Она видела, как он схватился за сердце, как его багровое от ярости лицо перекосили острая боль и щемящее чувство угрозы смерти. Он никогда не думал, что так просто и внезапно может получить инфаркт; он не верил, что это может быть с ним, ведь он же такой здоровый, такой крепкий.
Он всю свою жизнь был забиякой, всю жизнь издевался над другими, орал, кричал, махал руками, тыкал пальцами. Он вламывался в чужие квартиры, наступая другим людям на горло, он переступал через видимые и невидимые границы. И тут эта девчонка. Конечно, она уже не девчонка, и даже не молодая женщина. Средних лет, но такая маленькая и щуплая, что ее можно переломить пальцами одной руки и выкинуть за плечо, раздавить как окурок, и никто не заметит. Он не привык взвешивать силы, не привык расчитывать удар, не привык думать о ком-то, кроме себя и своего самого близкого окружения, о чем-то ином, кроме своего комфорта. И это оправдывалось, поддерживая в нем отменное здоровье скорее как у вола, нежели чем у человека.
Но вот в этом мелкой гадине, которую так хотелось раздавить, что-то было, какая-то глубокая червоточина. Вроде бы она, как и прочие остальные, - стоило только топнуть в ее сторону, злобно зыркнуть или гаркнуть, как она тут же поджимала хвост и начинала дрожать. Но даже дрожащим голосом продолжала требовать к себе уважения, продолжала утверждать, что ее просто так не запугаешь и что у него нет на это право.
Не сразу, ох не сразу он понял, что его сердце вырывает из груди будто с корнем не простая боль. Не сразу он увидел призрачную фигуру за спиной этой мелочи с призрачной рукой, протянутой к нему и схватившей его за сердце. Это была его собственная мать, женщина, выносившая его, воспитавшая, суровая, практичная, требовательная. Она стояла перед ним молодой, и он больше не видел ту козявку, которая его так вывела из себя.
Мать сурово схватила его за сердце холодной железной рукой, какой обычно давала подзатыльники. А потом отпустила. И все вокруг исчезло, кроме матери, стоявшей перед ним. Она была молодой, моложе, чем он ее помнил; с выражением лица, которого на ней не видел никогда. Она не была ни злой, ни измученной, ни суровой, ни требовательной. Она просто была матерью.
-Все, чего я хотела для тебя, - чтобы ты стал хорошим человеком, чтобы у тебя все в жизни сложилось хорошо. Мне жаль, что все происходит именно так, как происходит. Мне жаль, что внутри тебя бездна зла и агрессии, бездна смрада и ужаса. Мне жаль, что у тебя нет никого рядом, кто мог бы согреть тебя и выслушать, кто мог бы помочь твоему сердцу оттаять и принять в него любовь. Мне жаль, что ты не видишь божественного света, изливающегося на тебя каждый день. Мне жаль, что ты не чувствуешь божественной любви, омывающей тебя каждую секунду.
Его мать стояла перед ним и по ее лицу лились слезы горечи и сожаления за то, что при жизни она не была идеальной матерью, за то, что недодала ему любви, признания, уважения. А ведь он ей так часто мстил, так часто бил ее морально за это, исподтишка унижал, оскорблял, издевался. Он уже ничего сейчас не мог вернуть, он ничего не мог изменить, он даже слова прощения не мог выдавить из себя.
А она все равно его обняла, обняла и прижала к себе крепко и нежно, как будто он не был взрослым, как будто он был еще малышом и только-только начал ходить. И в этот момент его сердце отпустила железная рука инфаркта. Видение исчезло, и он снова оказался на своей лестничной площадке, а перед ним стояла эта маленькая женщина, с трясущимися руками и телефоном в них на случай, если он вдруг попытается снова ей угрожать, и чтобы можно было вызвать полицию.
Но в ее глазах была эта самая странность, как будто она знала, что он только что видел и пережил, как будто и она была там, как будто через нее как через дверь из того мира в этот его мать и приходила.
Ему стало не по себе от этого острого осознания, которое будто холодной водой из бочки омывает за секунду все тело, заставляя его до основания продрогнуть. Он вдруг почувствовал перед ней себя таким маленьким и беспомощным, ком застрял в горле, а в голове пронеслась чужая мысль:
“Значит ты ее видел? Твою мать?”
Он кивнул.
“Хорошо, - продолжил голос, - теперь ты знаешь, какая работа ведется через сосуд, стоящий перед тобой.”
Он снова кивнул.
“Будешь мешать?”, спросил голос.
И он резко-резко замотал головой, чувствуя как в нем несмотря на совершенно бесстрастное звучание невидимого бесполого голоса просыпается панический страх перед чем-то неведомым, в разы превышающее его самого и все, что ему известно.
Он не стал извиняться, не был в состоянии произнести ни слова, только сделал шаг назад, резко развернулся и захлопнул дверь.
Друзья, ожидавшие представления и смаковавшие каждый момент дикого ора, который он производил на лестничной площадке, ничего не поняли и бросились к нему с расспросами. А он их просто выставил за дверь.
В ту ночь он не мог заснуть. Он снова видел мать, но теперь только издалека. Он звал ее, но никак не мог докричаться. Он бежал за ней, но она все время ускользала. Он молил других о помощи, и только когда споткнулся и упал, поднял глаза и увидел сидящей на камне свою соседку.
“Не переживай, - произнесла она не на его родном языке, а на своем, но он все равно каким-то чудом ее понял, - однажды ты снова встретишься со своей матерью, когда для этого наступил подходящее время. А пока не нужно спешить. Ведь у тебя есть еще что-то, что ты хотел бы получить от этой жизни, ведь так?”
Он кивнул.
“Так и займись этим”.
В течение недели он решал рабочие вопросы, совершал нужные звонки, делал покупки. А к концу недели покинул квартиру, в которой жил столько лет подряд. Она внезапно стала похожей на холодное кладбище, и ему не было обидно ее оставлять. Он должен был отправиться в путь, чтобы успеть все то, что хотел, до новой встречи с матерью.