Начало: http://proza.ru/2023/10/11/139
КОЛЬЦО 9, 10, 11
9. БАЙРЕС
Антусь старался держаться теневой стороны улицы. Хоть и не лето ещё, но пекло знатное. Да, Буэнос-Айрес, или как свойски называют его местные жители, портеньос, — Байрес, не просто настоящий город… Не то что пыльный городок Саэнс-Пенья в Чако, где в сезон дождей улицы обращаются в глинистое болото, и одна почта на всю округу,— а город истинно столичный и очень, очень большой. Набитый звенящими трамваями и автомобилями, а под землёй ещё и метро несётся. Всё тут есть: нищие убогие кварталы, сомнительные харчевни, дешёвые съёмные комнаты-пэнсьоны с клопами и тюремной скудостью обстановки, где он второпях поселился, — и роскошные дворцы на просторных площадях, и памятники, и афишные тумбы, и на каждом шагу парикмахерские, цветочные и газетные киоски; банки, тоже зачем-то на каждом шагу… И респектабельные кварталы, по вечерам ярко сияющие фонарями, с ресторанами, кино, магазинами… Чего только нет в этих магазинных витринах — бесконечные шеренги бутылок никогда им не виданных напитков, сардины в банках, одежда — рубашки, галстуки, шикарные пальто, шляпы…
Наверное, вот здесь-то можно сделаться «королём», как все эти вальяжные кабажеро за этими блистающими витринами, в столь же блистающих сорочках, дорогих галстуках с тяжёлыми золотыми заколками, в идеального покроя костюмах, — выходят из этих стеклянных или тяжёлых дубовых резных дверей, заботливо поправляя набриолиненные проборы своих безукоризненных, волосок к волоску, стрижек; высоко задрав носы, небрежно садятся в свои лимузины… Панове, по-нашему говоря. У нас ровно такие тоже имеются... Это то, что тебе нужно? Но нужен ли ты Байресу, Антон Шапель?
Решил, что здесь это будет проще и легче. И как за это взяться? Где та заветная тропинка в ряды кабажеро? Хлопок Чако тебя не обнадёжил... Всего, что ты там заработал каторжными трудами, пока хватает только на путь домой, да приодеться, чтобы не смотрели, как на бездомную паршивую уличную шавку. Здесь встречают точно по одёжке — он понял это в первые же дни: тут тебя в парусиновых альпаргатах и мятых брюках-пиджаке даже на порог «приличного заведения» не пустят. Видел, как подобных наивных гнали прочь, грозя полицией. Матка бозка, подумал Антон, гонору больше, чем у польских панов… Потому к своим заботливо сбережённым, привезённым сюда с родины на дне фанерного чемоданчика костюму и рубашке — тщательно выбрал и прикупил, прикидывая каждый сентаво, ботинки, галстук и шляпу. Чтобы не приняли за гаучо из дикой пампы, который пригнал в столицу табун на продажу. Пусть он пока фальшивый пан с почти пустым карманом, но надо же с чего-то начинать. Сходил в цирюльню, как там у них… пелюкерию — тоже красивым проборчиком обзавёлся...
Антон посмотрел на своё отражение в стекло очередной витрины. Снял шляпу, заботливо убедился, приглядываясь, что пробор не нарушен. Остался доволен: Анельке бы понравилось... Местный пелюкеро поработал на славу. На чакре зарос, в зеркало было некогда и незачем смотреться. Там с Тадеком Далецким друг друга стригли уж как могли, чаще и просто наголо брились. Наверное, чуть не первый раз в зеркало внимательно погляделся, когда в себя приходил, переломанный. Помимо дикой боли в голове, груди, ногах-руках — с лицом было что-то страшное, рот не желал раскрываться. Первая мысль была, что лицо изувечено, что Анелька ужаснётся и не узнает… Вид тогда был и в самом деле устрашающий. Чудом счастливо уцелели глаза и зубы, но вспоротая до самых губ щека заживала долго и мучительно. Кормился только кашами да киселями, спасибо женщинам Далецких. Шрам остался, конечно, заметный, но мужчин, считается, шрамы украшают? Как в бою побывал… впрочем, чем это был не бой, там, на чакре?
Пелюкерия — надо запомнить. По вывескам удобно усваивать их слова, кое-что уже знакомо. Панадерия — хлебная лавка, пан — хлеб. Важнее слова нет, хлеб всему господин… Занятно, что совпадает с польским «пан». В его пэнсьоне, где нечего делать, кроме как спать, — железная койка, шкафчик и табурет — припасена горбушка этого «пана», ею и завтракал: в его туманных, неопределённых обстоятельствах тратить деньги на еду — непозволительная роскошь.
Карнисерия — мясная лавка, карне — мясо; это тут у них чуть ли не важнее хлеба. Первое дело для них асадо — всякое мясо на углях, да чорисо — жареные колбаски... Сервесерия — пиво, это не для нас, это чехословакам Саэнс-Пеньи интересно, да, — они знатоки, а у нас дома пиво не в ходу. Кафетерия — ясно и так: каву варят, это нам ближе. Отведаем, но не сейчас. Флористерия — тоже понятно, цветы.
Антон оглядел улицу, ища незнакомые вывески. Сапатерия — что-то такое попадалось… а, обувной! Вот за стеклом сгрудились ботинки, сапоги, туфли, альпаргаты на любой вкус. Это уже пока не надо, это куплено.
Асесория — непонятно, что. Какая-то контора. Никаких товаров, только вывеска, а пониже — фискал, лаборал, контабл… Бог его знает, что это значит. Пока Антон разбирал надписи, за стеклом возник какой-то тип, скалясь любезной улыбкой, с приглашающими жестами. Мелькнула мысль спросить, чем занимается их заведение, но он представил попытки объясниться — что это будет за разговор, если в его арсенале только вопрос «что это» — «ке эс эсто»? Антон принял небрежно-важный вид, отрицательно покачал головой и даже поднял ладони, со словами: «Но, но! Аора но». Не теперь. Столь же вежливо, как и зазывала, приподнял шляпу, слегка поклонился и не спеша двинулся дальше. Как настоящий, а не фальшивый пан!
Эта пантомима через стекло его обрадовала. Его явно сочли важной персоной — не зря он покупал приличную шляпу, ботинки и посетил пелюкерию. Внезапная проба производимого впечатления, похоже, оказалась вполне удачна. Идём и читаем дальше!
Фармасия — тоже понятно, аптека. Уже не надо… просто удивительно, как это там, на чакре, всё в нём зажило без всякой фармации, как на собаке. На одном парном молоке Далецких. Очень хотелось, очень нужно было выжить и поправиться... и вернуться к Анеле.
Парфюмерия — яснее ясного, международное. А вот это непонятно — два слова на вывеске: карпинтерия и… хм, какое-то неприличное слово — еба-ни-стерия… эбанистерия?
Антон перевёл взгляд на витрину и замер, поражённый. Вмиг исчезла знойная душная улица Байреса, со всеми своими карнисериями и сапатериями, мандаринами и пальмами, метро-субте и автобусами-коллективо. Через гладкое стекло витрины неясно, призрачным видением проступал самый парадный обитатель родной Антусевой хаты на Браславщине, фамильная гордость Шапелей — трёхстворчатая и почти трёхметровая шафа, шкаф, с громадным овальным зеркалом в центре, работа покойного деда.
Антон закрыл глаза. Не может быть… что это? Откуда, здесь? Как? На другом конце земли? Что за знак ему? Или померещилось на жаре? Он открыл глаза. Шкаф никуда не делся. Вон там, слева, за выгнутой пузатой створкой висят зимние тяжёлые вещи и парадные костюмы в резком запахе нафталинового облака. Справа — материнские платья. В пузатом правом ящике внизу все её хустки, в левом — мужское бельё, рубахи и кальсоны с лямками завязок… это мать стопками выдавала братьям Шапелям перед походом в лазню…
Антон подошёл вплотную к витрине, припал в стеклу. Нет, надо пощупать этот мираж… Он нашарил, не спуская глаз с витрины, дверь, вошёл внутрь. Продавец с готовностью сунулся к нему, осыпая визитёра дробью кастиже.
- Буэнос диас, — эхом рассеянно откликнулся Антон и ринулся к загадочному шкафу.
Нет... Конечно, это был не дедов шкаф Шапелей… Просто очень похож — конструкцией, размерами, общим обликом. Вблизи это стало сразу понятно. Наваждение растаяло. То творение деревенского столяра Шапеля из простой светлой сосны было покрыто тёмно-красной, как запёкшаяся кровь, краской и блестящим лаком. Оно казалось Антусю всю его жизнь немыслимо роскошным, достойным дворца, лучше не бывает, но то, что он увидел здесь… Вот она, настоящая роскошь! Антон гладил пальцами блестящую поверхность и рассматривал переливы драгоценного материала. Это не краска и лак! Что это за дерево?
Он обернулся вопросительно на продавца. Тот с довольным и вдохновенным видом продолжал трещать, поводя руками, уважительно трогая пальцами фацетный край зеркала, отворяя створки и выдвигая ящики. Антон коснулся поверхности и снова вопросительно взглянул на него. Продавец торжественно выпрямился и что-то веско произнёс. Цена, догадался Антон. Попытался мысленно перевести, но не смог, сморщившись.
Продавец уже понял: эстранхеро, иностранец. Выхватил из кармана бумажку и карандашик, быстро написал и показал. Антон увидел цифру и усмехнулся. Ему этот шкаф поместить некуда, он больше его здешнего пэнсьона с железной койкой. А вот взять — вдруг проклюнулась нелепая мысль — да и купить этот шкаф, раз так похож, словно родной братец, на фамильное достояние Шапелей… Поставить, куда разрешат, да и жить в нём — климат здешний позволяет… А что? в прежние века, он слышал, в шкафах спали. Завести тут кусок Браславщины и поселиться в нём...
Он с трудом прогнал наваждение своей мимолётной фантазии. Хватит прикидываться, быть фальшивым паном. Обнаружить, что он вовсе не покупатель?
- Но, — сказал он, постучав по створке. — Ке… ке эс эсто? Ке… за дерево?
- Ке? — не понял продавец. — Эль роперо... армарьо. Ун вестиарьо. Апарадор. — предлагал он варианты. — Гуардаропа…
- Это-то понятно, пан продавец, — помотал головой Антон. — Разумеется, гардероб. У нас называют шафа. Я хочу знать, что это за дерево?
Продавец озадаченно пожевал губами:
- Дэррэво?..
- Материал, — сообразил наконец Антон.
- А! — догадался и продавец. — Мадэра! Эсте эс хаккаранда, сеньор...
Из глубины магазина двое внесли массивный тяжёлый стол и стали пристраивать к стене.
- хакаранда... — озадаченно повторил Антон. — Что это за хакаранда такая… Первый раз такое слышу. Так мадэра или хакаранда? Напишите мне на бумажке, пожалуйста. Пор фавор.
Двое со столом разом обернулись к нему.
- Эге! Русский, что ли?
- Да! — растерянно и радостно отвечал Антон. — Я из Белоруссии!
- Земляк! — переглянулись двое со столом.
_________ _______________
кава — кофе (пол.)
асесория — консультация (исп.)
фискал — налоги (исп.)
лаборал — трудовое (право)
контабл — бухгалтерия (исп.)
карпинтерия — столярная мастерская (исп.)
эбанистерия — работы по дереву, мебель (исп.)
лазня — баня (польск.)
роперо — платяной шкаф (исп.)
армарьо — зеркальный платяной шкаф (исп.)
вестиарьо — шкаф для одежды (исп.)
апарадор — буфет, сервант, платяной шкаф (исп.)
мадэра — материал (исп.)
хаккаранда — фиалковое дерево, палисандр
пор фавор — пожалуйста (исп.)
10. ПРИМЕРКА
Довольная Юлька придирчиво вглядывается в глубины большого зеркала в дверце резного шкафа, поворачивается так и этак, закидывая тёмную густую копну высоко поднятых волос гордой головы на стройной гибкой шее. Аня озабоченно оглядывает сложно скроенные места в недошитом платье, приседает на корточки, ровняет быстрой намёткой подол, расправляет складки, одёргивает, прихватывает лишнее, закалывает булавками, вынимая по одной из целого пучка, зажатого в губках маленького ротика. Наконец, булавки кончились, она поднимается на цыпочки, неделикатно встряхивает платье на рослой сестрице, словно на манекене, и отпустив, отстраняется для общего впечатления. Неплохо! Сидит как влитое. Ещё бы — красивому всё идёт, как говорит мама.
- А может, вот здесь уже не надо пуговки? Давай просто пристрочу. Смотри, Юлька, вот так, как булавкой заколото.
- Ой нет, Аничка, пуговки шикарные! — вмиг пугается и расстраивается Юлька.
- Ну знаешь, во всём мера нужна. Перебор будет с пуговками. Да и не успеваю я. Во сколько у вас там бал?
- В три. Ну только не бал. Какой бал! Заседание учёного совета. Яша выступает с докладом. По своей диссертации. Мне надо произвести впечатление! Яшу не опозорить.
- Произведёшь, произведёшь. Что это тут топорщится… Юлька, стой, не дрыгайся.
- Ой, знаешь, а вчера! Когда мы с ним шли в клинике, по коридору… Представляешь, сбоку, слышу, говорят: какая красивая пара! Я уверена, что это про нас с Яшей.
- Ну ещё бы! Ты у нас богиня. Это мы с Яниной и Петя — в маму, маленькие, не повезло, а Феликс и ты в папу пошли.
Став рядом с Юлькой, Аня заглядывает в зеркало — маленькая и хрупкая, она едва достаёт до плеча высокой статной младшей сестре. Кабинетная статуэтка рядом с парковой статуей.
- Да, Юлька, — удовлетворённо заключает Аня, — ты у нас удалась! Даром что младшенькая... как это называется? — поскрёбыш… Давно ли голоногая бегала, а теперь и не скажешь, что младшая.
- Аничка, ты зато очень, очень миленькая, — решает Юлька утешить сестру, — а глаза, глаза..!
- Слушай, знаешь что… — вдруг перебивает старшая, — мы сейчас костюмы шьём к премьере, там такое есть платье… Вот так перекручено и наоборот пристрочено… и ещё, ещё, рядком. А? Чтобы с пуговками не переборщить. Пойдёт?
- О… роскошно, Аничка! Эффектно будет. Ткань отличная. Но только и пуговки обязательно…
- Да конечно, не трепыхайся. Почти готово, ещё восемь штучек обтянуть осталось. Снимай. Такая жара. Знаешь, пойду-ка я в парк, там сяду с пуговками, доделаю на воздухе.
- Опять? На свою скамейку заветную.
- Да. Там тихо, тень, у воды — в самый раз.
- Аничка, — полуодетая Юлька бросает борьбу с тонкой шифоновой блузкой и хватает сестру за руку, — не ходи ты туда больше! Сколько можно? Шестой год ты всё в невестах… этого... умалишённого! За золотыми горами поехал… и где он?
Аня молчит, собирая портновскую мелочь в шкатулку, хмурится, оглядывая край стола, диван и пол в поисках ниток.
- Сколько у тебя возможностей было уже! — не отстаёт Юлька, пытаясь поймать взгляд сестры. — Ну вот чем тебе Яшин двоюродный брат не годится? Приличный молодой человек, из хорошей семьи, каждый раз тебе приветы аккуратно передаёт, всё надеется…
- Рыжий? — чуть улыбается Аня. — У него даже пальцы в веснушках… жених… смешно.
- Ах, тебе красавца подавай? Ну а Боренька, аспирант кудрявый? Прямо Есенин. Его зачем отшила? После той нашей прогулки на катере вообще ум потерял, смотреть жалко, так и вьётся. А этот, жгучий брюнет с четвёртого этажа? Мама говорит, дня не проходит, чтобы не пожаловал с чем-нибудь — ясно, по чью душу. Страдает… с горя прикладываться к рюмке стал!
- То-то и оно, — мрачнеет Аня, — мне этого не надо. И того тоже… никого.
- Аничка, — убеждает Юлька, торопливо, но осторожно влезая в юбку, — ну ладно эти, а Валерьян Андреич? У него самые, самые серьёзные намерения! Он делал маме прямые заходы насчёт тебя. Вот это уж жених, так жених — солидный, спокойный, интеллигентный, на высокой должности, с прочным положением, вдовец. А какое постоянство — второй год терпеливо осаждает...
- Он хороший человек, конечно, — устало отвечает Аня, — но, Юлька, что ты говоришь, он же старик, ему сорок четыре... о чём ты?
- Вот как. А тебе-то уже сколько, Аничка, вспомни! Это уже называется — засиделась. Тот не хорош, этот плох. Провыбираешься.
- Да я и не выбираю, — пожимает плечом Аня.
- А вот и напрасно. Дальше-то что, как? Живёшь, как монашка какая-то. Свет клином сошёлся на этом Антусе? Оставь ты это, жизнь проходит!
- Юлька, не надо. Знаешь, Юлька, скажу тебе… сядь, не мельтеши. У меня тут разговор с мамой был. Как раз про Валерьяна Андреича...
- Ну?! — Юлька, всплеснув руками, кидается на диван к сестре, бросая поправлять свою растрепавшуюся от примерки причёску.
- Мама мне рассказала… Ты помнишь Рихтеров из Слободки? Нет? Ну, неважно... Так вот мама, оказывается, в молодости очень была влюблена в среднего Рихтера...
- Да ну? Мама, влюблена? Какой-такой ещё Рихтер? — Юлька недоверчиво фыркает. Аня слегка усмехается:
- Да вот, тебе мама не рассказывала — тебе не нужно, у тебя всё вовремя, как полагается, ты удачливая у нас, во всём… Ты не думала, что наша мама поздно-таки вышла замуж?
- Ну, может, немного поздно... — соображает Юлька, сопоставляя даты. — А что, у неё была какая-то история до папы? Роковая любовь?!
- Ой, Юлька, ну уж прямо роковая. Ты пересмотрела кино и перечитала романов. Роковая, скажешь тоже… Ухаживания были, сватовство. Свадьбу наметили…
- Свадьбу? С Рихтером? О-о, какие семейные тайны, никогда бы не подумала!
- Ага, ты думала, мама с папой познакомились, и всё сразу уладилось. Да нет, был ещё этот Рихтер…
- Красивый?
- Понятия не имею, — пожала плечом Аня. — Но мама его любила. Вот как ты говоришь — свет клином для неё на этом Рихтере...
- И что случилось, почему они не поженились? — волнуется и таращится Юлька.
- Этот Рихтер, оказалось, рассчитывал на землю в приданое невесте. А наш дед показал ему кукиш, и не договорились. Так что не знаю насчёт рока, но просто любовь мамина была не очень... взаимная. Рихтеру, похоже, больше нравилось возможное приданое, чем невеста. Он и сам был из состоятельных.
- Вот же негодяй, — качает головой Юлька, — бедная мамочка! Как унизительно… Представляю, как она страдала! Пока не появился папа?
- Папа! Юлька, нам с тобой трудно поверить, но мама сказала мне, что папа был для неё просто, что называется, последний шанс. Или уж остаться старой девой…
- Мама вышла за папу не по любви?! За такого красавца? Не может быть! Я её расспрошу…
- Нет! Вот дурочка ты... зря я тебе рассказала. Не спрашивай её, зачем лишний раз трогать старые раны. Давно зажило... Это она мне только открыла. В назидание, понимаешь?
- Вот как... — Юлька в волнении ходит по комнате. — Выходит, мама вышла за бедного и нелюбимого, раз богатый и любимый пренебрёг… Здэймуй, пани, дроги шаты…
- Идь до мОей кУрнэй хаты, — подхватывает Аня слова песни.
- А что этот Рихтер потом?
- Не знаю, — пожимает плечами Аня. — Мама никогда не узнавала. Кажется, он уехал в Ригу. Ну, а про маму с папой ты сама знаешь: их брак не загубило ничто, даже восьмилетняя разлука: мы в Польше, папа здесь.
- У них образцовый брак! — удовлетворённо и воинственно говорит Юлька.
- Может быть, — улыбается Аня.
- Папиной любви хватило на обоих… а этот Рихтер, надеюсь, кусает локти! Я понимаю, зачем мама тебе рассказала… но не убедила, как вижу? Да?
- Антусь от меня не отказывался, — тихо говорит Аня.
- Ха! — негодует Юлька, — но он уехал! Обещал на год только. Может, его и в живых уже нет!
- Что это ты говоришь! — вскидывает Аня глаза, обжигая сестру негодующим взглядом. — Типун тебе на язык! Нет… нет. Янина же писала, от него письмо было тётке Альбине... в начале года... Что ты… я бы почувствовала. Хотя… — она замолкает, отворачиваясь.
- Что? — мгновенно настораживается Юлька.
- Знаешь, было у меня нехорошее такое ощущение одно время… так было тяжело…
- Что, что такое, Аничка? Ты мне не говорила!
- Да нечего было особенно и говорить… Когда папу удар хватил, ни до чего было, а потом... Ты такая счастливая, со своим Яшей, а тут... Сны просто, Юлька. Да не один. Полосой шли… всё такие странные, мрачные, безрадостные…
- Сны! Аничка, это ненаучно. Чепуха.
- Не знаю. Так всё явственно было. Может, и не научно, тебе виднее, а мне чуется, что не просто так. Но потом прекратилось. И я подумала, что с ним всё стало лучше...
- Лучше? Ну, тогда... тогда он тебя просто бросил! Откуда ты знаешь, что он не нашёл себе там… какая-нибудь мулатка… испанка! Кармен с красной розой в волосах! И кастаньетами.
- Кармен была цыганка... — беспомощно лепечет Аня.
- Тем более! — наседает Юлька. — И кроме того, Аничка… всё-таки он моложе тебя почти на два года.
- Какая ерунда! — вспыхивает Аня. — Чушь! Какое это может иметь значение? При чём тут это?
- Очень даже большое значение. Мужчины даже года разницы стесняются, скрывают. Я знаю!
- Да уж конечно, ты-то знаешь — в свои двадцать!
- Знаю, — многозначительно и убеждённо изрекает Юлька. — Когда он тебя замуж позвал? В свои девятнадцать. Это ничто, мальчишка. Щенок. Мужчина должен быть старше.
- Предрассудки... — смято бормочет Аня.
- Ну ладно, — отступает Юлька. — Но тогда почему он замолчал? Почему, Аничка?
Аня молчит, отводя глаза. Юлька порывисто обнимает сестру.
- Никогда ему этого не прощу. Обидно мне за тебя, пропадаешь ни за что. Устроила себе храм святого Антония на скамейке. Ты же смеяться разучилась, Аничка...
- А что смеяться… Мне там хорошо. У меня там всё получается… и как будто он тут же… Иди, Юлька. Вечером последняя примерка, к утру будет готово. Папе лекарство не забудь.
_______ __________________
здэймуй, пани, дроги шаты — сними дорогие одежды (польск.)
11. СКАМЕЙКА
Мелкие стежки ложатся ловко и ровно. Юлька всех затмит, Яша будет гордиться. Может, Юлька и не самая толковая студентка, зато красавица… Что это она про Антуся толкует — бросил... разве это может быть? Разве это можно представить... Но и впрямь, где же он, столько лет?! Что его держит? Что или кто… Откуда ей знать?.. Где ты, мой Антусь, где ты? Почему тебя нет и нет? Я устала...
Аня вскинула голову, удерживая отчаяние. Всё вокруг, как всегда — и кольцом выгнутые стволы двойного дерева, и тихий разговор листвы, и быстрая перебежка теней, и жужжание шмеля у воды. Настанет день, когда он будет здесь, с ней, и сядет снова на эту скамейку… она дождётся… наверное…
Дрогнула под коленом балка скамейки, отозвавшись на тяжесть у дальнего конца — он сел с краю. Это… это он!.. Кто ж ещё придёт в этот укромный угол и зачем? Позвала, вот и пришёл… Стежок, ещё стежок… Только не глядеть, не спугнуть… не показывать виду, что она знает: он здесь… Пусть подаст голос. Сейчас протянет руку, тронет локоть: вот и я, Анелька…
Она взяла новый лоскуток, упрямо не поворачивая головы, оторвала нитку… Балка снова скрипнула, с конца скамейки встали, шаги зашуршали по сухой траве прочь. Аня медленно повернула голову — нет, это совсем не он… Коренастый ладный мужчина в полосатой рубашке. Антусь выше него на полторы головы. Она сходит с ума. Это унизительно. Юлька и мама правы, хватит... Так спятишь и окажешься в жёлтом доме. Аня склонилась над шитьём и заторопилась: сделал дело — гуляй смело, платье надо закончить к утру.
- Разрешите здесь в тенёчке присесть с газетой? Не помешаю?
Аня подняла голову: давешний в полосатой рубашке. За газеткой ходил. Вежливый…
- Пожалуйста... Садитесь.
Он сел уже ближе, на середину скамейки. Развернул газетный лист, читает. Аня, не глядя на него, прилежно шила, привычно прихватывая ткань и затягивая нитки.
- Кхм, — деликатно откашлялся полосатый, — отличные новости! Вы читали? — у нас открывают новый аэродром.
Она молча улыбнулась.
- Понимаете, — стал растолковывать полосатый, — как это важно? Транспорт! Огромное дело. Скоро настанут времена, когда вы сможете не тащиться сто лет в вагонах по железной дороге, а сядете в аэроплан и… полетите! Втрое быстрее. И куда захотите. Вы куда бы полетели?
- А можно будет, например... — Аня запнулась, — в Южную Америку?
- Конечно! Хоть в Южную, хоть в Северную. В Арктику и Антарктику. В пустыни и тайгу. Авиация! Вы слышали, запускают в серию гидросамолёт…
Полосатый явно хотел завязать знакомство и понравиться. Симпатичное кареглазое лицо. Крепкая фигура. Уверенные жесты. Как он забрался в эту глухомань, в её заповедный закуток? Именно сейчас, именно сегодня… может, его послал сам Антусь… вместо себя… раз она пала духом. А почему бы нет…
Любитель авиации, которого звали Павел Шилов, много о себе поведал: бывший заводской слесарь, таможенник, послан на учёбу в институт агитации, партийный... И анкета идеальная, и на вид неплох. Он проводил Аню до самого дома и назначил свидание — через три дня, «на том же месте, в тот же час». Юлькино платье лихорадочно шилось ночью, дело спорилось, и Аня при этом — улыбалась...
В условленное время Скамейка была пуста. Аня честно, но бесполезно отсидела в своём заповеднике до позднего вечера. Что ж… ну и не надо, значит… Не судьба, показалось только. Сама она никого не ищет и не станет искать. Она ждёт Антуся.
Через месяц, в августе, она вышла из дома в лавку напротив за керосином, а на углу маячила смутно знакомая фигура: Павел! Он не смог прийти, их отправили в колхоз на сенокос, адреса он не знает, и вернувшись, уже третий день ходит здесь по улице… Так всё-таки — судьба? Прости, Антусь, но Павел Шилов оказался куда настойчивей тебя… Или это ты сам его послал сюда, ко мне, на нашу скамейку?
Так уговаривает себя Анелька, заглушая подспудное знание: предала, не дождалась, испугалась, не поверила, устала. Сломалась...
(Продолжение http://proza.ru/2023/10/11/1416)