Кольцо 15-16-17

Начало: http://proza.ru/2023/10/11/139


КОЛЬЦО 15-16-17

15. СТАСЬ

Стась пришёл уставший и явно расстроенный. Реня выглянула из кухни, внимательно вгляделась в брата. Резкие складки от мягкого славянского носа бросались в глаза, перебивая впечатление забавного и такого милого сестре рта с широкой верхней губой и поднятыми уголками, а оттого словно всегда готового смущённо заулыбаться. Но не сейчас. Хмуро вынул из кармана пиджака газету, шмякнул на комод.
- Стасю, что ты?
Он махнул рукой, промолчал. Снял кепку, поворошил, глянув в зеркало, мягкие негустые волосы; пройдя в кухню, ухватил со сковородки блин. Реня не воспротивилась, ожидая терпеливо объяснений. Покосилась на газету.
- Что пишут? Опять что нехорошее?
- А... — Стась снова махнул рукой. — Я уж и не понимаю ничего. Это у Богдана спрашивать надо, он у нас политику следит, всё пугает: фашисты, Европа скурвилась, заговоры-сговоры-перевороты там-сям, везде... Слушать тяжко. Думал перебить, поднять настроение, сходил до нашего клуба, поспрашивать, можно ли с аккордеона переучиться на бандонеон.
- Как, говоришь?
- Бандонеон. Ну, это здешний такой, маленький… вроде гармошки. Не видела у местных? Нет? Ну как... Любое танго под него идёт. Уж так мне хотелось бы! Такой он небольшенький, лёгкий… Петрок мне показывать стал, он у Альберто много перенял уже. Я попробовал... И час, и два! Умаялся, да всё без толку. Ну никак не думал, что так сложно. Всё по-другому! Вот смотри…
Он пошёл к себе в комнату, вынес свой ненаглядный сверкающий аккордеон, обрамлённый справа мощной челюстью клавишных зубьев, — слишком громоздкий для его невысокого худенького тела, словно подавляющий своего владельца. Выходило, Стась при нём, а не он при Стасе. Стал объяснять про лады, гармонию, конструкцию… Аккордеон говорил с ним в очередь короткими фразами. Реня слушала сочувственно, кивала, ничего не понимая: пусть пожалится, всё легче станет. Стась понемногу отходил, увлёкся пробами, сел в комнате поудобнее, заиграл, нырнув, как пловец, в звуки и прозревая нечто внутри себя нездешним взором светло-зеленоватых крыжовенных глаз. Она свернула кухонные хлопоты, пришла и села слушать. От рыдающих в меланхолии танго Стась перешёл к старым знакомым вальсам. Мелодии плыли прочные, надёжные, успокоительные, родные.
- Хорошо как, Стасю… Таксама и у нас же играют. Как дома побываешь всегда. Зачем тебе этот бан… как его? банд… бандеон?
- Да и не говори, — с писком сдвинул меха Стась, возвращаясь в мир. — Обойдусь! Всё равно местные не возьмут в свою компанию, там такие мастера есть, ух... Бандонеон — это высший класс, хитрая такая штучка, малая, да удалая, куда мне. Мы уж с аккордеоном, как умеем, самоучкой… Антусь не приходил?
Реня покачала головой. Как и многие одиночки в тяге к семейному уюту, Антусь бывал у Синиц почти каждый день, и его можно было застать здесь чаще, чем у него самого, в дощатом «скворечнике» лёгкой надстройки второго этажа, в соседней квадре. Ели наперегонки с одной пательни Ренины золотистые драные блины с прозрачными шкварками в румяных мясных прослойках; покуривая, слушали радио и Стасеву музыку; спорили про газетные новости; играли в карты и в шашки. Вместе ездили на велосипедах за город, хаживали на танцы, в мелкие кинематографы в округе, а пару раз, принарядившись, даже в здешний театр — его монументальное пышное здание торжественно высилось в нескольких квадрах по Морено, словно занесённое сюда, в шеренги белых одноэтажных домиков южного городка, из гораздо бОльшего старого города где-нибудь в Старом свете.
Иногда казалось, что и разницы особой нет — дома они или на другом конце света, а к пальмам и мандаринам на улицах привыкли, и шла вполне хорошая жизнь. До тех пор, пока Антусю не пришло то письмо от матери: тётка Альбина скупо, мельком, сообщала среди других вестей, что Анеля в Ленинграде вышла замуж. Хорошая жизнь для всех троих на этом внезапно и огорчительно кончилась.
- Да-а-а, пропал парень, — озабоченно протянул Стась. — Погас, золой в костре. Богдан его пилит, что медленный, рассеянный стал, ошибок много делает, вчера ему чуть было леща даже не отвесил в сердцах. Это Богдан-то — душа человек! А ему всё едино. Как неживой. Убила она его. Подлость сделала… — вынес решительный приговор Стась, поджав свои вечно улыбчивые губы и нахмурившись светлыми бровками.
- Зря тётка Альбина написала, — вставила Реня раздумчиво.
- Ну как это зря? — вскинулся Стась. — Он только о ней и думал, ты ж знаешь! Переживал — что, мол, молчит, не пишет. Ехать всё сбирался, хотел и Богдана сманить вернуться. Но Богдан что, он вдовый, его там никто ждать не обещался. Представь, Антусь возвращается, с месяц в пути, а там ему… дуля в нос. Надо было написать. Для перспективы жизни.
- Перспективы... — медленно повторила Реня. — Стась, я всё боюсь, как бы он что с собой не сделал. Вот где он сейчас? Что он? Сердце не на месте.
- Где! Всё там же, на берегу небось торчит, за портом.
- Ты бы пошёл, поискал его.
- Да что толку. Уж уговаривали его все. Носились с ним все наши, как с подбитым. Раненым. Сочувствовали. Но сколько ж можно. Ну, напился пару раз вдрызг, понятно, и хватит горевать-то. Подумаешь, девка не дождалась. Один он такой, что ли? Знаешь, сестрица, — вдруг оживился Стась, — что мне-то его утешать? Мне сдаётся, ты бы его лучше утешила.
Он вопросительно и с надеждой поглядел на Реню. Та молчала, медленно поправляя тёмно-русые, темнее и гуще братовых, пряди волос.
- Ну что молчишь? — продолжал напирать Стась, отставив аккордеон. — Будто я не знаю, что ты сохнешь по нему много лет! — Реня отвела глаза. — Тут ведь тебе такой шанс выпадает — он теперь мужик свободный! Бери, что в руки само идёт, пока такой момент.
Реня не отвечала. Стась придвинулся к ней ближе, заглядывая в светлые прозрачные глаза сестры. Впервые приметил тонкие лучики морщинок в уголках.
- А ты ж постарэла, Реничка… Вянешь, сестричка. Ты ж красуня у меня, каких мало, а пропадаешь зазря.
Реня уколола брата быстрым взглядом и отмахнулась.
- Матка бозка, — вскочил, разволновавшись от своих замыслов, Стась и заходил по комнате, — а уж я-то как доволен буду! Как всё складно вышло бы. Что ж ты, так и будешь в девках? Ты вспомни, сколько тебе уж годов! Когда я уж тебя пристрою? Я, как брат, должен позаботиться!
- Я тебе не обуза, братик, — с укором обронила Реня, — наоборот… Куда бы ты без меня…
- Так вот и хорошо, — горячо подхватил Стась, — всё в своём кругу уладим, за лучшего друга, не на сторону! Всё останется, как было и есть. Ты с ним, а я уж при вас буду! Ай, как хорошо! Ну что молчишь?
Стась сел напротив сестры и решительно потребовал:
- Ну? Говори своё слово. Вот прямо сейчас пойду его искать и тебя сватать. Ты только скажи твёрдо, чего тебе желается. Говори — да? Да?
- Нет, — тихо сказала Реня. Стась с досады пристукнул кулаком по колену.
- Вот те раз! Разве не люб он тебе? А? Опять молчит. Я не слепой. Брату-то скажи! Ну? Люб?
- Ну… а если бы даже и так... — пробормотала Реня словно про себя.
- Так! Ну слава те боже. Сказала! Всё, иду сватать! Жди.
Он ринулся к двери.
- Подожди, — остановила его Реня, проворно схватив за полу.
- Ну что ещё? Что не так?
- Всё не так, Стась. Всё. Сядь, послушай. Вот и ты вроде уж не мальчик, а соображения у тебя не хватает...
- Какого ещё соображения? — обиделся Стась.
- Такого, что он и слушать не станет. Нельзя так, братец. Сам говоришь — раненый он. Ослабший. Не стану я... пользоваться. Нехорошо это.
Они несогласно уставились друг на друга.
- Что ж тут нехорошего? — сердито пробурчал Стась. — Что ж ты меня всё в мальках числишь?
- Ну, видно, ты и никогда уж не поймёшь, — вздохнула Реня, качая головой. — Не взрослеешь ты… Нет у меня никакого такого «шанса». Понимаешь? Больше, чем сейчас, он «моим» никогда не будет. Для него никого нет, кроме неё. Бывает так, да. Называется однолюб. Ты не знал?
Стась сокрушённо посверлил её взглядом, бросил возмущённое:
- Ты, сестрица, просто дура! — и стремительно выскочил из дома.
_____________ ________________
пательня — сковорода
таксама — так же



16. ПОБЕРЕЖЬЕ

Неужели эта уныло уходящая вдаль болотная равнина и есть начало океана? Не верится, потому что этого не разглядеть глазу, это знает лишь голова — дальше нет никакой тверди на тысячи вёрст. И лишь за ней начинается земля, в глубинах которой живёт себе она, как ни в чём ни бывало, с каким-то там «мужем». Что она там делает? Неведомо, непредставимо... Зачем планете столько воды в одном месте, а в другом такие же бескрайние сухие растрескавшиеся пустыни, которые равно не одолеть слабому человеку на своих жалких ножках? Под силу только птице — расправила крылья и полетела, и не нужны ей ни моторы, ни горючее, ни компас, всё своё при себе, и стол, и отдых, и таинственное чутьё, указующее путь на родину...
Птичья жизнь шла на берегу вовсю, в воздухе не смолкал разноголосый гам птичьего базара. Глиняный откос был истыкан дырами нор, из них выпархивали и наоборот, скрывались восвояси, перебираясь туда-сюда по своим птичьим делам, — длиннохвостые… Если прищурить глаз или смотреть сбоку, можно принять за ласточек. Но нет, это не ласточки, а попугаи — с мощными завитками тяжёлых, словно в противовес изящным перьям хвостов, нелепых клювов. Справа в отдалении белая толпа сидит на «заборе из жердей» — похоже, это цапли, со складными, знаком доллара, шеями, поднимают над поверхностью болота свои гузки. Коротколапые неуклюжие утки слева — волокут свои попки клинышком, переваливаясь, прямо по воде и утробно-сварливо крякая басом. Эти, прямо напротив, — вроде наших чаек, что ли: разгуливают на тонких прутиках лап, то белым брюшком присаживаясь на воду, то снова поднимаясь, бредут дальше, выискивая пропитание длинными сучками красных клювов на чёрных шариках голов с бусиной круглого глаза.
А там что за трепыхание? Антон вгляделся. Одна чайка билась на мелководье приступами — то смирно затихая, то устраивая крыльями мельницу из перьев и водяных брызг, с истерическим тарахтением, переходящим в жалобно-тоскливый вопль. Наверное, запуталась в тине и водорослях. Он разулся, закатал брюки, ступил в воду и добрёл до испуганной птицы. Так и есть. Пока он снимал с её лап скользкие клубки стеблей, она косилась на него злым глазом в оранжевом ободке и предсмертно вопила, подозревая свой конец, но вдруг затихла — то ли потеряла последние силы, то ли что-то поняла и поверила, понадеявшись. Антон вынес её к берегу и отпустил у чистой воды. Но птица не улетела и не ушла, а неровно распластав одно крыло, затихла на песке, сощурив глаза.
- Э, вот оно что… Ты раненая. Крыло повредила… может, и лапку? Прямо как я... — разговаривал Антон с птицей, — и что нам теперь делать?
- Антусь! — позвали сверху. Он поднял голову: над берегом с норами попугаев увидел спускающегося Стася.
- Нашёл, — садясь рядом и доставая папиросы, выдохнул Стась.
Посидели молча, покурили. Вяло обсудили международное положение и подбитую чайку.
- В птичьи санитары ты, значит, подался, — подвёл итог Стась, — а мы с Реней головы ломаем, куда пропал. Волнуемся, между прочим. Оба.
- Да что там... что со мной будет. Куда я денусь, — безразлично отвечал Антон, но вдруг кинул быстрый взгляд на Стася. — Боитесь, что порешу себя? Чепуха... Здешний берег не подходит. Пока доберёшься до глубины, чтоб утопиться, с час через болото и отмель тащиться надо. Лужа...
- Это да, — согласился Стась, — но кто ж тебя знает... что ты там себе надумал и куда подался. Я, Антусь, — он нерешительно прокашлялся, — вот чего не пойму… С чего ты так горюешь-то? Свет на ней клином сошёлся, что ли?
- Считай, что сошёлся, — через затяжку, перекатывая в губах окурок, невнятно отвечал Антон. — Ты не старайся особо. Это мне уж все, кто мог, сказали.
- И с чего так? — живее продолжал Стась. — Не жена ведь… Было у вас чего? Ну, серьёзное, уж совсем? С чего тебя так схватило? До чего доходило-то?
Антон молчал. Ещё один молчальник, подосадовал про себя Стась, прямо как моя сестрица, вот и молчали бы на пару… Но Антон надумал наконец ответить:
- Дошло, не дошло... Тебе не понять. Какое это имеет значение? Вот взять тебя. У тебя — было? Со Стефой с Барановщины? С конопатой Эмилькой? С длинной Данусей? — припоминал он грешки влюбчивого Стася на родине. — А здесь, с Терезой? С Элькой из Пузыревских? — Стась усмехался и неопределённо кривился, а иногда не удерживался от самодовольного кивка. — И что? Жениться будешь?
- Нееет… Ещё чего! — испугался Стась, мысленно перебрав названных дев, хотя все его романы начинались именно с уверенности, что это «на всю жизнь», и он каждый раз, моментально вспыхивая, собирался под венец.
- Вот видишь. А мне неважно, было — не было, когда и с кем.
- Да я не про то, — спохватился Стась. — Я вот что... Кхм… я к тебе с предложением. Эээ…. Сватом. Кхм. Не хочешь ли ко мне в родственники? Женился бы ты лучше на Рене. А?
Антон в изумлении оглядел его и покачал головой: ну и ну… Курил, долго молчал, прежде чем спросить:
- А что Реня? Она что, согласна?
- Не знаю, — соврал Стась, уже жалея, что взялся за такое дело, — Это собственная моя придумка. А она будет, будет «за»! Ручаюсь!
- Ручается он... — хмыкнул Антон. Отшвырнул окурок и ухватил Стася за конец воротника. — Стась. Хороший ты парень, но… Запомни, друг, вот что: твоя сестра достойна лучшего. Самого лучшего в этой жизни. А не меня. Зачем ей такой, с перебитым крылом? Понял, нет? Ну, думай. Может, поймёшь когда.
Он отпустил Стася, оба снова достали по папироске, и долго дымили молча. Вдруг Антон спросил:
- Стась, кто взял заказ дона Серхио?
- Никто. Пока никто. Кто ж возьмёт, раз ты отказался. Старик хочет на том же уровне. Вроде так и говорил. А Богдан занят, на город работает…
- Я возьму этот заказ. Будет ему на уровне! Только дорого. Дорого!
- Что это ты? — удивился Стась. — С чего передумал?
- А что, это плохо? Раз никто не взялся. Никому я дорогу не перебегаю?
- Нет, что ты! Лерман не знал, как и быть: отказывать, упускать такой куш — жмотится. Обрадуется! Мы все обрадуемся, что ты… ээ… вроде как воскрес! На манер Христа…
- Я вот что решил, — глаза у Антона полыхали, впервые со злосчастного письма. — Не может этого быть, чтобы вот так всё закончилось. Что-то здесь не так. Как-то её задурили. Пусть сама мне скажет, в глаза. Мне надо знать. Я вернусь, как обещал, и она будет со мной. Как бы там ни было. Отобью у любого мужа. Буду здесь брать любые заказы, работать день и ночь. Подмётки рвать на ходу, как Лерман. Денег доберу к отъезду. Надо разбогатеть так, чтобы там, вернувшись, всё бы мог. Дворец купить. Фабрику какую, как у пана Жабы. Мебельную фирму открыть. Авто завести. Я вернусь, как и обещал ей, — королём. Пусть даже годы на это уйдут. Я теперь торопиться не стану. Буду бить наверняка.
Стась таращил глаза в изумлении от такой перемены:
- Ну ты даёшь… Отбить… ну не знаю… Лихо. Прямо как этот… полководец древний. Македонский… или Наполеон какой...
Антон наставил на него палец:
- Предупреждаю: не говори никому. Пусть думают, что наплевал и забыл.
- Ну, Бог в помощь, как говорится... — отступил Стась под его напором, — Всё лучше, чем на птичек смотреть. Что с этой-то делать, подбитой? Сородичи её уже бросили, видно. Обычно всей стаей налетают, защищают своих. Сгинет она тут, сожрут её.
Оба посмотрели на трепыхания раненой чайки.
- Не знаю, что с ней делать, — признался Антон. — Вмешаться-то легко, а дальше… Зря пошёл спасать.
- Ну уж… не зря! — возразил Стась. — Рене отнесём. Она вылечит. Она умеет.
А про себя подумал: Реня и тебя вылечит, бросишь свои завиральные мысли. Ещё будет по-моему.


17. АРЕСТЫ

- Следствие ведётся, — сказали из окошка.
- А какие… — заторопилась Аня.
Не успела: окно сразу захлопнулось глухой фанерой. Она поднесла руку с намерением постучать, но из-за плеча сказали:
- Не скажут ничего, не сердите их. Идите…
Аня отошла и выбралась через  толпу на лестницу, медленно вышла наружу. Нашла глазами Лиду, которая зябко кутала подбородок в седые завитушки высокого каракулевого воротника.
- То же?
Аня кивнула. Лида взяла её под руку, уводя в сторону:
- Пойдём. Поговорим, где ушей нет.
Они молча вышли на набережную, спустились ближе к Неве, но Лидия огляделась, поправляя берет на обильном необузданном пожаре своих медных волос, и снова поднялась наверх:
- Не надо у воды. По воде звук разносит… Аня, вот что… В очередях стоять одно, а запросы по обоим давай-ка я делать буду. А Юля что, так и не знает ничего?
Аня, чуть запнувшись, покачала головой:
- Не знает. Что ты! Юлька на сносях. Так что только мы с тобой. А почему запросы ты?
- Не надо тебе тут светиться лишний раз. У тебя Павел.
- А при чём Павел?..
Лидия оглядела её и покачала головой.
- При всём. Любого коснуться может. Это как зараза… липучая.
- А что Ванда?
- Ну что… она меня на порог не пустила.
- Как не пустила? — изумилась Аня.
- Ну да. Через дверь сказала, громко так: не хочу иметь ничего общего с врагами народа, ни я, ни мой сын. Ни мой сын, понимаешь?
- Нет, не понимаю… Враг — про мужа и отца?..
- Послушай, Вовке семнадцать лет, он в военное училище поступать собрался. Так как они могут иначе-то?  Она нарочно, для соседских ушей, сказала — «ни мой сын». Вовке ещё надо будет на комсомольском собрании отрекаться от отца...
- Как отрекаться? Да он мальчишка ещё...
- Аня, членов семьи высылают. И стариков, и детей. Всех. Подчистую. А они вон что хотят — в военное училище. Им ещё крупно повезло, что на тот момент они в разводе были, и Феликса взяли у Евы Иосифовны.
- Высылают?.. но тебя же с детьми не тронули?
Они уставились друг на друга.
- Аня. У меня особый случай. Понимаешь?
- Какой такой… особый? Не понимаю...
Лидия вздохнула.
- Ань, к нам в дом ходили, сама знаешь, какие люди. Я кое-какие ходы имела… возможности.
- Лида?..
- Ну да, да. Ты знаешь. Как ты и подумала.
Они помолчали.
- Презираешь?
- Нет... — Аня, отведя взгляд, покачала головой. Помолчала… Вырвалось короткое маленькое рыдание. Она зажала рот ладонью, а другой пожала Лидину руку у локтя.
- Бедная ты моя...
- Переживём, Аничка, — мрачно посмотрела вдаль Лида. — Надо пережить. Но теперь и это — ничто. Тут ни логики, ни гарантий, каждого может задеть... И ещё… мне удалось разузнать обвинения Феликсу.
- Ну?!
- Польский шпионаж, конечно. При том, что он нелегально перешёл границу в двадцатом… это самое удобное. Выходит, сам подставился.
- Да кто ж мог тогда знать. Столько лет прошло… Шпионаж, подумать только... Феликсу! А Пете троцкизм?
- Ещё неясно. Скорее всего, свяжут дела, раз родные братья. Потому ты лучше в стороне держись — сестра, по документам — полька… На грани ходишь. На ниточке висишь. Побереги Павла и дочек. Пойдём на трамвай уже. Ещё ждать сколько придётся.
- Лида, — Аня схватила её за руку, — Знаешь, давай пешком, а? Прошу тебя. Мне только с тобой одной хоть говорить можно, и как-то спокойнее.
- Ну хорошо, давай пройдёмся. Ноги заодно разомнём. У меня прямо затекли.
Но по дороге, среди прохожих, разговор не клеился.
Стояла прохладная, но ясная и сухая осень. Резкий ветер беспорядочно перебирал барашки свинцовых невских волн. На перекрёстке вдалеке торчал столбиком постовой в белом шлеме; чётко и резко выбрасывая руки то вверх, то в стороны, дирижировал автомобилями и автобусами. У края тротуара из телеги с впряжённой смирно-равнодушной лошадкой, весело перекидываясь шуточками, таскали ящики в распахнутую дверь магазина два грузчика.  По стенду на стене дома распластались афиша нового фильма «Большие крылья» с мужественным профилем полярника и анонс футбольного матча на стадионе Ленина.  Лиду с Аней обогнал остромордый автобус и, резко затормозив, выпустил  худощавого паренька в объёмистой кепке, с коричневым тубусом в руках, и рассерженную девушку в круглых очках с портфелем.  Парочка, яростно препираясь, прошла мимо Лиды и Ани.
- А я тебе говорю... в расчётах должна быть ошибка, — донёсся до них рваный обрывок фразы, — просто надо взяться и тщательно проверить весь проект…
Возле самой воды на граните набережной сидел крепкий мальчуган с планшетом и, прищуриваясь на дальние виды противоположного берега, шустро бегал карандашом по бумаге. Рассеянно поглядывая на воду, вальяжно прогуливалась щегольская шляпа над добротным двубортным пальто; его крепко уцепила под руку спутница в коротких ботиках и высокой шляпке. У тележки мороженого лихо затормозили на самокатах двое мальчишек с голыми стрижеными затылками; склонились чубчиками,  шаря в карманах и складываясь мелочью. В ворота Летнего сада под озабоченным присмотром толстой воспитательницы неторопливо заворачивала попарная вереница неуклюжей детсадовской малышни. За оградой, под желтеющей листвой деревьев, кучка мужчин сгрудилась над шахматной доской на скамейке. На другом её конце старуха, тыкая в гравий клюкой, наставляла о чём-то растерянную девочку в клетчатом пальтишке клёш и тёплых белых носочках. На соседней скамейке любезничали, повернувшись друг к другу лицами, бравый прямоспинный военный и толстокосая девушка.
Аня смотрела на всю эту обычную, обыкновенную жизнь вокруг, такую беспечную, привычную, и не могла примириться со странной мыслью, что вот они с Лидой, не сделав ровно ничего дурного, вдруг оказались отделены от всех и несут на себе незримое клеймо, вынуждены оглядываться и понижать голос. Почему?.. Почему всё было так хорошо и благополучно, но вдруг переменилось для них...
Перейдя бывший Троицкий, а теперь Кировский мост, они постояли у перил, вдыхая сырой невский ветер и глядя вниз на тёмную толщу воды.
- Что младшенькая-то твоя, рыженькая? — спросила Лидия.
- Хорошо… ползает вовсю, ходить начинает. Глаз да глаз за ней, — рассеянно отвечала Аня.
- Так и не привыкла к Пашиной выдумке, всё малышом её кличешь?
- Не знаю… как она с таким именем жить-то будет. Дора… дразнить будут, дурой. Ну, не получился у меня Фёдор, как ему хотелось. Пусть бы Федора, что ли…  хотя тоже кошмар. А записал просто Дорой… И что это? Айседора Дункан?
- Не по-русски как-то, конечно. Ну а мои как… Петя тоже выкинул шутку...
Аня не сразу мысленно вспомнила: их старшенькую, весёлую ласковую Мирочку,  Пётр записал как Эльмиру — подразумевалась «электрификация мира», а младший задира-командир Ромка — Ротмир… Красный, значит, мир.
- ...может, ещё поменяешь, пока она малявка.
- Как я могу? Паша назвал, его отцовское право. Не до того теперь, Лида.

(Продолжение http://proza.ru/2023/10/11/1469)