Глава №1
Когда-то миллионы лет назад в этих местах свершались немыслимые катаклизмы. Земля чудовищною силою то сжималась, как меха гармони, образуя равномерно и строго параллельно расположенные горные кряжи, то уходила под невесь откуда-то взявшиеся воды по самые вершины гор, то снова обнажалась перед солнцем уже дном испарившегося неведомо куда моря.
О нём теперь напоминали лишь ноздреватый известняк, распиливаемый на кирпичи, да зализанные, заглаженные ливнями и ветрами бывшие вершины кряжей, ставшие ныне многокилометровыми перекатами, ползущими то куда-то вниз, в глубь котлованов, то поднимающимися в высь, в небо, и дорога на них кажется стоит пугающе вертикально, как столб.
Поднявшись по ней снова скатываешься в очередной котлован, называемый здесь падиною. На дне её обычно ручей или речка, застрявшая в непроходимых камышах или зеркальная гладь прудов с плавающими в них гусями и утками. Поодаль от воды бело-голубые мазанки под красной черепичной крышей, прячущиеся в тени пирамидальных тополей и белых акаций.
В одной из таких падин вытянулся вдоль задыхающейся речушки небольшой городок, сдутый к её берегам удушливым дыханием белых от зноя астраханских песков. Вчерашнее село, зелёное от обилия садов и огородов, и новых скверов и газонов, спешно разбитых новой властью, изнывающей от жары, не испытало на себе катаклизма от перехода к новой формации.
Сельчане, проснувшись горожанами, не почувствовали и не осознали происшедших с ними перемен. Ничего не изменилось в распорядке двадцатитысячного населения. Всё шло своим чередом, повинуясь законам природы и проводимой кем-то сверху политики.
С разрешения Всевышнего народ плодился и размножался, с разрешения властей застраивал пустыри и расширял кладбища. Прокурорский надзор позволял более или менее соблюдать справедливое равенство в распределении материальных благ. Простой рабочий люд с некоторых пор не отличал рабочее время от досуга и не просыхал даже в зной, когда температура превышала 40 градусов по Цельсию.
Всё это известно и без учебников каждому живущему в нашей обезбоженной стране.
В этот новоиспечённый городок приехала учительница английского языка. Стояли последние дни августа, преддверие осени, но лето продолжало царить в стенах городка, который жадно припал иссохшими ртами улиц к единственной речушки, выпитой до дна зноем лета, и теперь томился в жаркой пыли, тщетно прячась в чахлую тень акаций.
Весь от печных труб до придорожных канав припорошенный серой мучнистой пылью, выглядел он не живым, заброшенным людьми и только собаки и куры у ворот напоминали о жизни, существующей где-то за стенами и мутными стёклами окон.
Автобус остановился посреди площади, окружённой двухэтажными зданиями дореволюционной и современной постройки. Когда-то филигранная ажурность гипсового орнамента, уже местами затёртая штукатуркой, казалась убогой и нелепой рядом с бастионом власти из стекла и бетона, обсаженного голубыми елями и кустами цветущих роз.
- Гляди-ко! Ели- то –голубые. Небось каждую ночь обмывают.- В мужском голосе то ли зависть, то ли озлобление.
- А ты оборотись назад. Вишь наш сквер. Уж точно от слова скверно.
В салоне засмеялись и зашуршали пакетами и сумками и потянулись к выходу. Дурно пахнуло разогретым асфальтом и пивом. Поодаль под ещё густой тенью акации стояла пивная бочка на колёсах и небольшая очередь полуобнажённых мужчин. Кто сидя на корточках, кто стоя, пили из кружек и литровых банок, выплёскивая пену и остатки на плавящийся асфальт.
Кислый пивной парок расползался по площади. На краю аллее, зелёным туннелем простёртой посреди широкой улицы, на скамье сидела группа подростков. На одном из них широкополая ковбойская шляпа. Выглядела она здесь, в этом провинциальном убожестве, как-то вызывающе нелепо.
- Значит мне по этой аллее?
- Да-да, доченька, прямёхонько, прямёхонько до самой школы.
-Спасибо, бабуля, до свидания.
Скамья, где только что сидели подростки, опустела. Всего лишь на пару секунд повернулась к старушке и словно их ветром сдуло, ни одного. Учительница даже привстала на цыпочки, оглядывая кусты, но тщетно, ребята словно растворились.
В их бесследном мгновенном исчезновении было что-то мистическое. Невозможно среди белого дня куда-то бесследно исчезнуть, спрятаться. Да и зачем прятаться. Смутное беспокойство, тревожное ожидание чего-то непредвиденного овладело ею. Она шла по аллее, беспрестанно оглядываясь и кося глазами по сторонам.
Ей всё время казалось, что кто-то следит за ней. Она чувствовала кожей спины чей-то взгляд. Чемодан тяжелел с каждым шагом. Она остановилась передохнуть и едва нагнулась, чтобы поставить чемодан, как что-то тёмное накрыло её лицо и одновременно и сумку и чемодан потянули в разные стороны.
- Что вы делаете!? Не смейте! Помогите!
-Лечу-у!- раздался чей-то звонкий крик. Послышались удары, хруст веток, грохот, вскрики.
-Ты что? Озверел?
-Ещё не успел. Дуйте отсюда!
Топот удаляющихся ног. Тревожная тишина и звонкий мальчишеский голос: -Вот и всё. О кей!
Она стояла в той же позе, вцепившись в ручки чемодана и сумки. Кто-то снял с её головы тёмную тряпку. Перед ней стоял высокий паренёк в ковбойской шляпе и голубой безрукавке со множеством заклёпок и кармашек.
- Испугались?
- Ещё бы! Спасибо вам. Огромное спасибо. Вы просто спасли меня.
-Ну что вы.- Голливудская улыбка слегка смягчила неприкрытую насмешку в голосе.- Не стоит. Эта местная шваль,- он брезгливо сплюнул,- иногда любит пошутить над приезжими. Вы ведь только что приехали?
Она молча кивнула, оглядываясь. Перевёрнутая скамейка да помятые кусты- следы драки- вызвали в ней и восхищение и недоумение: как этот узкоплечий костлявый паренёк с такими изнеженными тонкими пальчиками ( он так изящно потирал ими подбородок, маленький, женственно округлый, так разительно не соответствующий верхней части его лица голливудского героя с его ослепительной широкой улыбкой, насмешливо сощуренными умными глазами), как мог этот тщедушного телосложения мальчик расправиться с хулиганами-грабителями и не с одним, а скорее с тремя, а может и больше?
- В чём дело, гражданка? Что за крики?- Откуда-то, как из –под земли, вынырнул милиционер в расстёгнутом кителе, с блестящим от пота багровым лицом. Он зачем-то схватил учительницу за руку и вопрошающе посмотрел на подростка.
- А кто кричал? Никто не кричал.- В голосе подростка насмешливость сменилась металлическими нотками непререкаемости.
- Простите.- Милиционер выпустил её руку и заметно стушевался и даже как-то заискивающе умильно вытянул шею в сторону подростка.- Наверное мне показалось.. Жара-то какая...В голове поневоле звенит.
Он вдруг начал застёгивать китель, затем вытащил из кармана брюк смятый платок и стал усиленно вытирать лицо.
- Ну ладно,- обращаясь к учительнице, сказал подросток,- городок наш маленький, увидимся. До свидания.
Он раздвинул кусты и исчез.
-А кричала я. Меня пытались ограбить. Но этот паренёк.. Вы не знаете, кто он?
- Вы сами скоро узнаете.- Милиционер тяжело вздохнул.- Вам куда?
- Мне до школы.
- Тогда нам по пути. Давайте ваш чемодан.
- А всё же, кто он? Я бы хотела поблагодарить его родителей.
- А вам зачем в школу?
- Я приехала работать. Преподавать английский.
-Вам и карты в руки. Вы сами с ним познакомитесь. На первом уроке.
Школа, куда учительницу направили из гороно, была двухэтажной. Выложенная из позеленевшего от времени известняка, под железной крышей, с фигурными башенками, с огромными окнами, высокая, просторная, казалась она чуждой городу, случайно задержавшейся в нём.
- Бывшая гимназия.- Не без гордости заявил милиционер, прощаясь. В коридоре, просторном, широком стояла гулкая напряжённая тишина, готовая взорваться с первым ударом колокола, подвешенного под лестницей. Под ним восседала на табурете суровая старуха в тёмном надвинутом по самые глаза платке. Баба Тоня - уборщица и дежурная по школе. Она вопросительно и строго взглянула на вошедшую.
- Скажите, пожалуйста, где мне найти директора?
- У себя. Вторая дверь, налево.
- Спасибо, бабуля.
-Глядикось, какая обходительная.- Удивилась старуха, провожая цепким взглядом плоский чемодан и брючный костюм, изрядно смятый под коленями.- А ведь в мужских портках и в очках для слепцов, надо же. Тьфу! Спасибо, бабуля.. Чья же это такая фуфырица?
- Директор, полная, крашенная хной дама в жёлтом кремпленовом костюме, встретила сухо и бегло просмотрев документы, сразу же отослала к завхозу.
- Он знает всё. Прошу прощения, У меня вызов в горком.
Баба Тоня, подобрев от любопытства, вышла даже на школьный двор, чтобы показать кирпичную пристройку у спортзала, где располагался завхоз.
- Там он, деточка, там. Сидьмя сидит, бирюк бирюком. Ты не бойсь его, не бойсь. Требуй своё. Криком возьми, крику он боится, деточка. Выходит ты за покойного Ивана Петровича. Царствие ему небесное, золотой был человек.- Она перекрестилась.- Да не уберёг себя. Ох-хо-хо-хо. Надорвал сердечко родимый, надорвал. Да не без чужой помощи. Гляди сама не обожгись. Да что говорить.- Она махнула рукой и ушла на своё место.
Школьный завхоз вовсе не выглядел бирюком. Напротив, он оказался чрезвычайно словоохотлив. Низкорослый, щупленький, неопределённого возраста, затянутый в куцый серенький пиджачок, он бестолково суетился, осыпая её пустыми как семечная шелуха фразами, на которые можно не отвечать.
От его трескучего голоса и щенячьей суеты ей стало дурно и она опустилась на стул. Он умолк, заглядывая ей в глаза, виновато улыбнулся.- Простите, я , кажется, не представился. Леонард Семёнович, здешних мест завхоз… С оригинальнейшей фамилией.- Он не приятно растягивал ударные а.-Великанов.
Он подмигнул тёмным каким-то незрячим глазом и, протягивая руку, залился смехом. Чувствовалось, что этот человек всю жизнь страдает от насмешек в адрес своей фамилии, вопиюще не соответствующей его внешности взбудораженного чем-то щенка.
Действительно, что-то собачье проскальзывало в суетливости движений его поджарого тела, в отрывистом как лай смехе, в частом оскале зубов и особенно в непрестанном облизывании губ розовым кончиком языка. Разительным контрастом на этом подвижном гримасничающим лице были глаза. Глубоко вдавленные, узкие, чёрные без зрачков, они казались мёртвыми и в них было тяжело смотреть.
-Невронская.. Елена Павловна.-Она словно не замечала протянутой руки.- Учитель английского. Мне сказали, что вы всё знаете, касательно меня.
- Всё, что мне известно касательно вас,- он, конфузясь, сунул руку в карман пиджака,- не выходит за рамки моей служебной компетенции. Но я надеюсь, что мы с вами.
- Боюсь огорчить вас. Кстати, что с моим жильём?
- С жильём? О-о! Вам повезло. Квартирка из двух комнат, кухонька и прочее. Соседи, ой! Тихие на редкость.- Он даже взвизгнул, давясь от смеха.- Между прочим, я тоже ваш сосед.
- Какая прелесть.- Невольно вырвалось у неё с откровенной иронией.
- Вы это успеете оценить несколько позже. Да-а? А где ваша мебель? Вещи?
-Со мной,- вспыхнула Невронская.
Внезапно, словно со стороны, она увидела себя в чужом городе, в захламленной комнатёнке, рядом с человеком, вызывающим в ней чувство неприязни, но от которого теперь зависит её сегодняшняя жизнь и ей смиренно надо терпеть его общество и ожидать дальнейшего решения своей судьбы.
Всему и всем чужая. Без денег. Без друзей и родственников. Одинокая. И так всё вокруг стало мелким и ничтожным, что она с болезненной тоской ощутила как незначительна и бессмысленна будет ожидающая её здесь жизнь.
Стоило ли бежать сюда, сломя голову, в эту глушь, где со слов милиционера неделю крутят один и тот же фильм в единственном кинотеатре и общественная баня работает два дня в неделю. Чего можно ждать здесь?
- Тэкс, тэкс. А на чём, извините, если я интересуюсь, вы будете почивать?- Лицо его сморщилось в пошловатой улыбке.
- Постель всегда пробуждает в мужчине самца.- Зло сказала она и всё даже передёрнулась от брезгливости, что не осталось не замеченным Леонардом Семёновичем, отчего он стушевался и на какое-то время потерял дар речи.
- А-а вы колючая,- пробормотал он, приходя в себя. Он как-то сгорбился и ещё больше проявилось в нём сходство с собакой, поджавшей хвост.- А сперва мне показалось в вас мягкость, ущемлённость некая ..души. При вашей чрезвычайной женственности. Очень жаль. Очень…Очень.
-Адрес!?
-Что? Какой адрес?
-Адрес моей квартиры. И ключ.- Елена Павловна требовательно протянула руку.
- Ну уж вы чересчур. Не сердитесь и простите, если я вас ненароком обидел. Молчу, молчу. Десять минут и я всё сделаю.
Он выскользнул за дверь, не объяснив, что собирается сделать.
Вернулся Великанов через пол часа, весь в пятнах извёстки и паутине.
Учительница стояла посреди комнаты . Очки держала в руке и он впервые увидел её глаза и поразился не столько молодости её лица, сколько выражению глаз. И не то чтобы ужаснулся, а как-то обмер в тоскливом предчувствии.
Такой взгляд был у его друга за час до рокового конца. Разве он мог тогда предположить такое от Николая, пьяницы, бабника и закостенелого холостяка, когда забежал к нему стрельнуть пятёрку до получки. Что может быть странного в мужском лице после чрезмерного возлияния? Но ведь что-то было.
Такой же взгляд. Та же отупляющая отрешённость или обречённость. Но всё это припомнилось позже, когда уже всё случилось. И когда он вернулся, чтобы отдать сдачу с 25 рублей, было уже поздно. Николай стоял на цыпочках, босиком и его голубые ногти с венчиком грязи под ними едва касались пола. И ужасно странно было видеть шестипудовое тело, стоящее на ноготках в безмолвном равновесии с руками, вытянутыми по швам.
Конечно, каждому своё. Но - учительницу жаль. Уж очень молоденькая.
Он помог ей подняться в кабину грузовика и сел за руль.
-Выпросил машину в коммунхозе, но придётся самому. Шофёр опять с Бахусом в обнимку. Алкаш законченный, беда. Но вы не волнуйтесь, у меня права.
Езду он любил быструю, а присутствие пассажирки разбудило в нём самолюбие и Великанов гнал машину лихо, часто поглядывая на Невронскую.
Ветер развевал её волосы, обнажая шею с чёрными крапинками родинок. Какое-то смутное воспоминание шевельнулось в душе Леонарда Семёновича.
- Хороша, - заключил он, задерживая взгляд на её груди. С такой грудью только и жить, наслаждаясь Может ему померещился тот её взгляд. Взгляд самоубийцы. При такой внешности и молодости – немыслимо.
Чужой город. Страх перед первым уроком. Что первый - за версту видно. Что ещё? Она же начинающая. Ясно, девчонка. Совсем ребёнок. Но хороша, чертовски мила. А грудочки, как пиалы узбекские.
Внезапно Невронская вырвала руль из его рук. Тело швырнуло к двери, что-то со страшным визгом и треском пронеслось мимо. Его несколько раз подбросило вверх и последний раз, опускаясь вниз, почувствовал как ступня упирается во что-то знакомое, упругое. Резкий толчок и он лбом ударяется о руль.
Потом, словно сквозь туман он увидел серую полосу асфальта, улицу, тени от деревьев и Невронскую, прислонившуюся к стволу. На белом как мел лице некрасиво кривились губы, подрагивая. Она пристально смотрела в глаза Великанова, не мигая, и он улыбнулся ей той неуместной глупой улыбкой окончательно растерявшегося человека.
Лицо Невронской сморщилось. Она медленно стала сползать спиной по стволу акации, пока не ткнулась головой в колени. Плечи её судорожно затряслись.
Леонард Семёнович толкнул дверцу, ещё не осознавая случившегося, и спрыгнул на асфальт. Он оглянулся. У него подкосились ноги.
Весь борт был распорот надвое и ощетинился белой щепой. Измятые кусты и дальше два огненно красных рельса, торчащие посреди дороги. Следы колёс на газоне начинались в нескольких метрах от них. Ещё бы мгновение и… Сердце сжалось и так страшно долго молчало, что он ужаснулся. –Всё. Конец… Конец.
Но оно отпустило. Неимоверная усталость обрушилась на него. Каждое движение стоило усилий. Невронская сидела на корточках, сжавшись в неподвижный комок. Видимо она успокоилась, но головы не подняла, когда Великанов остановился возле неё. На обнажённой шее чернели крапинки родинок. Он заметил их ещё в кабине. Совсем детский пробор.
- Боже мой, какие-то доли секунды и всё: и вьющиеся пряди, и чёрные родинки всё бы смешалось с кровью , пылью, изрезанное стеклом, разорванное железом. И сам он, его кровь.. Нет! Невозможно... Вот эти руки… Святые руки.
Он опустился на колено и поцеловал тонкое с голубыми прожилками запястье.
Невронская вскочила, больно задев его губы костяшками пальцев.
- В чём дело?! Как вы смеете!?
Глаза её потемнели от негодования. Она вытерла руку о блузку.- Не прикасайтесь ко мне.
- Простите, если вы считаете невозможным,- забормотал Великанов.-Я виноват ..Я… вам.. Я на всю жизнь должник ваш. Если бы не вы.
-Оставьте меня в покое,- сказала она устало.
- Я не могу. Я. Я… Простите меня,- взмолился он, не в силах унять сотрясавшую его дрожь.
-За что? …Я сама виновата.
- Вы? В чём?
-Я надеялась на вас. Вы же так профессионально вели машину. Почти вслепую.
-Конечно, я ослеп,– оживился он, – и любой бы на моём месте, глядя на вас.
- Перестаньте,- поморщилась она и, обломав веточку, стала быстро обрывать листья.
Леонард Семёнович нерешительно переминался с ноги на ногу, чувствуя как с ним что-то происходит.
- Ну что? Продолжим дальше,- сказала Невронская и, оборвав последний лист, пошла к машине. Леонард Семёнович не мог сдвинуться с места.
Он был как бы в ином измерении, чужой себе, онемевший от внезапно происшедшей вокруг него перемены… Казалось ничего не изменилось: улица та же, те же пыльные акации, та же ограда городского сада. Но на всём теперь лежал отпечаток странной новизны, неожиданности; словно он
десяток лет отсутствовал где-то и вдруг снова появился в родном городе.
Улица стала просторней, бело-голубые мазанки, уже простоявшие век и более, с подкрашенным сажей фундаментом, выглядели нарядно как первоклассники на первом уроке и словно заверяли своей аккуратностью, что простоят ещё столько же. Морщинистые стволы акаций мощно и жадно взметнулись ввысь, в пронзительно ясное небо, куполом опрокинутое над городским садом, чью тишину и скупую прохладу защищала проржавленными копьями ограда, надёжная и вечная.
И даже запоздалый цветок одуванчика, взорвавший асфальт на краю тротуара, каждым лепестком напоминал о вечности жизни. Всё дышало жизнью, всё было наполнено её живительной могучей силой и так нестерпимо захотелось быть молодым, сильным, догнать девушку, сжать её руку и..
- В чём дело?- Елена Павловна повернулась к нему лицом. Рука её была вялой, равнодушной как и взгляд, то ли сонных, то ли уставших глаз.
- Простите меня. Я виноват, простите.
- Не за что. Я сама виновата.
- Вы? Как это?-
-Неважно. Это касается только меня.
- Но я.. я же чуть.. О, господи!
-А вы что? Действительно не видели?
-О, господи, неужели я похож на самоубийцу?
Лицо Невронской словно омертвело. Она смотрела на него в упор взглядом слепого, отчего ему стало не по себе. Он привычно засуетился.
- Не пойму, не знаю как так? Откуда они взялись? Кто их тут забил? Позавчера проезжал здесь!- Воскликнул он в искреннем недоумении и огорчении.- Кому понадобилось?
- Кому понадобилось, тот и забил,- сказал проходивший мимо пожилой мужчина. -.Кому-то спать мешает шум уличный. Понял?
- Ах, вот в чём дело. Что значит власть иметь. Так чего же они кирпич не повесили?
- Кирпич висел,- сказала Невронская.
- Так вы и кирпич видели?!- воскликнул Великанов, страшась возникшей в нём догадке.
- Разумеется, я же на дорогу смотрела.
Леонард Семёнович почувствовал, что заливается краской.
- Но вы же видели! Видели!.- закричал он, всё больше поражаясь ходу своих мыслей.- Ведь мы на волоске были.
Невронская пожала плечами.
- Почему вы мне не сказали?
- У кого права? У вас или у меня?.. Давайте прекратим эту тему. Поехали?
Дальше ехали молча.
Остановились у длинного одноэтажного здания, выложенного из подбеленного известью и купоросом известняка, с высокими окнами.
- Бывшая церковно приходская школа, потом начальная, а сейчас – перегородочки поперёк, печечки в уголок и квартирки для нашего брата. Вот те два последних окна ваши. Идёмте.
Они вошли во двор. Два крылечка, низенькие, в два порожка упирались в выложенную булыжником дорожку, обсаженную с двух сторон кустами сирени. За ними громоздились сараи, пристройки из жести и шифера, металлические сетки с курами и индюками, краснели на грядках помидоры, желтели тыквы за низенькими заборчиками.
- Идёмте, я вам открою. Я, кажется вас предупреждал, что я ваш сосед. Извольте взглянуть на эту дверь. За нею моя конура. В любое время, в любой час. По поводу и без – вы самый желанный мой гость за этими дверьми.
- Благодарю.
- А вот здесь ваши апартаменты. Заранее извиняюсь – косметику навели и всё. Ни времени не было, ни возможности. На будущий год отделаем, пальчики оближете.
Обе комнаты были светлые и с такими высокими потолками, что Елена Павловна, привыкшая к бетонным клетушкам, почувствовала себя маленькой, затерянной. Пахло краской, известью и ещё каким-то жилым запахом, оставшимся, очевидно, от прежних жильцов.
- А кто здесь жил раньше?
- Покойный Иван Петрович Завалов, ваш предшественник.
Елена Павловна зябко повела плечами и подошла к окну.
- Какой ужас,- прошептала она, увидев угол кладбища чуть не под самым окном. Акустика в пустой комнате была отличная и Леонард Семёнович, наконец-то, почувствовал превосходство своего возраста.
- Я же вас предупреждал, соседи тихие. Вы не огорчайтесь, привыкните и даже рады будете. В полночь не орут, магнитофон не крутят. На всю мощь об стенку головой не бьются. Тишина. Благодать.- Он хихикнул довольный собой.- Тэкс, тэкс, куда мебель ставить?. Распоряжайтесь, хозяйка.
Елена Павловна пожала плечами.
-Полагаюсь на ваш вкус, Леонард Семёнович.
Она вышла во двор, прошлась по его каменистой, серой как зола земле, заглянула за ограду, выложенную из жёлтого замшелого песчаника. За нею бугристая земля ощетинилась крестами, вздыбилась шерстью высохшей лебеды. Над этой мёртвой землёй стоял печальный кроткий звон, то ли от металлических венков, то ли от будылок лебеды, клонящихся от низкого ветра.
Дальше за кладбищем виднелись черепичные крыши города, сползающего по склону горы вниз и снова поднимающихся вверх к самому горизонту дымящимися трубами фабрик, котельных, гигантскими колоннадами элеватора, каких-то серебристых баков. За ними ещё дальше насколько мог видеть глаз тянулись пепельно-чёрные пашни, бездушно расквадратченные лесополосами.
Пашни вплотную подступали к городу, к заборам его фабрик и складов, к огородам и бровкам дорог. Жёлтые стога соломы на них казались отсюда жирными чудовищными гусеницами, изглодавшими до черноты землю и теперь жадно взирающими на ещё зелёный остров города. Выжженная зноем до пепла земля дымилась пылью и ветер, налетая порывами, гнал её по дорогам на город.
- А когда пойдут дожди? Боже мой, что за грязь здесь будет,- ужаснулась Елена Павловна, снова обегая тоскливым взглядом кладбище, пока её внимание не привлекла свежая яркая звезда, словно вынырнувшая из груды венков и пучка траурных лент.
- Почему? Ведь он сказал, что кладбище не действует,- неприятно удивилась она. Елена Павловна догадалась чья это могила и ей стало невмоготу от почудившегося трупного запаха. Она вернулась в дом.
Вечером пришёл Великанов с букетом астр, предусмотрительно всунутую в бутылку из-под молока, с портвейном «три семёрки» подмышкой (извините, у нас здесь выбора нет, что продают, тому и рады) с десятком краснобоких яблок и горстью конфет, высыпанных на стол со звуком с каким бы высыпали речную гальку.
Елена Павловна сидела у окна на стуле в той же позе, в какой он оставил её полтора часа назад. Чемодан и сумка лежали на полу не раскрытыми.
Что-то подобие жалости шевельнулось в душе Великанова.
-Вы что в потёмках сидите?
Свидетельство общежитской неустроенности - голая лампочка на пыльном шнуре ярко вспыхнула, безжалостно высветив всё убожество и изъяны мебели.
Ой! Я, кажется, задремала.- Она по-детски потёрла глаза кулачками.- Простите, я так устала, что ничего, ничего, как видите сами.
- Не волнуйтесь, я с вашего разрешения займусь,- выразительный жест в сторону стола.- А вы своими делами.
- Ой, что это?- она уставилась на стол.- Зачем это вы?.. Я вам и так обязана. И цветы? Какая прелесть. Спасибо. Спасибо, Леонард Семёнович.
Великанов сбегал к себе домой, принёс скатерть, тарелку с бутербродами, две рюмки.
И когда Елена Павловна вышла из ванной, она ахнула. Ахнул мысленно и Великанов. Перед ним стояла девушка в той самой поре, когда любой телесный изъян в ней кажется нам трогательно милым, забавным и даже тайно радующим нас, ибо полное совершенство отталкивает, пугая и рождая чувство собственной неполноценности. ( О, как это потом раздражает!)
Но в этой не было никаких изъянов. Какие могут быть изъяны в изумительно плавном переходе от бёдер к талии и дальше, выше к умопомрачительной груди. Платье- белая ромашка на тёмно синем фоне - без единой складочки обтягивало тело так, как будто это её собственная кожа. В широко расставленных глазах, тёмных от расширенных зрачков с малахитовым райком снисходительная усмешка.
- Елена Павловна… У меня нет слов.
- Тем лучше для вас.
- Понял, молчу. Я всё молчу, помните у Бунина? Итак, по случаю новоселья, знакомства и прочее, в самых лучших традициях нашего народа.
Единственная наша традиция, не поддающаяся ни времени, ни революциям, ни постановлениям Минкульта, съездов и т.д. и т. п. Да, приглашайте к столу. Как никак вы здесь хозяйка, а я гость.
- Если только по традиции,- усмехнулась она.
Видимо она проголодалась и Леонард Семёнович с удовольствием наблюдал как алчно и аппетитно тянется её рот к очередному бутерброду, как опрятно и вкусно похрустывают яблоки под её зубами, на редкость ровно и плотно подогнанных друг к другу, как зёрна в кукурузном початке.
После второй рюмки, пила она маленькими глотками, морщась и брезгливо вытягивая нижнюю губку, лицо её оживилось, глаза заблестели, но в голосе по-прежнему проскальзывали судорожные нотки. Чувствовалось, что что-то её мучает, не отпуская ни на минуту. И она старается изо всех сил подавить рвущуюся наружу душевную боль то глубоким тяжёлым вздохом, то неестественно громким истерическим смехом, то неожиданным исчезновением в соседнюю комнату.
Леонард Семёнович чувствовал к ней отеческую нежность, но в душу не лез, хотя любопытство проявлял чрезмерное, но очень ненавязчиво и весьма тонко и деликатно. Она же отшучивалась, ловко переводя разговор на другие темы, касающиеся в основном школы, коллег, охлаждая его любопытство.
Всё, что он смог выведать, что родителей у неё нет, отец погиб, а мать недавно умерла и что она приехала сюда после института по собственному желанию, хотя ей предлагали остаться в Ставрополе. Последнее она подчёркнуто выделила, повторив дважды, что окончательно убедило Великанова в какой-то душевной драме, переживаемой ею.
- Нормальный человек, с нормальными взаимоотношениями в обществе ни за какие посулы не поменяет чистенький, сытый город, столицу края на пыль и скуку захолустья.- подумал он, а вслух сказал:
-Удивляюсь, Елена Павловна, вашей безрассудочности. Такой как вы, разве место в нашем болоте?
- А что? Кто я? Начинающая учительница со смазливой внешностью.
- Ну что вы, что вы. Как вы мо…
- Ах, оставьте Леонард Семёнович, -прервала она его на полуслове,- я научилась уже трезво смотреть на вещи. И цену себе знаю. Что в городе? Разве что посолиднее нашла бы себе мужа. Такие падки на нашу сестру.
И потому как искривился её рот в злой обидной гримасе и потому как колюче заблестели глаза, Леонард Семёнович понял, что здесь именно и кроется тайна её драмы. Наверное, позарилась на шорох купюр, разумеется, служебная «волга», собственная «победа», рестораны, обещания, головокружение и в завершении как всегда, скучно зевнул Великанов и даже на минуту потерял интерес к собеседнице.
А та молча отошла к окну, постояла немного, опершись руками о подоконник, и, обернувшись, как само собой разумеющееся, спросила:
- Кто же всё –таки убил Завалова?
Великанов подскочил вместе со стулом.- Что-что?
Неожиданная растерянность придала ему смешной и глупый вид. Елена Павловна не удержалась от усмешки.
- Вы, очевидно, поняли меня в буквальном смысле. Но насколько я знаю его просто затравили. Не так ли?
- Ах, вот вы о чём! Хе-хе, кто убил? Собственное его упрямство! Вот кто!
Ещё один идальго! Сменил копьё на авторучку. А вместо щита,- он вскочил и забегал по комнате,- вместо щита – совесть. Ха-ха! И чего добился? Звезду в ногах и и железный венок на грудь. Щит-то ни к чёрту! Трёх выговоров не выдержал. Вдребезги! Вместе с сердцем. Говорил же я ему, сколько раз умолял. Спорили мы вот здесь, как сейчас с вами. Да что там! Что на роду написано, топором не вырубишь.
Правдолюб хреновый, извините. Защитник униженных и оскорблённых! Чепуха в целлофане! Под бантиком! Какая правда в наше время1 Существует ли она в природе? А был ли мальчик? А? Донкихотишка несчастный! Таким как мы маленьким, ничтожным мир не перевернуть. Да что там мир!
Камень из-под ног убрать, спотыкаемся всю жизнь, а не можем в силу своей лености и ничтожности в нас человеческого. Вот так, Елена Павловна.
- А всё –таки, конкретнее.
- Конкретнее?! Ну что ж, давайте конкретно. Был Иван Петрович светлой головы человек. Много мыслей имел, хороших мыслей, интересных. Печатался в журналах. В газетах.
-Я читала его статью о необходимости изучения языков в начальных классах. Статья умная и психологически обоснована.
- Да, психолог он был редкостный. Только в отношении к детям. А взрослых он не понимал. Воспринимал их как детей. Эксперимент хотел провести в школе – обучать детей английскому с первого класса. Не дали. И чтоб вы думали?
Организовал кружок для малолеток. Мало ему было кружка для старшеклассников. Не поверите, чуть не вся школа пришла. Он сиял как солдатская пуговица на параде. Все вечера отдавал детям. Для чего только? Язык-то чужой. Молчу, молчу,- забормотал он извиняющее, встретив гневный взгляд Елены Павловны .-Так с этого и началось.
Учителя взвинтились, подрыв авторитета их, дети ничего не учат, успеваемость падает. Школа с первого места в районе того и гляди сползёт. Пошли жалобы, комиссии, проверки. Но придраться не к чему. Тогда поползли сплетни, грязь. В чём только не обвиняли! Даже в растлении малолетних. Видите ли, он поцеловал руку ученице на уроке. Вполне возможно это и было.
Интеллигент и рыцарь до мозга костей. Я теперь ничему не удивлюсь. Вот так и довели до первого инфаркта. Потом он запил. Он и до этого не отказывал себе, но, удивительно. Сколько бы не выпил, не пьянел. А тут после болезни ослаб что ли, по одной рюмке выпьем с ним и он готов. Однажды на урок пришёл не протрезвев с вчерашнего.
Просто пахло от него. Мгновенно выговор и увольнение. Боже мой! Как он переживал! Как клял себя! Как перепугался. Но родители наших учеников настояли и его вернули в школу. После этого – ни грамма! Железной воли был человек. А к последнему инфаркту депутатство привело. Выбрали его депутатом и он по своей наивности, ох, дурак, Ванька, дурак.
Вздумал собственной головой стену прошибить. Я ж его предупреждал - не пробиваемая стена. Что вы! Советская власть, советская власть! Она, власть, для тех, кто её не имеет, для нас с вами. А у кого власть в руках, с ней делают, что хотят. Таков закон власти, любой власти, Елена Павловна.
Он её не прошиб, а она его зашибла, да так что ноги протянул. Царствие ему небесное и земля пухом, как говорят в простом народе.
Он ещё долго ругал власть, нравы провинции, но всё это было надоевшей болтовнёй, слышанной ею не впервой, и она откровенно зевнула. Видя, что она больше не слушает его, Леонард Семёнович пожелал спокойной ночи и удалился. Она заперла дверь и не раздеваясь, упала на кровать.