Вечером, идя в магазин под накрапывающем дождём, пыталась выяснить
причину обиды. Вспомнилось, что чувство возникло вместе со звонком, внезапно заглушившим светлую радость от такого неожиданного для неё самой общения с детьми .И было в нём нечто томящее, виноватое, исходящее от какого-то так и не выясненного желания, не сумевшего проявиться в течение урока.
Что случилось? Откуда такое удовлетворение работой. Миг почти счастья и тут же – разочарование. И зачем было садиться за парту Вахрамова? И не один раз. Как будто дразнила себя или испытывала? В чём? Или хотела представить как выглядишь со стороны? Как плохо человек знает себя. Чему обрадовалась? Новой обязанности или отсутствию мальчишки?
Скорее последнему. Как всё-таки мерзок человек. Кажется, Морешаль сказал: -Человек – лучшее творение природы , но худшее творение людей.- Прав старик, унижаю больного ученика и радуюсь.
Последняя фраза как заноза не оставляла всю дорогу до магазина и, уже закупив продукты и собираясь уходить, вдруг вернулась к кассе и выбила чек на коробку «Кара-кум», выложив последние рубли.
Сладости самой не хотелось, но желание купить возникло как-то внезапно, исподволь и было так властно, что забыла, что до получки ещё два дня. Зачем купила? Кому? И тут же поняла кому и почувствовала, что краснеет.
Сначала оскорбить, потом конфетку. Какая не педагогичность! Боже мой, какой примитив! Как гадко? Какой ужас!
Пришлось поспешно свернуть в какой-то переулок, чтобы скрыть пылающее лицо от встречных глаз. Из переулка внезапно дохнуло сырым холодом, столб пыли, бешено крутясь, пронёсся мимо, где-то над головой что-то застонало, заскрежетало и словно из ведра окатило водой. Не понятно как успела оказаться на каком-то крыльце.
Дождь хлестал и с неистовой силой мчал в загустевшую тьму откуда-то вырвавшийся ветер, забрасывая с головы до ног водяной пылью. Прячась от брызг спиной прижалась к двери и она вдруг распахнулась. Вскрикнув, попятилась. И едва удержалась на ногах.
В залитом светом коридоре какая-то старушка, чистенькая, седенькая всплескивая руками и беспрестанно ахая, подплыла шурша юбкою и засуетилась: - Ах, деточка! Ах, милая! Ушиблась поди. Ах, горе-то какое. И куда же ты в этакую страсть божию, ах, Танюша. Да на тебе ж , деточка ниточки сухой нет. Проходи, проходи. Ах! Ах!
Что-то подозрительно знакомое было в старушечьем лице. Где видела раньше? Особенно глаза, их выражение. Но была уверенность, что никогда до этого не встречалась с нею. И в то же время в лице её были какие-то черты или выражение настолько пугающе знакомы, что стало не по себе.
- Ну что же ты, деточка, Приткнулась, проходи Танюша, седай на табуреточку. А сумочку дай я сюда положу. О , господи, старая расшумелась. Запамятовала совсем, Игорёк-то только что уснул.
-Игорь?!- словно током ударило : черты лица, затушёванные старостью, вдруг словно разгладились, сбросив бремя лет и из далёкой неведомой юности проявились глазами и ртом Вахрамова. Сумка выскользнула из протянутой руки на пол.
- Ой, простите, бабушка. Я ..я не Таня. Вы обознались.
- Ах глазоньки мои , слепота куриная, Верочка, ты что ль?.
- Да нет, бабушка, я Елена Павловна, новая учительница вашего внука.
- Да нешто? Ах, ах .Господи, да какая же ты молоденькая, А я сослепу соученицей Игорёчка посчитала. Ой, опростоволосилась, ой-еёй! Да какой же тебе годочек, миленькая моя?-
-О, много, Двадцать второй пошёл.
- Ох как много, как много,- сокрушалась старушка, смеясь.- Выходит это тебя так Игорёк расхваливал.
- Ну что вы... Не за что.- Предательская стыдливость – лицо снова запылало.
Старушка кокетливо погрозила пальцем.
- Так уж не за что. Ах, да што же я гутарю, сплетня старая. Дитятка как мышка мокра.
Чай, настоянный на травах пахуч и приятен на вкус, печь дышит сухим жаром. В большом пёстром халате . похожем на кимоно, тепло и уютно. С цветных фотографий семейного альбома, очевидно, зарубежного, судя по добротности и изяществу исполнения, смотрит смеющееся, искрящееся счастьем трио, то на фоне посольства в Лондоне, то у стен незнакомых дворцов, то среди пальм, то в море.
Бронзовые, молодые, здоровые, красиво сложенные тела взрослых и худенькое почти негритянской черноты тело белоголового мальчика.
- Наш чернокожий одуванчик.
Безоблачное счастье, слишком откровенное, бьющее через край. Настолько безмятежное, что становится не по себе. Не может человек в наше время быть так счастлив. Не к добру это.
И как закономерный конец- удар! Лязг и визг разрываемого в клочья металла и пылающая факелом женщина вытаскивает через разбитое окно «москвича» безжизненное тело сына. Красивая неброской русской красотой женщина, очень похожая на своего сына.
- Отец дотла сгорел, а она, бедная, ещё полторы недели мучилась. Господи-и, да за что ей такие муки ниспосланы судьбой!- Старушка всплеснула руками и всплакнула.- А Игорёк, сиротинушка моя, сколько по больницам мыкался, ах-ах.. какие боли претерпел, родненький мой. Все косточки переломаны, позвонок в двух местах. Ах! Думали ходить не будет. Сколько я слёз пролила, сколько натерпелась.
Да слава богу выходили. Как ни как люди они не простые были, при посольствах состояли. Игорька профессора лечили. Дай бог им всем здоровья.- Она вытерла покрасневшие глаза кончиком платка.- Теперь вот со мной живёт, сиротинушка. Во всём золотой, только горе мне, слабенький он. Чуть поднатужится и сразу слёг.
Тяжести поднимать- ни боже сохрани. А он такой, не уследишь. Вчерась соседка шкаф платяной купила. Попросила помочь, бесстыжая, а он безотказный. И вот тебе на. Ах, ах!. А такой умница- весь в мать. Та на шести языцах как на родном говорила. Чудно! Примется она с ним , с Игорёчком, то по- английски, то по- французски лопотать, ровно иноземцы.
- Что-что?. Он и французский знает?
- Да что ты, милая. Он поди уж четвёртый изучает. Кажись. Италийский. И меня старую, из ума выжившую, поди-ка французскому обучать стал. Вот.. как это. Сейчас припомню.- Она важно надула оплывшие щёки и, закатив глаза, выпалила гнусавой скороговоркой: - Коман ву порте ву, три бьен . бонжур мосье.
Трудно было удержаться- громко прыснула, прикрыв рот ладонью.
- Бабуля, с кем ты?- раздался голос из соседней комнаты.
Елена Павловна вскочила в испуге, суматошно запахиваясь в халат.
- Проснулся касатик, проснулся.- Покатилась к дверям старушка.- Неужто разбудили? Мы уж тихонько старались. А к тебе гости. Встречай, встречай.-
Она открыла дверь и зажгла свет.
Елена Павловна поспешно ухватила кофту, перекинутую через спинку стула и подсыхающую у печи.
- Миленькая, она ж поди сырая. Повесь, повесь. Пускай подсыхает.. Проходи сюда, вот он наш, Игорёчек, умница моя.
-Бабушка, как ты можешь, Перестань, пожалуйста.
- Ладно, ладно, касатик, не серчай. Вот встречай свою учительницу.
Вся внутренне собравшись, будто входила в класс, она шагнула в комнату. Книжные шкафы, стеллажи, самодельные полки, Всё от пола до потолка забито книгами с яркими сверкающими позолотой корешками. В углу у окна под нависшими над ним полками узкий диван. Под клетчатым пушистым одеялом лежал Игорь.
Тень от полки падала на его заострившееся, как у покойника лицо, углубляя синеву подглазий и расширяя и без того огромные чёрные глаза. Боль и затаённое страдание делали его лицо иконописным, сродни портретам Ильи Глазунова. Удивительное сходство выражении и абрисе глаз. Игорь резко натянул одеяло под самый подбородок, обнажив голые узкие ступни с бледными пятками.
- О, закрой свои бледные ноги.- Вспомнился вдруг стих, всегда вызывавший почти физическое отвращение. Даже чувство жалости, охватившее при виде больного, не смогли заглушить этого ощущения, углублённого живой реальностью образа. А редкие чёрные волоски на пальцах ног усугубили неприязнь к лежащему под одеялом подростку.
О чём с ним говорить? С чего начать? Как держать себя? Страшно встретиться с его взглядом. Так стыдно за свою неприязнь к нему, к такому слабому больному, столько уже перенёсшему за свою короткую жизнь. Видно как он взволнован такой неожиданной встречей, дыхание его прерывисто, по лицу растекаются пятна.
- Бедный мальчик, не ожидал,- подумала она, а вслух сказала.- Здравствуй , Игорь. Как самочувствие?
-Здравствуйте, Елена Павловна. Спасибо, хорошо. Простите, что я в таком виде. Если б я знал..
- Ничего, ничего, не волнуйся. Я тоже не в лучшем виде,- насильно улыбаясь, развела руками. Он тоже улыбнулся.
-А вам к лицу, Очень.
- Спасибо за комплимент.. Ну вот..- Она повернулась к нему боком : неприятно раздражали его голые ступни, но он, очевидно, перехватив её взгляд или правильно понял её движение, вспыхнул ещё пуще и резко согнул ноги в коленях, закрыв одеялом ступни.
. Где-то над головою громко и неожиданно затикали часы, заскрипели под ногами всё ещё ахающей старушки половицы в соседней комнате, со скучной нежностью затурчал в углу сверчок. Лоб мальчика заблестел капельками пота, глаза его были закрыты и длинные девичьи ресницы трогательно подрагивали.
- Посмотрите, какой стеснительный,- было усмехнулась, но почувствовала, что краснеет сама. Будто уличили в чём-то постыдном. В замешательстве подошла к окну и раздвинула шторы. Словно крупным песком швырнуло в стекло окна.
-Дождь?- встрепенулся больной.- Если вас не затруднит, откройте, пожалуйста, форточку, мне , кажется, у нас душно, не так ли?
- Я бы не сказала, но если тебе хочется.
Мокрый холодный ветер упругой струёй ударил в разгорячённое лицо.
- Как всё нелепо. Зачем я здесь? Почему бы сразу не уйти. Или переждать дождь на соседнем крыльце. Так нет же! Вот не везёт,- ругала себя, всматриваясь во тьму, поглотившую и землю и небо и всё, что могло бы напомнить о людях.
Где-то далеко на крыше ритмично и глухо как барабан стучал, очевидно, оторванный от стропил лист железа, жутким дискантом выли телеграфные провода, гудела вода в водосточных трубах. Что-то душевно тяжёлое, похоронное таили в себе звуки ненастья. Казалось, какая-то невидимая траурная процессия движется за окном, возникая из мрака и исчезая в нём. Предчувствие скорой смерти охватило Елену Павловну.
- Спасибо. Как чудно пахнет дождевой водой.
Человеческий голос с его душевным теплом и не скрываемой радостью удовольствия больно напомнил о другой стороне жизни, канувшей для неё навсегда.
- Я люб…- он запнулся на полуслове- Я.. Мне нравится дождь. Особенно ливень с грозой. Да ещё с ветром.
Она слушала, ничего не слыша, только кивала головой и грустно улыбалась.
- Телячий оптимизм, Ох, детство, детство,- усмехнулась она мысленно.
- Вы не стойте у окна, продует. Проходите, пожалуйста, садитесь в кресло, в нём очень удобно.
- И очень красивое, кстати, И , вообще, здесь очень мило, уютно.
Какой развязный тон, бесстыдство!
- А книг!? Что я вижу! Боже мой, это же Шекспир, Байрон, Фитцджеральд Скотт, Моэм!. Неужели подлинники?-
Трудно было поверить глазам.
- Какое чудо!-
Растерянно, робея, прикасалась пальцами к тяжёлым томам, таящим в себе величие человеческого духа.
Губы шептали имена знакомые и не известные. Окунуться бы, уйти в выдуманный мир трагедий и драм, пережить чужие страдания и радости. Забыть всё, хотя бы на время.
- Как хочется прочесть всё!
- Пожалуйста, берите, что пожелаете.
- Правда? Можно?- Радость вырвалась по-детски откровенно.
. Приятная тяжесть книги словно уравновесила внутренний тяжкий груз. И теперь ощущение какой-то душевной лёгкости не покидало весь вечер.
Возвращаясь домой поздно ночью, остаться не согласилась , не смотря на жаркие уговоры, и, перебирая в памяти впечатления, удивлялась самой себе, своей беспечности и даже скорее легкомысленности, которую проявила в обществе своего ученика.
- _Это с моим –то пессимизмом!. Парадокс!
Но ни стыда, ни угрызения совести не испытывала.
Было жутковато и радостно идти в первобытном мраке, недобро затаившейся улицей, навстречу леденящему ветру, замирая сердцем на каждом шагу- земля вдруг стала шаткой и неустойчивой и не знаешь куда угодишь ногой.
Дождь кончился, но чувствовалось, что низко над крышами что-то тяжело движется и что там совершается безмолвная чудовищная работа: порою дохнёт оттуда из чёрной бездны зимнею стужей или рассыплется горохом по зонту ледяные капли, но как тепло в чужих шерстяных носках и ботиках, под чужим мужским зонтом. И Елена Павловна благодарно касается щекой его гладкой ручки.
Завтра есть повод снова оказаться в уютном кресле, среди книг, снова услышать чистейшую английскую речь. Подумать только- сегодня в этой глуши довелось услышать на превосходнейшем английском монолог Гамлета. Этот умница-мальчик прочёл его наизусть. Как всё-таки можно быть не справедливой! Как прекрасно он читал! И как красивы его жесты! Артист… Глаза.. Какие глаза у него.
Страшный почти человечий вой от боли, сменившийся отчаянным визгом и пронёсшаяся рядом собака, сопровождаемая свистом и улюлюканьем и диким хохотом напугали до смерти. Не помня себя перебежала на другую сторону улицы и бежала до самого дома. Никогда она не испытывала такого страха : всё вдруг стало враждебным и жестоким, и ветер, рвавший из рук зонт, и тёмные глыбы домов, нависшие над дорогой, и тьма, таящая в себе неожиданную угрозу за каждым кустом, стволом, камнем.
Мир слеп и жесток. Сегодня вечером черноглазый мальчик, захлёбываясь восторгом жизнелюбия, сам того не ведая, пытался разуверить в этом, но реальность жизни нещадно откровенна. Вой раненного животного и дикий хохот, в котором нет ничего человеческого – голый садизм в его безнаказанности. Тонкие изящные пальцы нежно листающие страницы, голубая жилка, пульсирующая на детской шее – всё так беспомощно и хрупко.
. Больно сжалось сердце и почему-то стало обидно до слёз за свою никчёмность и слабость, за холодную не справедливость судьбы.
Долго не могла попасть ключом в замочную скважину.
Убогость убранства квартиры ужаснула. Попыталась сделать перестановку мебели. Уже лёжа в постели, рассмеялась своему нелепому желанию заняться в полночь уютом и обведя взглядом комнату и увидев крюк в потолке, устыдилась смеха и поразилась своей легкомысленности – прошлой ночью едва не вздёрнула себя на этом крюке, а сейчас смотрит на него как на пустое место, будто не он мучительно манил, звал, притягивал магнитом каждую ночь.
- Боже мой, какая я пустышка. Или потихонечку схожу с ума?
Она взяла том Байрона, открыла наугад и начала читать, но смысл, заложенный поэтом в строках, не доходил до её сознания. Все слова были знакомы, она понимала их в отдельности, но собрать в мысль не могла. Что-то мешало сосредоточиться, беспрестанно отвлекая, какие-то обрывки мыслей, странные воспоминания. Вспомнился вдруг Витенька Морев, золотушный третьеклассник, с унылым мокрым носом.
Юркий как мышь, он всегда был первым в играх. Она благоговела перед ним, наделяла его достоинствами, замирала от счастья, когда он случайно касался её. Каждый вечер она мечтала увидеть его во сне. Двенадцать лет она не видела его ни во сне, ни наяву, никогда не вспоминала и забыла, что он существует. И вот- надо же, вспомнила зачем-то. Память удивительный склад ненужных мелочей.
Чем-то Игорь похож на Байрона. Не внешне, конечно, нет. Одухотворённостью. Именно одухотворённостью. Потому он так разительно выделяется на фоне своих тусклых одноклассников.. Но память не желала восстановить облик подростка. Елена Павловна отложила книгу и потушила ночник. И снова откуда-то выскочила раненная собака, уносящая во тьму улицы свою боль и затихающий визг. И снова вернулся страх.
Пережитый ужас оставил горький осадок и непонятный страх перед чем-то неумолимым и непоборимым, что угрожающе нависло над ней. Но то был не липкий страх смерти, рождающий ужас и бессилие. Он шёл не изнутри, а откуда-то из вне. И Елена Павловна подсознательно ощутила приближение неотвратимой беды.
Она долго лежала с открытыми глазами, глядя в чёрный прямоугольник окна и то и дело мысленно переносилась в комнату,. заставленную от пола до потолка книгами, где из-под одеяла в бело-голубую клетку смотрели на неё блестящие радостные глаза умного мальчика, свободно говорящего на трёх языках и оказавшегося обаятельным и таким эрудированным собеседником, что порой она готова была провалиться сквозь землю от стыда за свою серость.
И ей показалось, что она проваливается вместе с кроватью и стремительно летит в пропасть под свист и хохот толпы, она закричала, прося о помощи,
но крик утонул в рёве толпы. Она раскрыла глаза. Звенел будильник. Из окна струился голубоватый свет.
- Проспала!?- В испуге вскочила. За окном светло. Всмотревшись, поняла в чём дело. -_Снег, - прошептала она, чувствуя прилив неожиданной нежности.
Она набросила на плечи пальто и в тапочках на босую ногу вышла на крыльцо.
Как прекрасно и чудно пахнет свежерасколотым арбузом первый обильно выпавший снег. И какая чистота и опрятность вокруг. Сад отяжелел, поник ветвями и каждая веточка на льдисто-голубом небе будто аккуратно и скрупулёзно вычерчена тушью. Тени глубоки и сини. Всё смотрится мягче, женственнее и такое целомудренное спокойствие царило вокруг в этот утренний час, что вчерашняя сцена с собакой показалась порождением тяжёлого нездорового сна.
В такое утро невозможно представить или поверить, что где-то ещё может существовать продуманная жестокость и ненависть в человеке.
-Как хорошо,- прошептала Елена Павловна вслух и снова вчерашнее ощущение душевной лёгкости обволакивает тело.
За ночь город похорошел, стал светлее, ниже, уютнее. И даже люди изменились : говор и смех их звонче и радостнее, одежда ярче, в глазах любопытство и теплота.
Они, замедляя шаг, уступают протоптанную тропинку и смотрят вслед. Спиной чувствовались их взгляды и это было приятно, как в те далёкие беспечные времена , когда она в своей белой меховой шубке, очень короткой, но изящно облегающей торс, в полусапожках с опушкой, в узких вельветовых брюках, подчёркивающих стройность длинных ног, торопилась на лекции в неизменном сопровождении трёх-четырёх однокурсников, жаждущих выполнить её любой немыслимый каприз.
Какое мелочное счастье и какую восхитительную глупость позволяет себе юность.! Ах, как опрятно похрустывает снежок под каблуком. Как легко дышится.
Она едва не опоздала на работу. В дверях учительской столкнулась с Анной Степановной Богатырёвой, старенькой учительницей ботаники, такой же сухой и невзрачной, как её кабинетные экспонаты.
- Леночка!?- ахнула она в изумлении.- Боже мой, какая ты красавица у нас! Загляденье просто!
Глаза Анны Степановны увлажнились, тень грусти слегка смягчила заострившиеся черты лица, когда-то довольно миловидного.
Да, невозможно не быть красивой, если тебе едва за двадцать, и ты влетаешь в комнату, надышавшись морозным воздухом, сияющая молодым здоровьем и свежестью юности, вся под впечатлением ясного морозного утра. Сама невинность и чистота. ( Где же ты, моя упорхнувшая юность?)
- Скажите на милость,- удивилась и завуч Валентина Петровна Чуева.- Что с вами сегодня случилось? Вы подозрительно красивы, милочка.
Елена Павловна, вся зардевшись, вздрогнула. Вчерашний страх вновь шевельнулся в душе. Слово подозрительно прозвучало каким-то завуалированным намёком на что-то ужасно постыдное, что должно произойти или возможно уже случилось с нею, но настолько глубоко затаённое в ней самой не только от посторонних глаз, но и от самой себя, что она сама ещё не могла ни осознать, ни прочувствовать зародившегося в ней какого-то смутного тревожного ощущения.
Но, не смотря на это, ей было приятно, а какой женщине не приятно сознавать себя красивой, и весь день она была возбуждённо-радостной. Хотя червячок непонятного страха изредка нет да и напомнит о себе.
- Что со мною?- удивлялась среди урока замечая что-то странное в себе: то не слышит голоса отвечающего у доски ученика, то подолгу задерживается у окна, вглядываясь в заснеженную улицу, забывая начисто о классе, то губы вдруг сами собой растягиваются в улыбку, а в душе никаких чувств.
Только замершая в ожидании чего-то пустота и светлая неизъяснимая грусть.
-Может быть погода. Снег. Или выспалась. Первый раз спала нормально, как убитая. Вахрамов? Конечно, отчасти и мальчик. Вчерашний вурдалак. Надо же сравнить. Как мы порою бываем слепы и поддаёмся первому голому впечатлению, изолируя его от всех сопутствующих обстоятельств и собственного состояния души. И как потом горько раскаиваемся.
Память на мгновение выхватила из своих глубин безобразно сплетённый клубок голых тел, когда-то любимых людей. И этого было достаточно, чтобы испортить всё. Елена Павловна сникла, потускнела. Исчезли весь день удивляющие её неясные ощущения. Теперь стало всё отвратительно ясно. Всё вернулось на свои места. Озлобление, тоска самоубийцы, гадливость ко всему мужскому овладели ею с прежней силой. Она опустилась на стул.
- Что с вами, Елена Павловна?- Голоса учеников доносились глухо и невнятно, словно уши заложили ватой.
- Ничего.. Ничего.. Просто…голова закружилась.
Что им ещё можно сказать? Не скажешь же им, что искренность можно в любой момент предать, любовь изгадить, мечты оплевать и всё дорогое в тебе осквернить, раздавить и равнодушно и безнаказанно шагнуть через твой живой труп.- Ты свободна.
А ты должна, обязана им твердить о жизнелюбии, уверять в святости дружбы. Любви. Чему можешь научить их? Грамматике и правильному произношению? И всё!? Одному из тысячи возможно пригодится, а остальным.. Грамматика жизни- вот что им надо. Как и для чего жить. К чему стремиться. А если сама не знаешь. Путаешься, мечешься. Как можно учить верить, разуверившись, надеяться, если давно на пределе отчаяния, любить, если сохнешь от ненависти.
Вот они смотрят- карие, голубые, серые. В них искренность. Участие. Недоумение. Они ждут. Они верят. Пока ещё могут верить твоему каждому слову. И чем больше в нём фальши, тем глубже их будущее разочарование ,тем страшнее их озлобление и равнодушие.
Как страшен груз ответственности учителя.
- Нет, я не имею права быть учителем. Не имею. Откажусь, уволюсь. Пойду в библиотеку. Это же мечта : тишина. Книги и только книги.-
Перепуганная, жалкая в своём безысходном отчаянии она сидела в дальнем углу учительской, глядя в окно. Деревья, подпиленные цивилизованной пилой под один уровень, вздымали в немом протесте изуродованные культяпки своих ветвей, казавшиеся обугленными на фоне снега. Насилие над природой. Насилие над собой. Насилие над тебе подобными. Человек и насилие понятия однозначные.
- Что вы загрустили, Леночка?—Учительница литературы Галина Александровна, седая, обрюзгшая, с отвислой нижней губой и такими же отвислыми серыми мешочками щёк. Она слегка, но мило картавит. Не смотря на преклонный возраст, у неё величавая осанка, молодой блеск глаз. Она никогда не повышает голоса, всегда добродушно спокойна.. Есть люди, которые сразу располагают к себе и им можно безоговорочно довериться.
- Не могу я быть учителем, Галина Александровна. Не могу. Сменю профессию, Уйду, куда угодно уйду. В дворники уйду.
- В дворники? Заблуждаетесь, Леночка, О какой смене профессий идёт речь? Учитель, поверьте мне, тот же дворник. Только один выметает мусор с тротуаров, а другой из человеческих душ. Какая же тут смена профессий, золотце ты моё.
-Вы всё шутите, Галина Александровна, а я больше не могу!.
- Понимаю, Леночка, понимаю я вас хорошо. Таков наш удел, золотце, работа наша такая с вами.- Она похлопала Елену Павловну по плечу.- Ничего не поделаешь, терпеть. Терпеть, терпеть. Терпение и труд всё перетрут.
- Я боюсь сорваться, честное слово, боюсь. Невозможно всю жизнь играть навязанную тебе роль какого-то миротворца. Быть посредником между подлинной реальной жизнью и мнимой школьной.. Всё время вязнешь в какой-то полуправде. Ломаешь себя на каждом слове, говоришь одно. А думаешь другое, требуешь от них так, а сама делаешь иначе . Какая-то во всём раздвоенность. Почти достоевщина получается.
- Ах, Леночка, как вы молоды. Нет-нет, я вам это не в упрёк. Что вы, от зависти старая. Чувствую сама – стара стала. Но не сдаюсь, ни-ни , боже сохрани. Вот уже тридцать шестой сентябрь всё пытаюсь начать жизнь сначала. Из ума выживаю. Каждый раз думаю – начну так, как мечтала студенткою. Но, золотце, жизнь кипяток : бурлит, кипит. Через край хлещет и всё время обжигает. Так ведь? А бывает, что и ошпарит, а? То-то и оно.
Потом оглянешься, батюшки, куда только твои помыслы светлые разбежались, куда мечты разлетелись? Вот так, золотце. Забросьте вы свою достоевщину и поверьте старой образине обломавшей зубы, наше с вами дело учить детей грамоте, элементарной грамоте. А жизнь сама научит, где правда, где ложь. Запомните, Леночка, - каждой правде своё время.
Она как хорошее вино должно пройти выдержку временем, очиститься от предвзятости, слепоты минутных эмоций. Ведь что можно натворить, поддавшись сиюминутному искушению? Страшно представить.
- А кому нужна будет эта кристальная правда? Если она принадлежит истории. Она же не воскресит тех, кого уже не вернуть, не уменьшить пережитых страданий, унижений. Зачем она нужна? Кому?.-
- Будущему, золотце, будущим потомкам нашим. Как предостережение нашего горького опыта.-
- Нет, Галина Александровна, я считаю каждому времени своя правда. Она нужна нам и только нам. А потомкам, как говорит мой Степанов-До фени-. Разве что уроки извлекут для себя и то навряд ли. Ведь уроки истории хотя и изучают, но…-
-Возможно, возможно.- Она притворно зевнула. Чувствовалось, что разговор их приобретает неприятный оттенок.
-Но всё-таки, Леночка послушайтесь выжившей из ума. Когда вы достигнете моего возраста, вы меня поймёте и согласитесь со мной. Каждый сверчок, знай свой шесток. Народная мудрость, золотце. Веками проверена.-
Зачем разоткровенничалась, укоряла себя, как сомнамбула двигаясь по своей квартире. Зонт и боты с заткнутыми в них носками без конца попадались на глаза, раздражая своим присутствием и мыслью о необходимости выйти из дома. Идти никуда не хотелось. Никаких желаний ни пить, ни есть, ни спать.
Потом долго лежала пластом, не в силах пошевелиться, распятая очередным приступом апатии. Если бы не эти чужие вещи, напоминающие об иной жизни, то всё бы казалось нереальным, почти бредом: и то как мгновенно сокрушилась только что начатая семейная жизнь, и то, что внезапно оказалась в каком-то захолустье, в этой страшной комнате с полу разваленной канцелярской мебелью, привезённой на временное пользование со школьного склада, и то что всё так не устроено, гадко, не мило.
И нет ни друзей, ни денег, и нет ни с какой стороны помощи, ни поддержки, хотя бы добрым словом или знаком внимания. Мама, мамочка, если бы ты была жива!.
Высокая, дородная, с обворожительными ямочками на щеках, всё понимающая, всё прощающая мама.
Почему-то она редко вспоминалась до своей болезни. Память удержала последнее : клокочущее дыхание сотрясает узенькое плоское , как засушенный лист, тельце, совсем затерявшееся где-то в своём же собственном ещё недавно даже тесном халате, пробудившийся ужас в заледеневших глазах и скрюченные пальчики, царапающиеся за ниточки и ворсинки дочерней кофты.
Проклятый рак за три месяца высосал мать как паук муху. За что? Почему такая не справедливость? Теперь вот- ещё один- сирота. Бедный мальчик. Было искренне жаль покалеченного мальчика, к которому так долго питала неприязнь , даже не вдумываясь в её причины. Острое желание помочь ему облегчить боль, хотя бы в чём-нибудь, пусть в незначительном, проявить материнскую заботу и внимание, тем самым загладить свою вину перед ним, заставило тело подняться, быстро одеться и выйти из дома.
Такая прыть и такая поспешность была неожиданна для самой себя. Будто спешу на свидание, поймала себя на мысли. Какое свидание!? Кривящееся в какой-то собачьей гримасе лицо мужа на мгновение предстало перед глазами. Тошнота подкатила к горлу. Елена Павловна замедлила шаги. Почему он сегодня целый день преследует её? И воспоминания всё омерзительнее, не чистоплотнее. И сама после них, кажется, себе испачканной, грязной. Боже мой, как всё мерзко! Как гадко!
Она уже решила вернуться домой, но представив себя опять в своей конуре, ужаснулась и пошла дальше по улице, всё-таки окончательно не решив. зайти сейчас к Вахрамову или отложить визит на завтра.
- Здравствуйте, Елена Павловна.
- А, Верочка, здравствуй.
Верочка Евглевская бойкая, жизнерадостная девочка из 10»а». У неё чудные брови в разлёт, широко расставленные зелёные глаза с шальной искоркой. Правда, несколько тяжеловат подбородок.. Девочка ласковая, но непоседлива и очень вспыльчива. И даже походка её резкая. Торопливая. Смотри как семенит, не догонишь.
Вообще- то в моём классе народец подобрался тёртый. Разве один Игорь исключение. Какой всё же умница! Вновь охватило желание оказаться в уютном кресле, пережить радость человеческого общения. Решила зайти, всё равно не тащить же обратно домой все эти вещи.
Шла не торопясь, старательно обходя лужи. Снег уже успел растаять, с деревьев и крыш капало. Было пасмурно и тепло.
От чёрных прогалин шёл терпкий винный запах опавшей листвы. В воздухе плыл непрерывный звон капели, чистый как звук камертона. По весеннему задиристо и громко чирикали воробьи. Над крышами в сереньком небе, в голубых его проталинах кувыркались бело снежные турманы. Красиво и чётко выполняли сальто под чей-то восторженный пронзительный свист с земли.
И в этих звуках, и запахах , и брызгах и блеске воды было что-то праздничное, извечно и непоколебимо молодое, и Елене Павловне вновь вернулось утреннее настроение. При виде знакомого дома её охватило волнение. В окне комнаты Игоря горел свет. Померещилось чьё-то лицо, выглянувшее из-за шторы, не похожее ни на Игоря, ни на его бабушку.
- Может в следующий раз?- испугалась чего-то.- А вдруг уже увидели из окна?
И чтобы не передумать, быстро взбежала на ступеньки крыльца и постучала.
- Ах, Леночка, душечка, проходи , милая, проходи. Ах, ах,- перейдя на шёпот,- радость у меня какая, ах, Игорёк поднялся, ходит. Полегчало ему. А мы с ним испереживались, как вы вчера добрались в такую напасть, ах.
-Нормально, бабушка Маша.
- Ну слава богу. А то Игорёк,- она привстала на цыпочки и опять перешла на шёпот,- всё порывался после вас – пойду провожу. Даже встал, касатик. А ведь камнем лежал. До туалета по стене полз. Вы его прямо вылечили, миленькая моя.
- Ну что вы , бабушка, я тут ни при чём.
- При чём- при чём, голубушка. Я ведь чую как он вам обрадовался.
-Я принесла вам… Вот тут – всё. Спасибо, очень пригодились. Спасибо.
- Да за что, миленькая, раздевайся, я чайку поставлю. Игорь! Иди-ка поухаживай.- Крикнула она громко. Дверь в ту же секунду распахнулась. Словно за нею всё это время стояли.
Здесь, в прихожей с низким потолком Игорь показался ещё выше, крупнее. Он был явно смущён и чем-то возбуждён.
-Здравствуйте , Елена Павловна.
- Здравствуй, Игорь, я рада, что ты поправляешься. Молодец.
- А я уже здоров!- в голосе проскользнули то ли обида, то ли вызов.
- Не петушись, родимый. Ишь хвост распустил, ровно павлин. Чего стал как истукан, поухаживай за гостьей.
-Нет-нет, я на минутку. Поблагодарить и вернуть вам. Вот.
- Ни в коем разе, голубушка. Посиди чуток, я чайком попотчую с медком. Янтарный медок, майский. Раздевайся, пообогрейся. Холода-то какие ранние, а пальтишко на тебе худое, не бережёшь себя, миленькая, ах, ах. Молодёжь! Горячие все. Этот тоже, вечно ему жарко. Ну чего аршин проглотил, помоги раздеться.
- Нет-нет, я же на минутку зашла, спасибо.
- Уважь старуху, посидим за чайком поговорим. Хоть речь живую послушать, а то с ним говорить разучишься. Целый день по-ихнему болтает. Дома ровно за границей живу. Ах, ах!
Елена Павловна рассмеялась и согласилась только на чашечку чая, не больше. Старушка уплыла на кухню. Игорь неловко подхватил пальто, уронив шарф. Оба наклонились поднять и коснулись головами .
Дыхание Игоря щекотнуло шею и мурашками рассыпалось по спине. Оба отпрянули в разные стороны. Шарф по-прежнему лежал на полу, как бы поддразнивая :- Ну что же вы медлите?- Игорь покраснел, движения его стали ещё заметнее скованы и неуклюжи, Он медленно приседая, потянулся к шарфу рукой. То же самое, чуть опережая его, сделала Елена Павловна. Оба ухватились за шарф и потянули каждый к себе, глядя друг другу в глаза.
И вдруг оба расхохотались, оценив комизм ситуации. Их смех был так заразителен и так красив своей беспечностью и молодой чистотой, что и на кухне не выдержали, рассмеялись и в прихожую просунулась голова Верочки.
- Что за смех?- спросила она, готовая прыснуть от души, но увидев Елену Павловну, стушевалась. Подбородок её ещё больше отяжелев, отвис, вытянув лицо, отчего вид у него стал почти дегенеративный.
- О, Верочка, и ты здесь?- спросила с нарочитой небрежностью. Присутствие девочки было почему-то не приятно.
- Да! И я здесь. Вот!- это уже было сказано с явным вызовом. Зелёные чёртики замелькали, забегали в глазах девочки,- Я сюда хожу каждый день. Вот… Мы занимаемся тригонометрией ..с Игорем.
- Замечательно. Очень приятно слышать – товарища в беде не оставляете.-
Изо всех сил старалась обойтись без иронии.
- Конечно, не то что некоторые готовы в чайной ложке утопить.
- Прекрати, Вера!- насупился Игорь, бледнея.
- А что?- Елену Павловну словно больно толкнули в грудь, намёк был очевиден, не в бровь, а прямо в глаз,- неужели есть такие?. -В деланном удивлении вскинула брови, с трудом преодолевая закипающее раздражение.
- Всякие есть.- она окинула Елену Павловну взглядом снизу вверх, задерживаясь на мгновение на её голубоватых чуть подпухших подглазьях (ах, как не хватало сейчас тёмных очков.) и затем очень тонко с торжествующей снисходительностью юности улыбнулась.- К счастью у нас в классе таких не бывает. Нету! О-хо-ха-ха.- Рассмеялась она, разведя руками, став снова прежней Верочкой, какой привыкла видеть её на уроках.
Как будто и не было только что буквально повзрослевшей на глазах , чем-то озлобленной женщины, способной больно уколоть взглядом, умно и незаметно оскорбить.
- Что с нею? Откуда такая дерзость. ?- и вдруг поняла, что девочка влюблена. Вспомнились её то агрессивное, то матерински заботливое отношение к Игорю, её задумчивые взгляды, её поза сидеть в полуоборота к доске и парте, за которой сидел Игорь, её неестественный смех и нервозность, когда его изредка вызывали к доске.
И тут Елену Павловну осенило : - Ревнует. Ко мне ревнует.- и она неожиданно для себя расхохоталась, неизвестно чему радуясь и чувствуя прилив благодарной нежности к ершистой девочке. Всё её недовольство и раздражение как рукой сняло.
- Ой , Верочка, С тобой не пропадёшь.
- А вы как думали. Наш 10 «а» в обиду никого не даст.
Игорь украдкой дёргал Верочку за рукав и то, что он делал это украдкой, нетерпеливо, досадливо хмуря брови, было почему-то приятно сознавать. И самой вдруг захотелось вытворить что-нибудь школярское, озорное. Ну вот , хотя бы напялить на кудри Игоря свою шляпку. Или чмокнуть Верочку в тугие тронутые персиковым пушком щёки. И только сознание своего общественного положения с трудом подавило вполне естественную в её годы шалость.
Она сама почувствовала, как она ещё молода, как близка к своим подопечным и в то же время как далека от их забот, мечтаний, какая глухая стена, непреодолимый барьер условностей между ними, пока они по разные стороны парт. И вновь знакомый страх, предвестник приближающейся беды, шевельнулся в душе.
- Господи, какой я стала суеверной. Какие-то предчувствия, всё что-то кажется, мнится, как богомольной старухе.- разозлилась она на себя. Радость её омрачилась. Стало грустно. Позавидовала Верочке, её детскому неведению и беспечности.
Сели за стол пить чай. Игорь сегодня был не разговорчив. Казалось, что он тяготится присутствием Верочки. Та же болтала без умолку, будто её прорвало. Слушать её было скучновато., но когда она упомянула фамилию Степанова, Елена Павловна заметила как Игорь зябко поёжился.
- Ой, это такой пижон, такой пижон. И такой наглый. Напялил на себя шляпу и считает, что все в него влюблены. Ха-ха-ха. Считает себя неотразимым мужчиной.
- Почему же Верочка, он действительно красив и смел. Вы же не знаете, что он меня от грабителей спас.
- Что-что? От каких грабителей? Ха-ха-ха! –злорадно рассмеялась Верочка.- Это же спектакль. Вся школа знает. Он перед каждым смазливым личиком героя изображает. Вот и вас хотел поразить своей силой, Робин Гуд, паршивый.
-Я что-то не поняла. Это что- розыгрыш был?
- Конечно, какая вы наивная, простите.
- Подонок он, - бледнея и в явном нетерпении прервал её Игорь.
- О, господи, страсть - то какая, Игорёк, одумайся. Какие чёрные слова о товарище!
- Он мне не товарищ, бабуля. Он для всех нас уже давно никто.
- Правильно, Игорь, его давно бы надо выгнать из школы.
- Подождите, подождите, не понимаю. Ничего не понимаю. То вы все друг за друга горой. И Степанов всегда первый за всех. И... и такая к нему… такое нетерпение к товарищу, просто слов не нахожу.
- Я повторяю ещё раз, Елена Павловна, он никогда не был и не будет нам товарищем.
- Что-то я вас не понимаю, друзья.
- Ой, и понимать нечего. Он такой весь, понимаете, такой… какой-то…не наш, - обрадовалась Верочка найденному слову.- Чужой. И скользкий. На всё у него приготовлено оправдание. Все плохие, один он хороший. Все виноваты, только не он. Гадкий он...внутри... А снаружи, может что-то в нём... но я бы не сказала.
-Дело не в наружности, Вера. Он считает, что ему всё дозволено. Пуп земли.
Всё его поведение обусловлено только одним желанием его я. Если я хочет, то это всё, никаких запретов. Никаких моралей и законов для него не существует. Напролом как мамонт.
- Всё это для меня странно. Никогда бы не подумала - Степанов — мамонт. -Елена Павловна не сдержалась от улыбки, представив клочья бурой свалявшейся шерсти на шкуре мамонта, увиденного ею в зоологическом музее в Ленинграде, рядом с волнистой гривой замечательно ухоженных волос элегантного вылощенного юноши одетого и обутого во всё импортное.
- Ещё хуже мамонта, он главарь всей нашей городской шпаны. Ой, Елена Павловна, если бы вы его слышали. Он, вообще, бесчеловечный. А циник какой. До мозга костей. И, вообще, он девчонок презирает, издевается.
- Удивительно, но я никогда не слышала от вас жалоб.
- Какие жалобы! Ой не смешите! Да его все боятся.
- Кто это все? - ополчился Игорь.
- Отстань! Я тебя не имею в виду. Боятся все : и учителя, и даже сама директор.
- Какая чепуха, Вера. В чём-то ты заблуждаешься. С каких это пор учителя стали бояться своих учеников. Я, к примеру, по себе сужу.
- Ой, Елена Павловна, вы другое дело. В присутствии вас он как овечка. Разве вы не замечаете. Как он смотрит на вас? Глаза как у барана и челюсть до колен.
- Что-то не замечала такого, - рассмеялась Елена Павловна.
-Ах, Верочка, ах, язычок! - вторила ей бабушка Маша, трясясь всем своим пухлым телом.
Игорь сидел насупленный, нервно барабаня пальцами по столу.
- А что я такого сказала? Вся школа знает, что он в вас…влюблён. О-хо- хо-хо! - залилась Верочка в неудержимом приступе смеха.
Игорь вскочил. - Как это гадко, Вера. Перестань сплетничать.
Он стоял красный, закусив нижнюю губу.
Елена Павловна растерянно улыбалась, втайне радуясь чему-то.
- Ах, батюшка мой, ну чего ты кипятишься? Да в такую красавицу просто
грешно не влюбиться!
- Бабушка Маша! - Теперь настала очередь краснеть и ей. Верочка нервно начала щипать батон и укладывать крошки на блюдце. Губы её были растянуты в подобие улыбки. Игорь сел и украдкой вытер пот со лба. Часы громко отсчитывали секунды тишины, полной недомолвок и намёков, грозящих стать откровением.
- Я так и не поняла, Верочка, почему же всё-таки Степанова все боятся?- поторопилась Елена Павловна нарушить неприятную тишину.
- А чего не понимать! Он же - сын.
- Сын? Чей сын?
Верочка удивлённо подняла брови, раскрыла рот, но Игорь опередил её.
- Нашего первого секретаря горкома.
- Ах вот оно что -о, - протянула Елена Павловна растерянно, вспомнив вдруг свой первый разговор с директрисой и её невразумительную просьбу быть к Степанову несколько снисходительнее, мальчик своеобразный,
.с комплексами и свой первый урок, когда она знакомилась со своими учениками, поднимая их с парт, согласно алфавитного списка. Назвав фамилию Степанов, она узнала в поднявшемся из-за парты светловолосого мальчика, своего спасителя.
Она откровенно радостно улыбнулась ему, покачав головой, на что класс, как она заметила, внезапно то ли насторожился, то ли как-то сник, и словно ветерок разочарования или недоверия прошелестел над партами и странный холодок во взглядах десятков глаз мгновенно стёр её улыбку. Она поняла, что этот мальчик не любим в классе.
- Так оно и есть, милочка, испокон веков повелось - у кого власть, у того и сила. А кто силён, тому и всё дозволено. А дети, они что - яблоко от яблони недалече укатится.
-Вот она народная мудрость, Елена Павловна, в первоисточнике. А вы никогда не задумывались, откуда у русского человека подсознательный, первобытный страх перед всякого рода начальством?
-Как-то приходилось, но об истоках не задумывалась. Когда-то я читала у какого-то классика об этом. Мне кажется эта черта обусловлена насилием.
- Вот именно! - обрадовался Игорь. ( Господи! Какая у него милая улыбка, - поразилась она, не столько улыбке, сколько чувством восхищения, охватившем её ) - Насилием над личностью. Ни один народ не перенёс столько насилия как наш, русский.
Вся наша история залита кровью и неизвестно от чьих рук её больше пролито - вражьих или своих. - Игорь горячился, торопился высказаться, словно боясь, что его прервут. Даже голос его дрожал от едва скрываемого волнения. Чувствовалось что задет больной для него вопрос и что он думал о нём давно и у него есть своё собственное мнение, но он не уверен в правомерности его и боится выглядеть наивным.
-К сожалению ты прав, Игорь. Это уже стало нашей национальной чертой.
А избавиться от неё нелегко. Нравственность народа складывается веками, как это не грустно для нас с вами. И таких как Степановы. Скалозубы и Держиморды жизнь будет плодить ещё долго.
- И что теперь нам сложить руки и молиться на него. Ой, Степанов, ах, Степанов!
- Зачем же , Верочка, задача школы, то есть нас с вами, в том и состоит, чтобы у нас не было таких чуждых нашей морали людей.
- О! Идея! - хлопнула в ладоши Верочка. - Давайте проведём вечер литературный вечер о всё дозволенности. Мы прошли недавно Достоевского. Можно сотворить что-то вроде инсценировки. Роль Раскольникова отдадим Степанову. Это его родная роль. Ха-ха-ха! Честное слово, вот будет потеха!
- А что? Идея заманчива. Надо подумать, - сказала Елена Павловна.- Значит так: человек противопоставляет себя обществу, свою мораль морали общества. Свободен ли человек в выборе своего действия. Может ли он быть всегда самим собой, оставаясь свободным в своих поступках, не идя вразрез своей морали? Всё ли дозволено человеку, живущему по законам своего я, если..-Елена Павловна запнулась, удивившись ходу своих мыслей.
-Если эти законы человечнее законов общества, но противоречат им в силу своей человечности, в силу недоразвитости общественного сознания, - сказал Игорь, заканчивая её мысль. Она ошалело смотрела на него, испугавшись чего-то. Он повторил её мысль слово в слово, словно прочёл.
- Ой, загнул, ну и загнул, Степанов человечнее всех, да? Так что ли?! Так!? - возмущалась Верочка, приставая к Игорю.
Тот, казалось , не замечал её. Впервые Елена Павловна смотрела в глаза Игоря открыто и бесконечно, как ей показалось, долго. Вчера они казались её чёрными. Глубоко печальными. Сейчас они были светлыми, с золотистой искоркой вокруг карего райка, с тревожной чернотой зрачков. И эта тревога вошла в неё, и она с трудом отвела взгляд, и прикрывая свою растерянность улыбкой, повернулась к Верочке.
- К Степанову это не относится, успокойся, Вера. И, вообще, это ни к кому не относится.
- Простите, Елена Павловна, разве нравственность отдельной личности не может быть выше общественной?-
- Такого не может быть, - поспешно сказала она.- Мораль общества всегда недосягаема для отдельной личности.
-Ну почему же? 150 лет назад дуэль считалась мерилом человеческих ценностей. Отказ от неё равносилен был смерти. Общество отвергало такого человека. Но были же люди, которые не принимали дуэль, считали её недостойным, пережиточным явлением, то есть их нравственность была выше современной им.
-Это исключение. Я остаюсь при своём мнении.
Она вдруг поняла, что говорит не то, совсем не то, противоречит самой себе, специально, назло себе противоречит, будто защищает что-то в себе от Игоря, от Верочки, от всех и от самой себя в первую очередь.
Внезапно всё опротивело : и разглагольствование этого болтливого мальчика, и тяжёлый, похожий на опухоль подбородок Верочки, и тёплый чай, пахнущий лекарствами.
Заторопилась домой, захотелось забиться в угол и никого и ничего не видеть и не слышать. Игорь с Верочкой проводили её до магазина. Дальше провожать категорически запретила.
Под ногами чавкало, хлюпало, промозглый ветер продувал насквозь, и колючий озноб сотрясал тело, и хотелось, чтобы дул ещё сильнее, ещё холоднее, чтобы простыть и смертельно заболеть и…умереть.
Мысль о смерти отозвалась сладостной болью и каким-то ехидным злорадством по отношению ко всему человеческому. Всё, что касается человека, и всё, чего касается человек, сразу становится бессмысленным. Только смерть имеет ещё смысл.. Ну, хотя бы, прекратить эту бессмысленность. Разве этого мало?
Захотелось вдруг назло всему человечеству, всем им, трепещущим в страхе смерти, бросить самой, швырнуть этак небрежно, с усмешечкой свою драгоценную в их понятиях жизнь под костлявые ноги её величества.
Вот, смотрите, чего стоит ваша драгоценность. Она дешевле дождевой капли. Капля уходит в землю, чтобы дать жизнь, а человек, чтобы сгнить, Так в чём же больше смысла?
В чём смысл жизни двух десятков тысяч горожан, загнанных гадкой ночью за кирпичные и саманные стены? Для чего они живут, работают, женятся, рожают, болеют от неподвижности и переедания, поругивают начальство и правительство за бутылкой водки, душатся в очередях за дефицитом? Для чего всё это? Кому нужен этот город, производящий лишь удобрение для кладбищ и за своё 250-летие не родивший ни одного ума, который бы удивил мир или хотя бы свою страну, да что там страну, хотя бы область, район?
Прав Игорь, этот город действительно попал в мёртвую зыбь. И я тоже. Разве моя жизнь отличается от их. Чем я лучше? Тем, что вижу их жизнь, а они не видят. Привыкли. И сама привыкнешь, подожди. Может быть только не успеешь. Чёрный крюк на потолке напомнил о своём существовании. Ноги отяжелели, шаги замедлились. Неожиданно споткнулась и упала на руки в грязь. Сумка вылетела из рук и куда-то пропала. Безуспешно долго шарила окоченевшими пальцами по грязи, по снегу
.
-Как в воду канула, - вслух сказала Елена Павловна.