Как бы кто ни фыркал, «образованец» – звучит гордо.
Образованец на положительные оценки сдал вступительные экзамены (не всегда лёгкие), выиграл вступительный конкурс (не всегда маленький) и был признан достойным поступить в учебное заведение.
Образованец выслушал положенное количество лекций и провёл, сколько с него потребовали, лабораторных работ. Одолел прописанную ему груду книг и отписал заложенное в программу число конспектов и рефератов. Поучаствовал в предусмотренных учебным планом семинарах и коллоквиумах. Успешно сдал, после каждого семестра, зачёты и экзамены. Защитил курсовые проекты и диплом. Всё перечисленное в советское время формальностью не было. Тогдашним студентам слишком хорошо было известно слово «отсев». На торжественном вручении дипломов в зале отсутствовало более трети из тех, кто одновременно со мной праздновал день первокурсника.
В ходе своих штудий образованец усовершенствовал навыки чтения, понимания и заучивания текстов. Натренировался излагать мысли и оспаривать утверждения оппонентов. Повысил навык искать и находить нужные сведения. Усилил умение вычленять суть и отсеивать шелуху. За годы учебных занятий образованец развил память и интуицию, отточил логический аппарат, накопил знания и умения.
Даже сейчас, несмотря на падение вступительных конкурсов, на ЕГЭшную и коммерческую профанацию образования, диплом, в большинстве случаев, это не «бумажка» и не «корочка», а реальное свидетельство о принадлежности к более высокому интеллектуальному слою. Почти всегда образованец более умён и развит, чем его сверстник, которому получить образование не повезло.
Сам факт обладания престижным дипломом открывает многие двери и существенно сдвигает вверх перечень предлагаемых вакансий.
Совсем иное дело интеллигент. С ним нет такой кристальной ясности, как с образованцем. Сословие интеллигентов, да и сам этот термин вызывают немало споров.
Какова роль интеллигенции в жизни общества? Каким должен быть «настоящий» интеллигент? Каковы исторические перспективы этой субкультурной группы?
В накопившемся завале разноречивых мнений и высказываний «без поллитра не разберёшься».
С одной стороны, Иосиф Виссарионович Сталин, поделив советское общество на пресловутые два класса и «прослойку», породил тенденцию считать интеллигентом любого человека с образованием. Его последователи и общественное мнение неформально конкретизировали — с высшим образованием.
То есть, с одной стороны, для подавляющего большинства наших сограждан, интеллигент — это просто любой человек с высшим образованием.
Хотя очевидно, что такой подход не отражает реальную суть дела.
С другой стороны, существовали очень известные люди, которым настолько понравилось звучное иноземное словцо, что они возмечтали под этим названием учредить в российской реальности что-то нравственно и интеллектуально яркое и возвышенное. Настолько яркое и возвышенное, чтобы быть достойным красивого наименования.
Этих деятелей, по аналогии с «богостроителями», можно назвать «интеллигентостроителями». Традиции российского «интеллигентостроительства», зачатой ещё Василием Андреевичем Жуковским уже более двухсот лет, и отдали дань ей очень многие.
Кто-то желал видеть в интеллигенции людей, обладающих нравственной порядочностью (Д. Лихачёв). Кто-то — самую здоровую часть общества (Г. Померанц). Кто-то — духовную элиту (Н. Бердяев). Встречались пожелания и покруче: «цвет мыслящей России», «нравственный камертон нации». И даже «совесть нации».
Естественно, проистекая из множества самых разных, не связанных друг с другом источников, эти благие пожелания не стыкуются ни между собой, ни с реальностью. Ещё более естественно, что в накопившихся за двести лет нереализованных прекраснодушных прожектах сам чёрт ногу сломит.
И, самое главное, это тоже не реальность, а оторванные от жизни благие пожелания.
С третьей стороны, главный критерий истины — практика.
В отрыве от реальности сотрясать воздух на темы, кем является и каким должен быть интеллигент, можно до бесконечности, но всё это так и останется пустопорожним сотрясением воздуха. А иметь дело и уживаться придётся с теми, кто на практике считает и именует себя интеллигентом.
Поэтому автор предлагает читателям самим оглядеться вокруг и проверить правильность изложенного в статье путём натурных социологических наблюдений.
Но как приступить к исследованию, если продолжаются споры о содержании самого термина «интеллигенция»? Ведь нечёткость терминов способна изрядно обесценить выводы…
Оптимальный стартовый шаг к разгребанию всей этой путаницы предложил Александр Исаевич Солженицин. Ему удалось увидеть «точку опоры, позволяющую перевернуть земной шар». От бесконечных и бесполезных прений перейти к форсированному прорыву к истине. Александр Исаевич обратил наше внимание на необходимость различать «образованца» и «интеллигента».
Как только мы перестанем смешивать под одним названием эти две разные, зачастую противоположные по своим свойствам группы людей, большая часть противоречий и путаницы исчезнет, как по мановению волшебной палочки...
Для практических нужд оказывается вполне достаточно этого сверхгрубого деления, а тонкости дефиниций демонстрируют свою околонулевую прикладную значимость.
Если ставить вопрос «по-солжениценски», то научиться распознавать, кто перед нами, совсем несложно. Во всяком случае, не сложнее, чем научиться отличать синицу от воробья. Как только мы выработаем навык с максимальной однозначностью выделять среди встречаемых нами людей интеллигентов и образованцев, наша наблюдательность вознаградит нас чёткими и однозначными ответами по предмету многолетних споров.
Ответы окажутся простыми, но для многих совершенно неожиданными…
Вот действительно интеллигент.
Он и сам с гордостью считает себя таковым, и его с готовностью признают за своего другие интеллигенты. Его и только его назвали бы интеллигентом в добольшевицкой России.
А вот всего лишь образованец.
Иногда он тоже называет себя интеллигентом. Но никакой особой интеллигентской сопричастности этот субъект не ощущает. Нет у него ни стремления выработать в себе особые «интеллигентские» качества, ни желания войти в признанный интеллигентский кружок. Принятые в интеллигентской среде правила и ритуалы кажутся ему глупыми и обременительными. Да и интеллигенты не слишком рады видеть его в своём кругу.
Когда мы настропалимся безошибочно отличать интеллигентов от образованцев, обнаружится, что будущих интеллигентов можно вычислить ещё со студенческих лет.
Это те, про кого сказано "от сессии до сессии живут студенты весело".
Будущие интеллигенты больше других тяготятся учёбой в заведениях со строгим контролем посещаемости, люто завидуют студентам ВУЗов, где хочешь — ходи, не хочешь — учи как знаешь. Военное дело, философию и экологию пытаются учить спустя рукава. Мол, для работы по специальности им это не пригодится… Конспекты пишут не по первоисточникам, а с конспектов других студентов (а то и вовсе пытаются распечатать из интернета).
Своё дурацкое поведение они пропагандируют как проявление житейской приспособленности (мол, второй молодости не будет) и ... независимости. Да, да, будущий интеллигент очень из себя "независим" ещё с молодых лет. Он, часто ещё со школы, свысока смотрит на «ботанов», которые «в силу рабских наклонностей» своими учебными усилиями пытаются прогнуться под предков и преподов.
Значительная часть таких красавцев из институтов попросту вылетает. Но далеко не все. Преподаватели на экзаменах требуют не так уж и много, кроме того, имеют немало причин подстраховаться и дать студенту поблажку. Если не совсем терять берега, если есть хорошая среднесрочная память и минимальные способности к предмету, то можно благополучно разминуться с фатальными опасностями, подстерегающими нерадивого студента и обрести диплом, несмотря на существенный недобор знаний и практических навыков.
Придя в научное или творческое учреждение, такие недоучки обнаруживают для себя полное отсутствие перспектив, но приписывают это не собственному прискорбному состоянию, а тому, что они "слишком независимые". И "системе", которая «слишком независимых отторгает».
Не буду петь дифирамбов «системам». Даже за лучшими из них водится пытаться отторгнуть не только излишне независимых, но и специалистов, которые проявляют насущно необходимую степень независимости. Но, с интеллигентами, на мой взгляд, «системы» обходятся, в общем и целом, «по чесноку». Работники, которые бьют себя ногой в грудь, кичась своей интеллигентностью, чаще всего, «проседают» по своим профессиональным качествам в сравнении с менее заносчивыми коллегами. Некоторые из «систем» можно скорее упрекнуть в излишней терпимости к интеллигентам. Интеллигент не жертва общества, он жертва своих слабостей и ошибок.
Бычащиеся своей мнимой независимостью и своим дутым правдолюбием разгильдяи, бездельники и недоучки – это и есть стандартная интеллигентская тусовка, существующая при любом учреждении, осуществляющем умственную работу.
Именно от этой никчёмной публики и исходят все интеллигентские слёзницы на засилье «жлобов», не понимающих, не ценящих, затирающих, благородного, но беззащитного интеллигента. Пока одни грезили о прекрасном, другие давным-давно беззастенчиво присвоили и напялили на себя вошедшее в моду красивое наименование.
« Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, лживую...», — писал Антон Павлович Чехов. Лучше же всех охарактеризовал подобную шушеру российский император Александр III: «Интеллигенция считает себя мозгом нации, а на самом деле она её говно…».
Монаршьи слова стали крылатыми. Многие, даже непримиримые враги царизма, повторили и продолжают повторять в лицо интеллигентам эту хлёсткую и уничижительную августейшую формулировку.
Итак, во-первых, интеллигент — это незадавшийся интеллектуал.
Но интеллигент — это не всякий незадавшийся интеллектуал.
Натурные наблюдения показывают, что объединяющим началом интеллигенции на практике (вопреки всем красивым словам) оказывается… вымогательство у окружающих незаслуженного уважения к себе.
В этом отношении интеллигент поразительно похож на рэкетира. Только рыночные рэкетиры сбиваются в стаю ради вымогательства у торговцев материальных ценностей, а интеллигентские стаи создаются ради вымогательства ценностей нематериальных.
Обычно начинается всё сравнительно безобидно, и, в какой-то степени, даже положительно. С создания своего рода «товарищества психологического комфорта». Плохого в этом ничего нет. Желание общаться с людьми, с которыми «приятно помолчать» – потребность естественная, важная, и не содержащая в себе ничего низменного.
Кому-то, чтобы «оторваться», нужна громкая музыка по ушам, подёргать руками и ногами да «забить» на скупые нормы вежливости, которых от нас требуют в учебном заведении или на работе. А кому-то имитация атмосферы английского клуба нравится больше, чем «вольность» дешёвой пивнушки.
Для кого-то укрытием от штормов неласкового большого мира становится семья. А для кого-то уютный, замкнутый кружок таких же искателей нешумного и изысканного психологического уюта.
Что особенно приятно, цена у маленького интеллигентского рая весьма сходная и большинству воспитанных людей вполне доступная: одевайся перед выходом на тусовку опрятно, говори с собеседниками вежливо и с претензией на изысканность.
Плюс самое важное:
«Не стреляйте в пианиста, когда он (как может) играет…
Не браните танцора, если ему что-то мешает…»
Технология «не судите, да не судимы будете» изобретена задолго до нас, и гриф секретности на неё никто не накладывал…
Ничто так не прибавляет психологического комфорта, как лесть. Устоять перед ней ещё трудней, чем пред самым прилипчивым тяжёлым наркотиком. Закономерно, что любой интеллигентский круг – это «товарищество взаимной лести». Кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку. Обоим приятно. Оба стремятся в замкнутый уют интеллигентского мирка, где можно вообразить себя чем-то значительным и кем-то уважаемым.
Интеллигентские мирки тихи, но не совсем неподвижны. В них идёт выработка особых внутриклубных ценностных ориентиров. Например, считать признаком изысканного вкуса любовь к стихам Бродского или Мандельштама.
Выбор интеллигенцией второсортных и третьесортных кумиров совершенно не случаен.
Во-первых, это нечто вроде системы «свой – чужой».
Если учредить поклонение Некрасову или Лермонтову, то как понять, почему встреченные незнакомцы восхищается тем же поэтом, что и ты? Потому, что они наравне с тобой принадлежит к интеллигентскому кругу? Или по случайному совпадению стихи именно этого поэта им больше всего по сердцу?
А вот если собеседник ставит Мандельштама выше Тютчева, тут нет вопросов! Свой человек!
Во-вторых, это проверка на соответствие базовому требованию интеллигентского круга, своего рода профэкзамен на конформизм и лесть.
Если собеседник заявляет, что «ранние стихи Бродского пованивают брюзжанием неудачника, которого на празднике жизни официант обнёс омаром», то что же его злой язык скажет обо мне и моих жалобах на коллег и начальство? Если по мерке незнакомца Мандельштам – «третий сорт не брак», то во что же он оценит меня? Неужто также, как и Александр Третий?
А вот человек, которого можно уговорить, что Бродский, если и не выше Пушкина, то немногим ему уступает… Такой гражданин для интеллигентского круга вполне подходит. Такой сговорчивый субъект вряд ли откажется признать своих собратьев по «товариществу психологического комфорта» деятелями на два уровня более ценными для общества, чем есть в реальности.
Интеллигента, таким, каким мы его знаем, даёт нам третья фаза развития интеллигентского кружка.
Поступок рождает привычку, привычка рождает характер…
Привыкнув к завышенной оценке своих достоинств в пределах «товарищества взаимной лести», личинка интеллигента, в какой-то момент, забывшись, вдруг предъявляет требование о признании своей значимости во внешнем мире.
И, в девяти случаев из десяти, неожиданно для самой себя, добивается успеха!
Срабатывает один из древних стайных инстинктов: если маргинальная особь огрызнулась, лучше отступить. Без сверхуважительной причины маргинальные особи обычно не огрызаются, а безбашенных доминантов, готовых попадать под «контратаки отчаяния» в популяции совсем-совсем немного.
Обнаружив возможность «экспортировать» свой завышенный внутрикружковый статус во внешнюю среду, свежевылупившийся интеллигент приступает к экспериментам. И, естественно, обнаруживает, что «гуртом и батька бить легче», что их сформированный, устойчивый круг – серьёзный ресурс в борьбе за многочисленные неформальные иерархические статусы.
Самые распоследние маргиналы, сбившись в стаю, начинают представлять из себя реальную силу. Как сказал один известный педагог «два кулака против десяти – это не система». И, даже когда кулаки в ход не идут, психологическое давление, оказываемое сплочённой группой людей, вещь не шуточная.
На экране фильм, разъясняющий студентам-первокурсникам основы человеческого поведения:
Дюжина детишек четырёх-пяти лет, с ними психолог-руководитель…
– Какого цвета этот кубик?
(Дружный детский хор)
– Белого!
– Ребята, сейчас сюда войдёт мальчик. Его зовут Питер. Он немного опоздал. Давайте его разыграем? Давайте будем все говорить, что этот кубик чёрного цвета? Согласны?
Появляется ещё один карапуз…
– Питер, какого цвета этот кубик?
– Белого.
Психолог с недовольным лицом:
– Энни, какого цвета этот кубик?
– Чёрного!
– Джим, какого цвета этот кубик?
– Чёрного!
… … … …
(Все присутствующие дети по очереди отвечают, что кубик чёрного цвета.)
… … … …
– Так скажи нам Питер, какого цвета кубик на самом деле?
– Чёрного…
– Но ты же говорил что он белый?
Крупным планом лицо Питера. Растерянность, на глазах выступают слёзы, нос начинает шмыгать…
В описанном психологическом эксперименте до донышка раскрывается механизм влияния интеллигентов на общество.
В узком кругу философов и обществоведов часто используют мудреный термин «эгрегор». Он обозначает своего рода информационный аналог силового поля, заставляющий отдельных психологически-маргинальных членов сообщества подчиняться «коллективному мнению» и поступать вопреки личным знаниям и мнению собственному.
Манипуляции этим вот информационно-психологическим полем и есть главное оружие интеллигенции.
Итак, кем же в итоге оказались обитающие на российских просторах интеллигенты?
Это незадавшийся интеллектуалы, которые по счастливой случайности предпочитают атмосферу английского клуба «вольности» дешёвой пивнушки. Наши герои объединились в своего рода «кружки» по интересам, и, коллективными усилиями, выпячивая свою умеренную эстетическую чистоплотность, пускают в ход разнообразные психологические манипуляции, вымогая у окружающих незаслуженное уважение и пытаясь выдать себя за недооцененные таланты.
Теперь, когда мы понимаем, что такое интеллигент и каковы его возможности, нам нетрудно ответить на поставленные в первой части статьи вопросы.
Настоящий интеллигент и должен быть таким, каким мы его видим. Не слишком полезным для окружающих. Не особо устойчивым к слабостям и порокам. Не слишком трудолюбивым. Слабоватым физически. Не особенно храбрым.
С развитием общества интеллигенции предстоит уйти с глаз долой к самому дну.
Почему?
Очевидная тенденция эволюции общества — усиление охраны порядка. Ещё несколько столетий назад мало какой купец решался пуститься в дальний путь без охраны. Сегодня, в развитых государствах, открытая татьба — немалая редкость.
Наблюдается прогресс и в защите нематериальных ценностей. Началось всё с авторских прав. Дальше занялись охраной репутации. Дойдут руки и до того, что открыто вымогать незаслуженное уважение станет не менее опасно, чем отбирать у граждан кошельки на улице.
Какова роль интеллигенции в современном обществе?
Ну, на мой взгляд, сказать, что существование интеллигенции сильно полезнее существования рыночных рэкетиров, будет явным преувеличением.
Могут ли существовать другие, «хорошие» интеллигенты? Те о которых мечтали Жуковский, Бердяев, Лихачёв?
Нет. Не могут.
Но об этом мы поговорим следующий раз.
КОНЕЦ