КОЛЬЦО. Гл.5, 6, 7, 8
5. АТЛАНТИКА
Нехорошо, да, нехорошо он уехал…
Послезавтра пароход уже встанет в порт. Какая бездна, необозримая, немыслимая, неодолимая легла за эти две недели между ним и ею, конца-края нет — велик земной шар… слишком велик. За эти недели притупилось острое желание прыгнуть за борт; всем нутром он чуял, как рвутся связующие нити со всем своим — разве могут они не оборваться, если навалились такие глыбы чуждой водной стихии, которая стеной ходит за тонким корабельным бортом, грозно швыряет-болтает огромное судно словно утлую лодчонку.
Третий класс вповалку спит на палубе. Уже и дети не хнычут, даже самый дробный, — устали, замаялись. Стась Синица с сестрой Реней примостились в углу. Далецкие с целыми скрынями едут, всем кланом. Валентек с женой, аккордеон из рук не выпускает. Скарб, узлы, чемоданы. Хотят обжиться, врасти, укорениться, начать заново жизнь. Кажется, только один он и думает о возвращении.
Да, нехорошо он уехал. Ненадёжно. Никакой уверенности, что семья не станет уговаривать Анелю забыть его. Кроме самой Анели, у него лишь один союзник остался...
Переселенцы собирались возле хутора Далецких, кары две штуки, три телеги — ехать до станции. Немалая толпа провожающих-любопытных, и шустрая Янина среди них, со всеми подружками наобнималась-нацеловалась, Антусь ждал её, глаз не спуская. Но Янина, нашушукавшись с Реней Синицей, твёрдо ступая по жухлой траве и сурово глядя вдаль, с плотно поджатыми своими крохотными губками прошла мимо, на расстоянии руки, словно он пустое место. Антусь так и остался стоять с уже было открытым ртом… Янина уходила к своему хутору Буткевичей, даже спиной выражая презрение. Вот, значит, как — враг, предатель, изменщик.
Антусь метнулся к лопоухому младшему Высоцкому из остающихся, который переминался тоскливо у телеги:
- Янек, дай коня, ненадлуга!
Конопатый парень округлил глаза и выпятил худую грудь, закрывая собой лошадь:
- Сдурэл?
Антусь пошарил вокруг глазами. Вон двое с Детковцев, с велосипедами, свои…
- Франек, дай ровар! На полчаса.
- Не едзешь??
- Еду! Верну.
- Ну пэуно! Ровар табе… смяёшься?
Антусь, скрипнув зубами, отошёл, оглядевшись, незаметно вильнул в хлев проданного хутора Далецких. Через пару минут рыжий Янек-коневод с коротким вскриком удивлённо вытянул тощий палец — по большаку стремительно пылил всадник в сторону Друйска. Всё собрание, разинув рты, всполошилось:
- Куды ж ён? От холера!
Реня Синица встала в телеге в рост, тревожно глядя вслед и спрашивая брата:
- Стась, куда Антусь..?
- Да кто ж его знает... — растерянно бормотал Стась. — Шалёный...
Антусь гнал лошадь без седла по большаку, стиснув зубы; вековые жульвицы мелькали по сторонам — скорей, скорей… В тихое еврейское местечко ворвался, лихорадочно оглядываясь, скатился на землю у лавки, распахнул дверь, влетел вихрем. Местный молодняк на улочке, в пейсах и лапсердаках, встревоженно-приглушённо загалдел, но очень скоро визитёр выскочил обратно, запрыгнул на свою лошадку и так же спешно ринулся прочь… В тёмном проёме двери показался пожилой хозяин с выражением крайнего удивления на лице в широкой раме бороды, но оглядел своих спокойно и даже довольно.
- Мэшугэ... — укоризненно качая всей головой, сказал он и, обеими ладонями коснувшись кипы, развёл их в знак недоумения.
- Вот он! — вскрикнула Реня, которая так и стояла в телеге, напряжённо вглядываясь вдаль. Всадник нёсся по дороге обратно, оставляя за собой густой шлейф белой пыли. Отъезжающие-провожающие с новым недоумением наблюдали, как он пролетел по большаку мимо.
- Куды ж ён..? Шпацер у яго?!.. Не едет ваш Антусь, что ли? — спрашивали у Шапелей. Но ни тётка Альбина, ни старший Бронек, ни Костя с Леокадой не могли ничего объяснить.
- В Луги свернул, — сказал зоркий Стась, а через некоторое время показался от Лугов и сам Антусь верхом: приближался, перемахивая канавы и низкий кустарник. На вопросы и возмущения отвечать вразумительно не стал:
- Тихо! Тут я, тут. Еду я… Стихните! — отмахивался он от своих. — Дело было...
Реня облегчённо выдохнула и села наконец в телеге.
- Что, Реня? — ехидно прошептал сестре Стась. — Каб он не вернулся, ты б и не поехала?
Регина Синица промолчала, будто и не слышала. Не такая это девушка, чтобы болтать лишнее… и попусту.
- Что не спишь, Антусь? — Реня мягко тронула сзади за плечо. — Мутит, нет? Больше уже шторма не будет: слышала, матросы говорили, что этот рейс выходит удачный, спокойный, сказали — штиль. А тут и Амэрика гэта. Почти приехали. Хотя бы качке конец. Там другие заботы будут. — Она внимательно вгляделась в Антусево лицо. — Думаешь Далецких держаться?
Он кивнул.
- То рацья, — тихо сказала Реня. — Они прочно едут, насовсем. Назад им дороги нет, разем всё продали. Они хозяева крепкие, да и дядька их уже там, поможет. Эти не пропадут, всей фамилией.
Помолчали.
- Значит, расстаёмся? Стась хочет где-нибудь в городе. Ох, цо то бендже... — добавила она озабоченно и перекрестилась.
- А ты? Возвращаться не думаешь?
- Я с ним, Антусь. Боюсь за него. Малый ещё, ветер в голове, танцульки.
- Стасю лепей всех, — улыбнулся Антусь, — и один, и сестра старшая рядом. Як матка ты ему.
- Конечно. Я его с младенчества пильную. А теперь, когда ни тату, мамуни нашей нет, кто ж его доглядит? Есть-пить забывает. А ты не голодный, Антусь? Теклю Далецкую всё качка мучит, есть не может, мне отдаёт. Не хочешь, пироги какие-то, с Италии? Я припасла.
- Спасибо, Реня. Ты золото. Ты иди, сама поспи. Я тут посижу ещё, пока тихо и возни вокруг нет.
Реня перекрестила его и повернувшись, пошла в дальний угол к брату. Антусь видел, как она встала рядом со Стасем на колени и начала молиться, склонив голову на крепкой шее и шевеля губами. Чисто сама матка бозка, хоть статую с неё делай. Святая девушка...
______ ______________
ровар — велосипед (польск.)
пэуна — конечно (белор.)
жульвицы — ивы (польск.)
мэшугэ — сумасшедший (идиш)
шпацер — прогулка (польск. из немецкого)
рацья — разумно (польск.)
6. АРГЕНТИНА, ЧАКО
- ЧуднО всё-таки, — вяло шевелил губами лежащий на кожаных ремешках катреса Тадек Далецкий, обычно шебутной, но теперь умаянный работой, — называется в календаре листопад, ноябрь, а тут такая духовка...
- Это ещё весна только, — заметил его рассудительный брат Михал. — Что ж летом-то буд... — Михал зашёлся в кашле и остервенело заплевался, размахивая руками. — Ах ты курва, прямо в глотку лезет… Кури, не кури — всё едино, спасу нет...
Подошёл едва уже видный в темноте сам дородный дядюшка Далецкий — чакареро Леон.
- Ой, хлопцы, тож как вы удачно поспели — без вас куда как тяжко было бы! Сколько загородей успели поставить, почти вся жесть из гальпона ушла в дело. Со дня на день эта зараза вылупится и полезет, холера, а мы её..! — пан Леон яростно потряс кулаком. — Авось не уйдёт! Но тэраз что — пустяки. Вот помню, в двадцать третьем року — все покрыто было! Вшистек! День и ночь все скопом, с лопатой даже детки…
Пана Леона прервал нарастающий вопль — из-под навеса выскочила женская фигура и заметалась вокруг, белея рубахой.
- Як то можно! — восклицала Текля Далецкая, приплясывая на месте. — Кыш, холера! Каб табе! Уууух, ух! Аа-а-а! А! Ааааа! — членораздельные слова иссякли, обернувшись отчаянным воем.
- Бабы дуже занервованы... — уныло сказал её муж Михал, и тут же вскрикнул: — Куда?!
Текля, захлёбываясь воем и слезами, перебиралась, изворачиваясь, всё выше и выше, и белое пятно её рубахи оказалось на самом верху кровли. Но и там она продолжала завывать, притопывая ногами и яростно расчёсывая себя.
- Жрут, жрут! — кричала она, — поедом едят! Чи то комары? Чи то мошки? Клопы? То вампиры, кровопийцы! То наказание господне! Ад кромешный! Спать нельзя! Дети все в ранах! Все чешутся, в язвах! Что это за жизнь? Что это за хата, в которой быть нельзя? Дверь закрыть — как в печи пирогом сесть! Испечься заживо! Вокруг хаты тигра ходит! — рыдала Текля.
- Нету тут тигров... — поспешно возразил снизу Михал. — То кошки большие, с нашего волка… Будто у нас волков нет? Волков не страшно?
Внизу к её воплям уже подключился целый женский хор и детский рёв и скулёж.
- Ну, понеслось... — пробормотал Тадек.
- На улице жить! Как эти дикие тут — где поел, там и поспал! — продолжала предъявлять счёты Текля, распалившись. — Лопочут по-своему — откуда знать, чего ему надобно? Вон с какими ножами ходят, голые, едва тряпкой прикрыты — срам смотреть!
- Да индейцы тут смирные, — уговаривал снизу Михал жену, — за еду работают...
- Что за это дождь? — как в ведре топят, с головой, не вздохнуть, спасу нет нигде, потоп библейский! — не унималась Текля. — Что за реки? — кто там плавает, какие гады, искупаться нельзя! Ни лекаря, ни школы — как детей учить? — Ярость Текли постепенно переходила в слёзные жалобы. — За какие такие грехи мне тут мучиться? На что мне гэта Амэрика? Куда ты нас завёз? Каб ты сгарэл!..
Михал уже и не пытался унять этот женский бунт и молча курил со слезами на глазах.
На крыше завозилась и поднялась ещё одна фигура — сам чакареро Леон:
- Сил, вижу, у тебя, Текля, много — вот тебе лопата, иди копай яму!
- Какую яму? Могилу себе, что ли? — истерически взвизгнула Текля.
- Дура, — спокойно и веско изрёк пан Леон. — Завтра всем большая праца — рвы копать. Пока лангаста не летает, поползёт, там её жечь будем. Окопы в полный профиль, як на войне. Можешь прямо тэраз, по прохладе, начинать, чем глотку драть попусту. А мы все спать пошли.
_________ _______________
катрес — кожаная раскладушка (исп.)
чакареро — фермер (исп.)
гальпон — сарай (исп.)
тэраз — сейчас (польск.)
рок — год (польск.)
вшистек — сплошь, все (польск.)
праца — работа (польск.)
лангаста — саранча (исп.)
7. СЕЛЬВА
В ясный зимний июльский день Леон Далецкий со всей свитой возвращался на свою чакру триумфатором, восседая наверху повозки.
У дверей глинобитного домика под камышовой крышей невозмутимо маячил, посасывая бомбижу в тыковке, знакомый ему гаучо с тёмным лицом в глубоких бороздах, словно вырезанным из коры древнего дерева, в пыльном сомбреро и широченных шароварах-бомбачос.
- Буэнос диас, амиго! — не удержался пан Леон поделиться распиравшей его радостью, спускаясь на землю.
- Буэнос диас, — охотно откликнулся старик, и они бодро затрещали на кастиже, передавая друг другу тыковку с матэ. Антусь выловил только одно уже знакомое «куанто» — «сколько». Ясно, о чём речь — почём скупщики берут нынче «вату» — хлопок; важнее новости в округе нет. Будет хорошая цена — не напрасны окажутся весь пролитый пот, все тревоги, боли и надрыв, будет заслуженный праздник, будут деньги, покупки, жизнь закипит, будут браться кредиты и новые земли.
Подъезжая к чакре, увидели, как на безупречно чистом горизонте неба сгустилась тень. Что за туча? Ветра нет. Откуда?
- Туча, да не та, — вглядывался пан Леон. — То манга летит. Слышал, местные говорили, радио сообщало — две манги будут.
- Что это?
- Да знов лангаста, холера её возьми. Саранчи стая. Вишь как, тучей солнце заслоняет. Если сядет — всё, спасу нет, объест до последнего листика, одни шпеньки останутся.
- А что нам делать?? — напружинились наизготовку младшие Далецкие.
- Не колыхайся, хлопцы, — усмехнулся пан Леон. — Сейчас что. Урожай собрали, сдали. Самое дрэное, когда в ноябре, под конец весны эту лангасту приносит, как в прошлом року было. Вот тогда была крышка — второго сева срок прошёл, и по третьему разу сеять уже поздно. Остаётся молиться матке бозке… Но и сейчас радости мало.
Манга в этот раз на землю Далецкого не села, ушла дальше, и весь клан Далецких вздохнул с облегчением, радостно бормоча проклятия ей вслед. Даже ненавистная саранча словно почуяла и убоялась их пламенного азарта первой удачи. Четверо младших Далецких, поработав сезон на дядюшку Леона, брали теперь собственные земли.
- Что, Антусь, не надумал? Своя земля! Ты только представь…
- То вы, Далецкие, — неуверенно возражал Антусь. — Вас тут много. И вы ж с пенёндзами приехали, навсегда. А мне… вернуться надо. Моя доля там осталась… дома.
- Ты подумай! — соблазняли возбуждённые Далецкие. — Разве мы не поможем земляку, если что? Ты нам хорошо помог этот год!
- Так-то так… но на сколько вы кредиту взяли? Плуги, бороны, сулка, лошади, мулы… Трактор ещё пан Леон хочет брать. Сколько вышло, ну?
- Четырнадцать тысяч песо.
- Четырнадцать! Фью... — присвистнул Антусь, — это же и подумать страшно... Куда уж мне — голый приехал… Когда это вернуть возможно? Вон пан Леон всё поминает двадцать третий год, когда за тонну ваты пятьсот восемьдесят песо давали. Где тот двадцать третий год, будет ли так ещё? Он только проценты отдаёт, шесть лет… Мне нельзя столько, — отнекивался раздумчиво Антусь.
Скребли и раздирали противоречивые мысли. Эх, вот бы эту здешнюю землю перенести домой… Как говорят в России — за морем телушка полушка, да рубль перевоз.
Выехали затемно, до рассвета, пока не началось нещадное солнечное пекло, не позавтракав, — взяли маниоку и сало.
В резком утреннем ветре стаями заполошно носились, вертя «ласточкиными» хвостами и свирища, хищноклювые пёстрые попугаи, тревожно возвещая всей округе приближение неминуемой беды. Антуся внезапно посетило подспудное сомнение: а точно ли есть у них право крушить то, что не ими создавалось столетиями, этот девственный мир со своими правилами и законами жизни? Благо ли их вторжение...
Но Далецкие восторженно и жадно оглядывались. Им явно уже мерещились на месте этих непроходимых зарослей ровные поля с грядками ростков «планты»; созревшая планта, усеянная коробочками с белой волокнистой «ватой»; тюки этой их собственной «ваты», увозимые возами и грузовиками; превращение «ваты» в шелестящие пачки песо… Незаметно радостное вдохновение Далецких захватило и Антуся. А что, в самом деле, вот она, своя — своя! — земля, бери и владей, чем не король?
Неподалёку взвился пыльный фонтанчик земли.
- О, то дрэно, — озабоченно нахмурился Леон Далецкий. — Броненосец драпает…
- Кто?
- Армадижо... пичисьего их тут кличут.
- Что ещё за зверь? Опасный? — стал беспокойно озираться Антусь.
- Да не. Сам собой он безобидный — так, жучков, мурашей разных ест. МалЭнький, с кошку. Вроде ежа, но крепче, в панцире. Як жолнеж. Вкусный… ежели споймаешь! — он пужливый, курва. Ты его и не чуешь ещё, а он чует и за хвилину в землю — пых! — и пошёл. Но людям вражина — такую шкоду делает, весь грунт ходами портит, подземными. Коровы ноги ломают. Конь копытом попадает в его нору — верховой кубарем летит, можно и шею сломать… Ну ладно, пора! За дело! Тадек, Франц, за лопаты. Топоры, пилы — разбирай.
Лес стоял враждебно, неприступно, казался неодолимым. Колючий, неведомый, неразрывно переплетённый тысячами нитей в единое целое полотно; ощетинился, взявшись руками тысяч ветвей и лиан в единый фронт.
Но ничего, они, Далецкие, одолеют — по кускам отвоёвывая своё: разделяй… то есть, отделяй, частями, и властвуй! Сделать просеку, разодрать, вспороть эту чащу, вырыть ров, окопать обречённый на судьбу плантации кусок, а там зажечь, и пусть пылает исполинскими свечами на куличе их будущего благоденствия!
...Родился маленький звук — щелчок, треск — так, пошлО дело, достали и этого титана. Дрогнули корявые ветви, Антусь двинулся отойти от места расправы и внезапно почувствовал, что ступня ныряет в мягкий бездонный грунт. Лихорадочно рванулся, но с удивлением понял, что нога уходит ещё глубже, что-то держит её в этой глубине и не поддаётся. Словно он угодил в капкан! Глазами метнулся вверх и увидел, как прямо на него надвигается лесной гигант в ярости неотвратимого мщения, нацелившись всеми копьями своих колючек, а под землёй надёжно уцепив ногу человека-губителя клещами мощных корней... Конец! — пронеслось в голове — всему, вот сейчас, на этом месте, конец… как глупо. Вспыхнуло лишь одно: изумлённые глаза Анели, роняющей ладошки кленовых листьев в питерском парке…
__________ __________________
бомбижа — трубочка с ситечком на конце для питья матэ (исп.)
гаучо — скотоводы Аргентины, Уругвая, части Бразилии; испано-индейский субэтнос
кастиже — латиноамериканский диалект испанского языка
чакра — усадьба, ферма (исп.)
пенёндзы — деньги (польск.)
сулка — повозка
дрэно — плохо (польск.)
жолнеж — солдат (польск.)
8. ЗМЕЯ
- Ма-лач-ко! — привычно возгласила Текля, подходя с подойником. — Лекарство тебе. Ходи сюда.
Она пустила с края подойника в большую кружку девственно-белую струю и стала смотреть, как Антусь осторожно приложился губами.
- Ну, дОбро идёт? — Антусь кивнул. — Быстро ты поправляешься. Всё с него, с молочка! Честно сказать, как тебя на чакру привезли, все подумали, что тебе крышка... Ой, ой... — она горестно закачала головой. — Хоронить приготовились — лежит, весь битый, без сознания, разодранный, а кровищи натекло… ух. Даже вон тот чех, ветеринар с Пэньи, тоже так и решил, что дело дрэно — теперь уж тебе скажу. А ты вот как! Семижильный оказался — молодца-а! Глядишь, скоро и малету в руки, да вату сбирать, со всеми. Может, кислого молочка тебе? Тоже целебное. У меня слоик есть. Нет? Ну, гляди, а то долго-то оно не постоит.
- Дякуй, Текля. Я ничего, добре. — Антусь улыбнулся благодарно.
- А что это ты, гляжу, сбираешься, куда?
- Попробую рыбы наловить.
- Рыбы! Ну, не знаю… Я тэй рыбой здешней гребую… кто её знает, что она за рыба. Но Михал, Франек — ничего, полюбили даже. Эх... то ли дело наши щучки, да окушки-плотвички, а линя какого бреднем сбирали? И-эх…
Текля махнула рукой и понесла подойник дальше. Антусь поглядел ей вслед и нахмурился. Не дело это — так долго обузой быть Далецким. Пока лежал, детей Далецких грамоте учил, читал им, буквы показывал, теперь вот хоть рыбу добывать, всё польза. А снова вату… и так каждый год… всегда? Весёлая жизнь, нечего сказать.
Он собрал снасти и вышел наружу.
Что-то малозаметное царапнуло взгляд. Антусь вгляделся. Толстый свисающий с ветки стебель странно шевельнулся, приподнялся вверх и сложился в узел… змея! Антусь оцепенел от омерзения. Маленькая змеиная головка облизнулась тонким языком, следом молниеносное движение вниз, в сухую траву, и в воздухе, охваченная петлями змеиного тела, забилась крыса, истошно пища. С одной стороны смертельной петли судорожно вытягивались розовые голые крысиные ноги с длинными когтистыми пальцами, с другой отчаянно разевала пасть запрокинутая остроносая мордочка в мелких зубках и беспомощно сжимались в кулачки передние лапки, так похожие на человеческие. Налитые петли змеиного тела даже не шелохнулись, держа свою жертву на весу... Вскоре крыса затихла и замерла, вытянув растопыренные задние ноги. Тогда началось неторопливое движение откуда-то снизу этого узла из двух тел, показались распахнутые створки змеиной пасти, плотно охватывающие крысиную, только что пищавшую головку и стали медленно продвигаться, чулком надеваясь на крысиное тельце с взъерошенной шёрсткой, оскаленная крысиная мордочка исчезла внутри…
Изнемогая от брезгливости, Антусь посмотрел ещё раз на уже окоченелые крысиные задние ляжки, всё торчавшие из блестящей змеиной петли, попятился, и бросился, спотыкаясь, назад к гальпону.
- Ты чего? Случилось что? Лица на тебе нет, — блестя потными плечами и лбом, средний из братьев Далецких, Франек, поставил к стенке вилы.
- Там змея… крысу жрёт… недаром гадами кличут...
- Тьфу… дрянь, конечно. Ты не гляди. Людям не опасно. Эти ж не ядовитые, давят только… Службу несут. Як кошки.
Сцена не выходила из головы, наполняя мрачным отчаянием. Попался, как эта крыса… Неведомые рыбы, птицы, гады, насекомые, растения — всё чужое, грозящее гибелью, чужой непонятный язык, чужая жизнь. Когда ещё она станет своей? Когда ты будешь ею распоряжаться, а не она тобою?
Королём надеялся стать, как похвастал Анельке... Здесь заложить своё королевство? Сначала надрываясь жалким каторжником, опутанным кредитами и долгами? Сколько? Целая жизнь нужна, чтобы встать здесь на ноги: повалить гигантские стволы вокруг непролазных зарослей, сутками жечь их, задыхаясь от копоти, ковырять упорные горелые пни, веками враставшие в почву; потом годы — в страхе дрожать за драгоценный урожай, которому грозят то непредсказуемые засухи, то налёт наглой саранчи, от которой нет спасения, с которой не договоришься, не испугаешь и не предусмотришь… В любой момент раздастся тихий шелест, тучи тварей нагрянут, заслонив нещадное жало небесного пекла, сядут на политые твоим жарким потом поля, облепят бережно выращенные нежные ростки и в считанные часы оставят тебя нищим… Спасаясь от невидимого дыма польворино, затыкать уши и ноздри ватой; жить и спать на улице, забираясь под камышовую хилую крышу шалаша только в ливень, который сутками падает стеной, не давая дышать, но молясь на его приход, потому что без этой лавины воды сеять нельзя, хлопку она необходима…
Разве позовёшь сюда Анелю, на эти адовы муки? Обещал сделать королевой, а в итоге предложить рабскую каторгу в этом богом забытом краю? Видела бы она этот край, необъятный, вчуже красивый, но не твой, упирающийся, мстящий и вовсе не спешащий стать твоим…
Однако как возвращаться с пустыми руками? Собранного пока едва хватит только пересечь обратно Атлантику. Или ехать скотиной, прячась в корабельном трюме?
В город, в город… пусть там и впроголодь придётся перебиваться. Слухи идут, что с работой в городе везде стало туго, кризис какой-то, но здесь это не жизнь, а выживание, постоянно на краю гибели, краха и разорения.
_______ ___________________
малета — лоток для сбора хлопка
слоик — стеклянная банка (польск.)
дякуй — спасибо (белор.)
польворино — очень мелкая кровососущая мошка
(Продолжение http://proza.ru/2023/10/11/1382)