Никогда не хотел этого делать, но жизнь складывалась так, что я оказывался перед этим сложным выбором, итог которого был заведомо предрешён. Я думал, что выбор действительно есть, но, оказалось, что неизбежное рано или поздно достигнет точки невозврата, после чего выбирать уже будет не из чего. И главный парадокс вот в чём: с каждым новым разом у тебя по-прежнему сохраняется надежда на то, что в этот раз будет иначе. Однако всё заканчивается разбитым сердцем, слезами и ненавистью. По какому бы пути я ни шёл, все они сплетаются в одну дорогу разочарования.
Кажется, что есть простой выход — отстраниться от этого и погрузиться в мир одиночества. Но как пылающая натура, в которой бурлят силы молодости и взбалмошности, может по своей воле отказаться от этого притягательного и романтичного ощущения влюблённости? Оно манит и стирает границы здравомыслия, окрыляет и наполняет жизнь смыслом, заставляет тебя действовать, обходя внутренние барьеры скованности. Я поддаюсь этому соблазну из раза в раз, понимая, что это эгоистичное желание — получить удовольствие за счёт другого человека — является ничем иным, как добровольным рабством, в которое девушка попадает, предавшись мимолётным чувствам. Ты, словно паук, окутываешь её сетями до тех пор, пока вновь не проголодаешься, и тебе не понадобится другая жертва. От этой ты быстро избавляешься и начинаешь плести новый кокон. Пауку нельзя не плести паутину, иначе он попросту перестанет им быть. Для него это равноценно смерти.
Я не паук, поэтому точно не умру, перестав окутывать девушек романтичной плеядой сладких слов. Тогда почему я не откажусь от этого, если данная зависимость не фатальна? Помимо тех удовольствий, что даёт романтическое общение с дамой, ты получаешь невероятное вдохновение. Это ощущение сложно спутать с обычным хорошим настроением. Силы, которые переполняют меня, можно и нужно направлять в творчество. Их появляется столько, что попросту не знаешь, за что взяться первым. Этот огненный луч, что проносится в моей голове, разгорается всё сильнее и сильнее, рука скользит по бумаге сама по себе, я уже не контролирую её. В этот момент совершенно теряю связь с реальностью. Мне не важно, кто я и какие грехи совершил. Есть лишь момент созидания и создания нового искусства, которое искрится и блестит в отражениях женских пролитых слёз.
Искусство — это игра взаймы. Нельзя прийти и взять, обязательно нужно вести обмен. Причем зачастую жутко несправедливый. Картина, что я напишу, будет будоражить сердца нимфеток, но они даже не будут подозревать, сколько для этого я разбил сердец и породил ненависти к себе. Под слоем краски скрывается не только гениальная рука автора: десятки часов терпеливого труда и стяжаний, а также любовь, страсть, боль и разочарование. Я не чувствую угрызений совести, когда в очередной раз говорю о том, что наши пути не могут соединиться в большую дорогу совместной счастливой жизни. Ведь если я не получаю восторга от встречи с дамой, тогда зачем отравлять жизнь друг другу? Пусть она найдет себе достойного мужчину, на фоне которого я буду казаться лишь инфантильным подростком, не привыкшим брать на себя ответственность. Мне же удастся найти новую и выпить из неё всё вдохновение. Так будет продолжаться до незапамятных времён.
Являюсь ли я разрушителем судеб? Не думаю, что нужно быть настолько категоричным. Одно разбитое сердце взамен на десяток собранных — равноценный обмен? Если погружаться в философские размышления, то всё одинаково важно вне зависимости от количества. Вот только от этого сердцам не легче. Эгоистично ли решать судьбы других людей? Если они сами отдают свою судьбу в мои руки и не противятся этому, тогда почему лишь я виновен? Разве можно в чём-то уличить владельца кабака, который наливает вино несчастным людям? Он не заставляет их идти к себе. Люди сами выбирают путь, по которому им нужно будет идти навстречу погибели. Вино и любовь в больших количествах оказывают похожее влияние: сначала дурманят, а потом разрушают жизнь.
Я же наливаю лишь несколько бокалов и любуюсь томительной охмелённостью женщин. Далее я забираю бутылку с собой и ухожу в мастерскую, где сажусь за холст и творю до создания шедевра. Потом вы любуетесь этими картинами в галереях и гадаете, каким же способом создаются такие полотна. На разбитых сердцах и слезах. И моём одиночестве.
Неужели вы думаете, что я не одинок среди сотен прекрасных девушек, каждую из которых я люблю по-своему? Безумно одинок! И чем дальше, тем становится только хуже. Я видел слишком много. Узнал больше, чем нужно. Дотрагивался до запретного чаще, чем дозволено. Вкусив этот плод сотню раз, я потерял к нему всякий интерес, и это оказалось фатальной ошибкой. Поначалу ты этого не замечаешь, но потом осознаешь, что пристрастился. Пытаешься вырваться из порочного круга, но не можешь. Без этого ты становишься лишь серой тенью себя самого. Этот наркотик необходимо найти, иначе весь мир со временем погрузится в нуар. Ты находишь его, но каждый раз эффект становится всё меньше. И в один прекрасный момент осознаёшь, что действие прекратилось вовсе. Я ещё вполне обаятелен и учтив, красноречив и находчив, смел и экстравагантен, но ощущений нет. Что-то внутри пресытилось настолько, что вышло из строя. Дни кажутся круговой порукой в погоне за собой из прошлого.
В мастерской я не появлялся уже больше месяца. Краски пересохли, кисти пришли в негодность. Мои прошлые картины не вызывают у меня эмоций, а лишь вгоняют в уныние. Каждый день телефон разрывается от звонков недовольных заказчиков, но мне уже всё равно. Не ощущаю себя ни живым, ни мёртвым. Я лишь скиталец, обмотанный кожей, который просыпается каждый день без особого смысла. Вскоре средства быстро иссякли: я много пил и гулял, разбрасываясь деньгами. Никто не попробовал остановить меня, намекнуть, что пора остепениться. В один момент я стал никому не нужен. Даже самому себе. Квартиру отобрали через 2 месяца, я отдал ключи толстому камердинеру и остался на улице. Хотел примкнуть к местному обществу бродяжников, но, побыв с ними несколько дней, понял, что я ещё не настолько низко пал. Зато узнал от них, что совсем недавно в соседней деревне умерла одинокая бабка, после которой остался полуразрушенный дом. Никто не захотел в него идти, но мне предложили, как вариант. Я мог бы остаться с ними на вокзале, но это общество вызывало у меня отвращение, поэтому решил испытать удачу и отправился на поиски этого дома.
Действительно, он оказался в крайне плачевном состоянии: все окна разбиты, дверь покосилась, электричества нет, мебель растаскали местные. Ещё повезло, что печь осталась на месте. Перед тем, как прийти в этот дом, постарался более-менее привести себя в порядок, чтобы представиться близким родственником умершей старушки. План удался, ведь я стал полноправным хозяином этого увядающего имения. Странно осознавать, но при виде разрушенного дома мне стало легче. В моменте я даже загорелся целью восстановить его и жить там, пока не полегчает. Сложнее всего было в холодные осенние вечера: электричество ещё не сделали, в комнате было сыро, горели свечи, а я сидел и читал книгу, накрывшись тяжёлым одеялом. Чтение и работа по дому — единственное, что меня спасало. Я быстро растворялся в написанном мире и проживал жизнь как один из героев произведения. Здорово, что у старушки на чердаке оказалось много художественной литературы, которую я читал взахлёб. Но, как только отрывался от книги, в голову моментально лезли тревожные мысли. Не могу сказать, что конкретно меня тревожило. Это была квинтэссенция тревоги и тоски по минувшим временам, от которой на душе становилось невероятно тяжело. Поэтому с книгами я практически не расставался, даже во время работы.
А вот её действительно хватало, и я был этому несказанно рад. Первым делом выпросил у местных стекло и разобрался с окнами. У меня было немного средств, поэтому я закупился крупами и тушёнкой практически на все деньги. Это было сделано для того, чтобы не было соблазна их пропить. Однако я пристрастился к курению, дни с сигаретой во рту проходили быстрее и спокойнее. Ежедневно ходил в лес и втихую воровал доски с местной пилорамы, но делал это грамотно и незаметно. Уже к зиме получилось полностью восстановить интерьер моего жилища. Запах тухлятины сменился на приятный сосновый аромат. Зима выдалась морозная и снежная. Каждый день я полностью вычищал свой двор от снега и настолько сильно уставал, что к вечеру валился с ног. Иногда за деньги помогал чистить двор своим соседям. Некоторые из них захаживали ко мне. Я рассказывал им о том, что мне, художнику, просто понадобилась смена обстановки, да и в моём городском доме делается ремонт. Бывало, что за чаем я чуть не пробалтывался, но вовремя брал себя в руки и не позволял вольностей.
Несмотря на кардинальные изменения в жизни, тяга к женщинам была всё такой же сильной. Местные простушки с ухмылкой смотрели на меня, не воспринимая всерьёз городского художника. Я, в свою очередь, был готов охмурить любую более-менее сносную девицу, но таких вариантов не находилось. Сначала страдал от этого, мог целыми зимними днями в отсутствии работы 6 сидеть и предаваться меланхоличным воспоминаниям о прошлых похождениях. Иногда эти воспоминания посещали меня в виде невероятно реалистичных снов, но от этого было ещё хуже. Просыпаясь, я надеялся увидеть рядом с собой прекрасную женщину. Да хоть какую-нибудь женщину. Но вместо этого утром я встречал лишь оледеневшую одинокую постель.
Время шло. С каждым днём, особенно, когда весна подобралась уже совсем близко, я понемногу стал приходить в норму. Появилось куда больше работы, и у меня не было времени даже на прочтение книги, не говоря уже о меланхоличных страданиях. В апреле почувствовал себя настолько хорошо, что съездил в город и приобрёл там все необходимые принадлежности для творчества.
Первые картины после полугодичного простоя были настолько безобразны, что я даже не мог на них долго смотреть. Асимметрия в линиях, неправильные тени и оттенки цветов — всё напоминало бесформенную кашу и не имело под собой никакого смысла, даже толики того, что было раньше. Для меня это стало ударом, хоть я и подозревал что-то подобное, но не думал, что это будет настолько плохо. Медленно, с каждым новым мазком возвращались былая сноровка, понимание композиции и цвета.
Возможно, смог бы быстрее прийти в себя, если бы не постоянная работа во дворе и у соседей. Я затеял посадку огромного огорода, о чём, собственно, и пожалел в будущем, когда пришлось собирать урожай. С картинами всё стало более сносно, ведь на них даже получилось немного заработать. За время моего отсутствия меня вычеркнули из всех кулуарных списков, поэтому пришлось начинать с самых низов. Газеты с охотой принимали мои зарисовки, и это стало для меня новым способом заработка. За эти деньги в деревне можно жить, и в тот момент я почувствовал себя счастливым и излечённым от моей зависимости. Но до конца в этом не был уверен. Да и ведь точно не поймёшь, пока не проверишь на практике.
Когда я отвозил свои зарисовки в редакцию газеты, присмотрел одну хорошенькую девушку, которая была внештатным журналистом. Она совершенно не обращала на меня внимания, и это оскорбляло. Неужели, думал я, стал настолько непривлекательным? Это задевало моё самолюбие, но в то же время подогревало интерес. Я проявлял к ней знаки внимания, старался как можно дольше поговорить с ней, но девушка воспринимала меня как-то странно: словно я дряхлый старик, а молоденькая хочет побыстрее от меня отделаться. Чтобы ни делал, она ни в какую не хотела смотреть в мою сторону, а я, в свою очередь, всё больше и больше погружался в безответную любовь. Забросил писать картины, на огороде работал без должного усердия, а по вечерам грудь щемило от тоски.
Стал чаще бывать в редакции и, как полоумный, ждал её появления, но девушка больше не приходила. Я ужасно страдал, и хуже всего то, что вновь начал пить. Всё бы закончилось крайне печально, если бы у меня не пошатнулось здоровье.
Почти всё лето я провел в лечебнице. Там у меня было много свободного времени. Сначала использовал его для страданий, потом для размышлений, а в конце — для собственного развития. Видя, как люди страдают от физических недугов, мои душевные ненастья казались попросту смешными. Физически я ощущал себя не идеально, но и не слишком плохо. В моём отделении я был единственный ходячий. Остальные лежали и, уставившись в потолок, выли от боли. Странно это осознавать, но мне нравилось находиться среди таких людей. Я просился помочь медсёстрам с тяжёлыми больными, видел самые ужасные метаморфозы человеческого тела, и мне становилось хорошо. Было приятно не от того, что людям плохо, а от того, что в этот момент мне намного лучше, чем им. Это означает, что не всё потеряно. Я наладил общение с несколькими хорошенькими медсёстрами, а одна из них даже заглядывалась на меня. В лечебнице чувствовал себя хорошо. Единственное, что мучало меня — тоска по моему дому и огороду. Такая пора, а у меня там, наверняка, все поросло уже бурьяном. Хорошо, что мне разрешили рисовать. Я делал небольшие эскизы в подаренном мне блокноте. Рисовал постояльцев и персонал лечебницы, некоторые даже предлагали деньги за эти произведения, что льстило мне. Так и прошло моё лето, и я вернулся домой уже в начале осени.
Зимой мне должно было исполниться 40 лет, и я стал ощущать, что старею. Визуально это не так бросалось в глаза, но вот внутри ощущал себя иначе. Во мне больше не пылал тот, как кажется, недавний задор и тяга к приключениям, я стал более спокойным и приземлённым. Меня это не печалило, а скорее даже успокаивало. Однако я осознавал, что всё это очень странно. После лечебницы моё здоровье улучшилось, но до конца не восстановилось: проблемы с печенью дают о себе знать и по сей день. Поэтому я решил переехать обратно в город и жить за счёт создания зарисовок для газет. С болью в сердце прощался со своим домом, огородом, людьми и прекрасными видами этих мест. Всё это для меня уже стало родным. Я надеялся приезжать сюда на отдых, но спустя неделю после моего отъезда дом кто-то поджёг. Он сгорел дотла. Теперь шанса для перезагрузки у меня не было, и я с головой погрузился в работу, несмотря на горечь в сердце. Так проходили дни. Я совершенно перестал обращать внимание на противоположный пол и находил радость и вдохновение в чтении книг, а также в походах на природу. Именно там и познакомился с ней.
Было это поздней осенью, когда вокруг уже не летают паутинки и практически все листья опали. Но люди искусства всегда находили в этой поре что-то прекрасное. Так и я: выбирался в парк и творил до момента, пока совсем не окоченею. Место, которое выбрал, было прекрасной уединённой ложбинкой между двух огромных ив. Мне безумно нравилось сидеть и наблюдать, как ветер нежно треплет веточки ивы, словно влюбленный юноша. Прекрасная пора, часто идут дожди. Я люблю прогуливаться с зонтом по опустевшим улицам. Может мне становится хорошо из-за того, что все вокруг хмурые? Кто знает, но, возможно, чужая печаль делает меня счастливым. Вопрос лишь в том, один ли я чувствую так, или же таких людей много, однако нормы приличия сдерживают их от такого дерзкого заявления. Возможно, это моя извращённая природа, или я просто болен — доказать это уже не представляется возможным.
Несколько раз я видел её одну, гуляющую по нехоженым тропам, что располагались левее от меня, ближе к озеру. Лицо девушки было трудно рассмотреть, но это волновало меньше всего. Меня даже в некоторой степени пугало то, что она могла остановиться напротив меня на расстоянии нескольких метров и наблюдать за тем, как я рисую. Ладно, если бы постояла и ушла, но девушка могла стоять часами! Поначалу я считал её сумасшедшей и, откровенно говоря, побаивался. Но со временем привык и даже стал оглядываться на неё, приветственно кивая.
Она же отвечала взаимностью, но на этом все заканчивалось. Я привык к её частому присутствию и даже выявил некоторую закономерность: незнакомка никогда не приходила 2 раза подряд. Обычно интервалы между её посещениями составляли от 2-х до 4-х дней. Я долго старался не уделять слишком много внимания её персоне, но в итоге любопытство победило, и я решил угостить даму горячим чаем, так как день был очень промозглым. На удивление она согласилась и подошла ближе ко мне. Внешность незнакомки не обрадовала и не разочаровала меня, кроме её длинного, но острого греческого носа — он показался мне необычным. Одевалась она сдержанно, но со вкусом. Чёрные волосы были аккуратно убраны под бежевую шапочку, на руках — шерстяные перчатки.
Так и началось моё знакомство с женщиной с необычным именем Аделаида, что в переводе с французского означает «благородство». Действительно, держалась она со мной под стать своему имени: большую часть времени молчала, иногда задавала вопросы, не перебивала и внимательно слушала. Девушка мало рассказывала о себе. Я лишь узнал, что она из Арля и приехала в наши восточные края для творческого вдохновения, так как устала от этого великолепия и постоянных туристов, посещавших Прованс. Аделаида была писателем и специализировалась на мрачных и жестоких рассказах об убийцах, часто работала на местах преступлений, где составляла невероятно точные словесные описания. Её тянуло к мраку, как и меня, и я находил в этой схожести большое преимущество. Поначалу мы общались лишь во время моей работы в парке, но со временем стали видеться и в городе. Меня, как и её, тяготили частые свидания, поэтому мы виделись раз в 2 недели и проводили встречи невероятно продуктивно. С обсуждения последних событий переходили к их нравственной оценке, после этого вдавались в философию, а заканчивали вольными рассуждениями о творчестве, природе и людях. Эти встречи были живительной силой для меня, и, как я думаю, для неё тоже. Мы пытались видеться чаще, но в такие моменты ничего, кроме скуки и отвращения друг к другу, не испытывали. Оба кусали запретный плод лишь зубами змея, совсем понемногу. Поэтому весьма долгое время не пресыщались.
В плане интимных утех мы соблюдали строжайший целибат на протяжении долгого времени. И лишь спустя несколько лет смогли прикоснуться друг к другу. Впоследствии делали это редко, но с невероятной страстью. За это продуктивное время оба создали ряд успешных произведений искусства, которые помогли забыть об экономии любого рода. Вместе мы не жили, это был один из главных наших уговоров. Быт мог моментально разрушить нашу хрупкую ментальную связь. Она была хрупкой не потому, что между нами возникали конфликты и недопонимания. Мы сильно нуждались в одиночестве, а постоянное присутствие рядом близкого человека вводило нас в коматозное, отрешённое состояние. Мы не узнали бы этого, если бы не проверили на собственном примере. Итогом стала почти месячная разлука, в которой мы упивались свободой и наслаждались творческими порывами. Это расставание подарило нам море вдохновения, и спустя время, обсуждая это, мы удивлялись и не могли понять, почему же так происходит. В день нашего знакомства, ровно 5 лет спустя, я сделал Аделаиде предложение руки и сердца с условием, что мы будем жить в одном дворе, но в разных домах, не будем заводить детей и продолжим наше общение в том формате, который себя уже успешно зарекомендовал. Она взяла кольцо и, улыбаясь, заявила, что подумает. Хотя мы оба знали, что она согласится. Так и случилось: мы стали мужем и женой. В тот момент ей исполнилось 42 года, а мне стукнуло 47 лет.
Последующие годы я назвал бы самыми прекрасными в своей жизни. С Аделаидой мы достигли такого уровня взаимопонимания, что редко обсуждали какие-то примитивные вещи. Она научила меня писать, а я научил её рисовать, и мы стали работать в тандеме. У неё обнаружились невероятные творческие способности, поэтому она часто помогала мне подобрать нужную гамму. Вопреки нашим договорённостям, мы могли днями напролет вместе находиться в мастерской, где создавали произведения. После таких плодотворных дней мы отдыхали друг от друга и с улыбкой расставались на недельку-другую. Я уезжал в Германию, а она — в Голландию. Там она изучала творчество фламандских художников, отдыхала в прекрасных санаториях и заводила новые интересные знакомства с творческими людьми, которые потом приезжали к нам в гости. Аделаида была дипломатом в нашей семье. Я же посещал Германию, где открывал для себя мир невероятных научных открытий и инноваций, которые потом привозил к нам в Гренобль.
Стоит рассказать о реакции общества на наш союз. К нам относились с достаточным уважением, но иногда посмеивались над семейными порядками, при этом не подвергая сомнению правильность наших решений. У нас часто были большие приёмы, на которых мы собирали соседей и вели с ними очень интересные беседы. Иногда просто слушали музыку, курили испанские сигары и пили бургундское вино. Мы хотели научить людей думать о высоком, а не только обсуждать и без того осточертевший им быт. Я и Аделаида выступали лишь в роли лекторов, но со временем наши соседи научились преломлять свой житейский опыт сквозь призмы философии, физики, культуры и искусства. Порой разгорались такие жаркие дебаты, что мы просто отходили в сторону и с улыбкой наблюдали за нашим интеллектуальным детищем. Это приносило большую радость, всё больше и больше сближая нас. Суть нашей связи была именно в духовной составляющей: мы крайне редко спали в одной кровати, с большим вниманием относились к порывам страсти и любви, ограждали себя от совместного решения бытовых вопросов и различного рода сутолок. Это помогало обоим оставаться теми, кем мы хотели быть.
Я удивлялся тому, как же раньше беспорядочно себя вёл, пытаясь найти настоящего себя в очередной мимолётной женщине. Смотрел на них как на зеркала, чтобы увидеть своё отражение и понять, кто я есть на самом деле. Когда испытал действительно сильные потрясения и научился прекрасному искусству одиночества, увидел себя настоящего без чьей-либо помощи. Поняв, кто я есть, у меня отпало всякое желание погружаться в повторяющуюся романтическую галлюцинацию. Оказалось, что вдохновение и страсть для творчества можно черпать не только в соблазнении девушек, но и в природе, добродетели, физическом труде. И в этот момент в моей жизни появилась Аделаида. Именно тогда, когда я искупил грехи своей молодости и осознал новую версию себя. Я жалею о своих заблуждениях насчёт женщин, но понимаю, что разбитые сердца остались в прошлом. Нельзя вернуться в то время, чтобы заново склеить их. Искупаю свою вину рассказом юношам о том, почему так делать нельзя и к чему это может привести. Мне повезло попасть под каток жизни и встретить там Аделаиду, но этот случай — невероятное чудо, которого я не заслужил. Шанс такого развития событий близок к нулю. Стоит ли так рисковать своей жизнью, чтобы вести тот образ существования, который превалировал в моей молодости? Ведь его итогом может стать полная апатия ко всему, в том числе и к отношениям с женщиной. А это грозит болезненным чувством одиночества, когда ты никому не нужен, даже самому себе.
С Аделаидой мы прожили вместе 23 года. Я надеялся покинуть этот мир раньше неё, так как безумно любил и восхищался этой невероятной женщиной. Но её смерть пришла в самом прекрасном обличии: она умерла тихо и безмятежно во сне. Аделаиду не мучали ни болезни, ни печали, просто пришло её время, и женщина решила не бороться, а спокойно отдаться в руки неизбежности. Она предупреждала меня об этом, и я считал, что готов. Но в реальности всё оказалось совершенно иначе. Я ощущал себя опустошённым и вырванным из своей среды обитания. Не мог находиться в доме, наблюдать места, где она бывала чаще всего, прикасаться к её одежде. Поэтому я решил избавиться от всего этого и пожертвовать часть вырученных денег нуждающимся детям-сиротам. На остальные средства купил участок, на котором был мой сгоревший дом. Его уже приватизировало государство, но я смог официально выкупить землю за символическую сумму и построить там большой дом.
В том году мне исполнилось 70 лет, и я стал ощущать скорое приближение смерти. Перед погружением в неизвестное решил нарисовать главную картину своей жизни. Она представляла собой следующее: я иду сквозь толпу прекрасных юных дев. Скорее даже не иду, а с трудом пробираюсь. Они все пытаются меня удержать, но безуспешно, потому что я прорываюсь дальше. Сразу же после них падаю в лужу грязи и тщетно пытаюсь из неё встать. Мне это удается. Я иду дальше и встречаю Аделаиду, которая ведёт меня к вершине картины, где расположился её прекрасный портрет.
Эту картину я уже успел нарисовать, после чего перестал ощущать дыхание смерти за своей спиной. Значит, ещё рано. Я должен сделать что-то ещё, но что же? Должен продолжать жить, ведь это является моей главной задачей. Пребывать в добродетели, здравом уме и творческом порыве. Что может быть лучше для меня? Я мечтаю поскорее встретиться с ней, мне её не хватает. Поговорить бы с ней, сидя на воздушных облаках, и ощутить любовь Создателя. Скоро эта мечта станет реальностью, но пока трижды повторю: жить, жить, жить! Пусть моё признание самому себе станет уроком для всех, кто изучает жизнь и своё место в ней.