже.
Еще в училище по глупости поступил в комсомол. С того времени стали на работе вычитать деньги на уплату членских взносов. Деньги небольшие, но обидно было, за что? Через год, вопреки моему желанию, меня восстановили и снова стали высчитывать рубли с моей зарплаты, все равно, что налог на бездетность. Комсомол тогда ничего не давал. Хитрая организация. Ты им взносы каждый месяц, иногда на субботники бесплатные принуждали выходить, да еще при провинностях в глаза тыкали: «Как не стыдно тебе, ты же комсомолец!» Комсомольцам только в партию легче вступать было. Там уже привилегии реально можно было получать. Квартиру, например, легче было получить, разряд повысить, или бригадиром стать. Не очень то и хочется писать об этом, так, ради истории только.
Тогда религию замещала коммунистическая идеология. Страной коммунисты управляли. Вступить в комсомол или в партию все равно, что сейчас крещение принять и православным стать, либо магометанином, правда, без получения привилегий. Расскажу лучше следующий случай.
Иду как-то домой после работы в начале сентября уже. Пацан какой-то бежит навстречу и кричит: «Дяденька, там Колька утонул, спасите, пожалуйста!» Показал пальцем в сторону пруда, а сам дальше побежал. Вот и пришел момент в моей жизни для подвига. В школе нам часто примеры приводили, как нужно в таких ситуациях действовать и как герои себя ведут и что при этом чувствуют. Они же, не раздумывая, в воду бросаются. Бросился и я бежать на помощь утопающим и сразу осечка. После первых ста метров стал думать: «Не слишком ли быстро я бегу? Там же нырять придется и вода уже холодная!» Добежал вскоре. Там еще один пацан плачет и пальцем мне показывает рядом с перевернутой лодкой, где Колька утонул. И тут опять не по сценарию – я не бросился в одежде в воду, а разделся. Давай нырять и руками по дну шарить. Вода мутная, не видно ни хера. Опять же мысль: «А вдруг и вправду сейчас утопленника нащупаю, что дальше делать с ним?» Пока нырял, народ стал уже собираться, давай советы мне давать: где и как искать лучше. Мне уже понятно стало, что не спасти уже никого и вылезать неудобно. Злиться уже начал: «Блин, хоть кто-нибудь залез бы еще в воду!» Народ тоже решил, что мне уже нырять бесполезно. Кто-то пошел за «кошкой».
Такие истории хорошо запоминаются. Вроде и сделал все как надо, и родственники утопшего потом благодарили за попытку спасти ребенка, а нехорошо в душе. Я тогда не только в себе, я в Человеке разочаровался. Может нас правильно воспитывали, да не все говорили?
Теперь о девушках. Если эту тему не затрагивать – значит соврать. Мучился я в то время страшно. Моя близорукость очень мешала мне при знакомствах. Меня и в армию по этой причине не взяли, а я очень хотел. Когда меня забраковали еще в Севастополе, я сильно расстроился. Мне как бы на государственном уровне указали на мою неполноценность. Тогда же, как все думали: схожу в армию, а там видно будет как дальше жить и что делать. Девчонки на тех, кто в армию еще не сходил даже не смотрели. Им не секс нужен был, а реальная возможность выйти замуж. Ходил я в военкомат в Краснотурьинске, но ничего утешительного не услышал.
Тут еще моя природная стеснительность сильно мешала и отсутствие всякого воспитания. На танцы только и ходил с целью познакомиться с кем-нибудь. Девчонки, как правило, находились в одном углу, парни – в другом. Мне из-за плохого зрения глаз положить не на кого. Иду наугад и приглашаю танцевать: кто под руку попадет. А многие из них уже ждут конкретного предложения и иногда отказывают. Это очень сильно бьет по самолюбию, как будто плюнули на тебя. Потом, если даже и удается парой слов перекинуться, то через день встречаешь на улице - не узнаешь. Вроде кто-то и кивнет тебе головой, а ты не видишь и получается, как будто я мимо прошел. Тем не менее знакомства были.
По весне отправили меня на подсобное хозяйство, которое находилось на окраине пос. Рудничного. Там мы теплицы в порядок приводили – долбили каелками навоз и раскидывали его по грядкам. Рядом был коровник. За молоком туда бегали. Там и познакомился с молоденькой татаркой. Кажется, она уже выходила замуж, но неудачно. Ей муж нужен был, а мне: как и всем молодым парням, но не только. Испорчен я уже был русской классической литературой, что сильно осложняло мои отношения с противоположным полом. Да и дикие мы тогда в деревне все были. Все отношения у большинства строились с целью создания семьи. К семейной жизни я готов не был. Мне нужно было в Свердловск ехать, учиться, мир узнавать.
Гуляли мы с ней недели две по окрестностям. Говорить особо было не о чем. Цели были разные. Потом мне чулки ее не понравились, простые такие, как у баб взрослых. Приводил я ее домой, где подолгу лежали вместе на диване, прижавшись друг к другу. На большее я не решался, и она не торопилась. Предложение, наверное, ждала. А тут как-то брат старший в гости приехал и начал за ней ухаживать, кобель. Расстался я с ней без тени сожаления.
Вскоре познакомился еще с одной девчонкой, там же в подсобном хозяйстве. Не помню: каким ветром ее туда занесло. Я был удивлен, что она на меня внимание обратила. Она тогда уже на 1 курсе училась в УПИ. Веселая была девка, раскованная, с городскими замашками. Звали ее Галя. Она всех хулиганов тогда в округе знала и умела держать себя независимо. Местные парни не отпускали в ее адрес непристойных высказываний и не делали попыток сблизиться на короткое время. Высокого полета птица была, как будто из другого, высшего мира к нам на время залетела.
Ей какое-то время было интересно со мной. Думаю: из-за моего стремления улететь в неведомые края за лучшей жизнью. В чем-то за своего меня принимала, да и книг я больше прочитал. Мог и Есенина процитировать и о теории относительности Эйнштейна поговорить. Помню: я тогда на работе в шок ввел молодого мастера, окончившего уже строительный институт своими рассуждениями о пространстве и времени. Он чуть ли не по отчеству меня стал называть.
Галя же была для меня воплощением всех моих ранних мечтаний. Даже случайное прикосновение к ней вводило меня во внутренний трепет. Как-то удалось погулять с ней целый день. Ходили на нашу речку Какву, собирали подснежники и говорили, говорили. Вот и любовь моя пришла, первая, да еще по весне. Ей-то просто время было интересно провести со мной. Жених в ее глазах я был никудышный и связывать свое будущее со мной в ее планы не входило. Ну а я был ранен и не замечал ничего, все равно, что глухарь во время токования. Вскоре она попросила меня больше не искать с ней свиданий, да и не обещала ничего. Все по- честному. И поцелуев даже никаких не было. Я же был в отчаянии. Как будто весь мир рухнул и ничего мне тогда не надо было, и готов был отказаться от всего, лишь бы она была рядом. Пришел домой и написал стихотворение. Строчки как будто сами из меня вытекли тогда, без всякого напряга.
Тишина, не воет ветер
Нет грозы, покой вокруг.
Только мне покоя нету
Все переменилось вдруг
Мысли спутались, смешались.
В голове царит застой.
Ты сама даже не знаешь,
Что ты делаешь со мной.
Без тебя я болен очень,
Нету сна и хлеб не вкусен.
Ты спроси у клена ночью
Почему он такой грустный?
Почему к земле склоняясь,
Кедр могучий на опушке,
Слезы горькие роняя,
Плачет тихо по подруге?
Ты спроси. Тебе ответит
В поле шаловливый ветер.
Всем дано любить на свете,
Даже тем, кто внешне беден.
Пьяный что ли назарянин
Был, когда пришел черед
Раздавать любовь земную
Или это делал черт?
Может так, но почему же
Жертвой оказался я?
Почему один пить должен
Чашу горькую до дна?
Отцветут ромашки в поле,
От жары трава посохнет
А мою любовь, как море
Иссушить никто не сможет.
Люди, странное созданье
Не хотят, что б их забыли
Дарят что-то на прощанье,
Что б их помнили, любили.
Вот и у меня желанье
Я хочу без всякой склоки
Подарить тебе на память
С сердца вырванные строки.
На работе у нас работала молодая женщина. Была замужем. Она поглядывала в мою сторону очень ласково. Волосы на ней были черные, длинные. Глаза тоже черные, как у цыганки. Сама полная в меру. Муж, кажется, пьяницей был. Чего-то не хватало ей в семейной жизни. На Белке мы тогда детский сад строили, и зимой нужно было обогревать помещение для штукатуров. Вот и дежурили по очереди. Когда было ее дежурство я приходил к ней в гости. Разговоров не было, так на бытовом уровне парой фраз обмолвимся. Зато мне позволялось обнимать ее и целовать и даже в это время за грудь держаться. Приятно было и томно. Целыми часами так сидели. Могла бы и больше позволить. Я же просто не знал, что нужно делать, чтобы получить больше.
Дома я хозяином никаким был. Отца не было, домашнего хозяйства тоже. Во дворе туалет из досок за сараем был всегда наполнен говном доверху. Летом оно оседало, а зимой колом стояло. Как-то стыдно было этот вопрос решать и у соседей неловко спрашивать. Золу всю по огороду раскидывали, а шлак на тачке за поселок вывозил. В огороде выращивали картошку. 3 сотки у нас было. Помню расклад такой по огороду был. Два-три дня копаешь землю. День садишь. Потом уже за все лето два раза окучиваешь. Это еще два дня и три дня тратишь на сбор урожая. Выходило где-то ведер 70-80. Нам вдвоем хватало с избытком. Кроме картошки мама имела еще две грядки под свеклу, морковь, лук. Нравились цветы под окном. Обычно к началу осени распускались. Нравилось мне зимой дрова колоть, когда их морозом прихватит. Легко поленья в разные стороны разлетаются. Приятно было покурить с устатку. Мужиком тогда себя чувствовал.
В палисаднике с улицы у нас росла черемуха и китайская яблоня, а с другой стороны – рябина. По осени вечерами, когда идет дождь и дует ветер, было приятно дома сидеть и смотреть в окно. Когда стемнеет, хорошо было слышно, как ветки от черемухи цепляют стекло. Донимали по весне кошачьи свадьбы. Кошка у нас была сибирская: красивая, с длиной шерстью и какая-то неродная. Не помню уже почему. Иногда, первое время к нам на несколько дней пожить приезжал старший брат. По молодости были у него с женой иногда ссоры. Когда он поздно приходил с работы, то всегда ел холодный суп, не мог дождаться, когда мама согреет. Кошка его очень боялась. Как заходит с улицы, падает сразу на живот и ползет мимо Василия. А тот не очень их любил. Схватит за шиворот и давай лекцию ей читать за какую-нибудь провинность. При этом по лбу ей тихонько пальцем постукивает. Бить не бил, но страху кошке нагонял своими нравоучениями.
После получения аттестата в ШРМ снова поехал сдавать экзамены в Свердловск. Опять неудачно. Чтобы увеличить свои шансы на поступление стал сдавать экзамены еще и на заочное отделение. Там конкурс был поменьше, но мне все равно не хватало набранных баллов. Снова поступаю на курсы и, пряча глаза от стыда, хожу на почту. Пробовал поступить на рабфак, но там тоже конкурс. В первую очередь принимали коммунистов и отслуживших в армии. За три года проживания на Белке не менее 6 раз съездил в Свердловск. Меня уже узнавать стали в приемной комиссии. И вот, когда я очередной раз пришел забирать документы, добрая женщина стала расспрашивать меня: кто я, да откуда. Потом совет мне дала: «Тебе в Свердловск нужно переехать, устроиться на работу охранником, или в пожарную охрану и ходить на дневные подготовительные курсы. Так больше шансов у тебя будет поступить». Даже подсказала мне: где главная пожарная часть находится.
В пожарной части были вакансии, но меня не взяли из-за зрения и потому, что я не служил в армии. Потом все-таки, войдя в мое положение, начальник позвонил в подчиненную им пожарную часть при УОМЗ (оптико-механическом заводе). Там сказали, что вакансия есть и можно приехать на собеседование. На заводе располагалась не военизированная часть, а профессиональная (ППЧ) по этой причине требования к состоянию здоровья были снижены. На заводе мне дали добро на переезд и устройство. Обещали бесплатное проживание в общежитии, оклад в 80 рублей и бесплатное питание во время дежурства. Я согласился.
Сейчас я понимаю, что не от большого ума задумал поступать в университет, имея за плечами аттестат после окончания ШРМ. Я тогда, варясь в собственном соку, просто представить себе не мог всю разницу между собой и школьником (часто медалистом) окончившим среднюю школу в городе Свердловске. Ну и максимализм юношеский не позволял мне опустить планку.
Приехал домой, стал собираться. Мать в слезы: «Что ж ты старуху одну здесь помирать оставишь! Думала, надеялась, что век свой с младшим сыном доживать буду, а ты вот значит как, бросаешь меня». У меня ком в горле. Тоже, блин, ехал на родину, на свою малую родину, а тут вон как все повернулось. С работой расставался легко. Рассчитали быстро. Могли, конечно, по закону заставить две недели отработать, но пошли мне навстречу, отпустили. Прощаться тяжело было. Сборы были не долги, все в один чемодан уместилось. Глаза у мамы не просыхали, попросил, чтобы дальше калитки не провожала меня. Чувствовал, что крестит меня в спину. На остановке окликнул знакомый с Вороцовска. На его вопрос: куда собрался, ответил как есть. Не поверил: «Тебя в техникум никто не примет, а ты в университет собрался». Наверное, он был прав.