А по ночам через дыру в сердце выползали змеи. Они были - как крысиный король: связаны хвостами в связки по семь.
Змеи были ядовиты смертельно. И смертельно же жестоки. Не жалили в полную силу, лишь грызли края, расширяя рану. Убивали медленно, упиваясь контролем и властью. Отмирающей ткани становилось все больше. По всем меркам – а я замеряла сантиметровой лентой каждую ночь, чем еще заняться в четыре утра, если не спишь – оно уже должно было перестать биться. Но недалекое сердце никак не желало сдыхать, и только мучилось раз за разом все сильнее. Глупое, оно так искренне верило, что способно исцелить себя. И кидало легионы эмоций то на восстановление, то заделку стены… Порой даже так удачно выходило, что у сердца прорастали крылышки, и оно отправлялось счастливо парить среди звезд. Со змеями только сердце не боролось. Они были бессмертны, и любая борьба приводила к их безоговорочной победе. Их становилось больше с каждым новым встреченным человеком.
Выползая они шептали в мои сны мудрые рациональные вещи. Те, в которые я не верила никогда, но которые были реальнее, чем вся моя жизнь вместе взятая.
Хорошие, правильные вещи.
Общаться без доверия. Дружить с врагами. Предавать друзей. Не верить. Не любить.
Только брать, ничего не давая взамен.
Не ценить, а оценивать.
Да они были правы, эти мудрые змеи. И сердце, конечно же, рано или поздно перейдет в их веру. Выбора у него нет. Раз все вокруг хотят этого, выходит – это правильно.
Правильно жить с сердцем, которое не бьется, выдавая его за живое. Даже самому можно в это поверить. По всему выгодно. Не бьется, износа нет – а значит добротное. Не дарит ничего – не израсходует себя никогда, только будет втягивать в себя как в черную дыру чужой щенячий восторг и обожание.
Говорить обнаженными фразами – о собственных страхах и боли, прикидываться такими беззащитным в своей обнаженности, и такими на проверку безжизненным, пустым внутри - чугунной статуей, порождая в дырявых сердцах вокруг новых и новых змей. Циничная шаблонность бытия, в которую дырявые сердца никак не поверят.
Они больше страдают от возможности причинить другому боль. Свою просто терпят. Привыкли с ней жить. Думают, что все так живут. Что заставить страдать кого-то это увеличить то, что они сами чувствуют сейчас. А это страшно. Глупые. Не бьющиеся сердца смеются, глядя и на трепет, и на омертвение, и на змей – они ничего не должны с этим делать. Это не их проблемы, что им поверили или их полюбили. Вообще.
И они садятся в кабину катка, чтобы расплющить мертвеющую сердечную мышцу в отпечаток, толщиной с бумажный лист. Они уверяют, что если вырезать из него форму неискренности и сложить по инструкции в новое сердце, то всем будет счастье.
Притворяться тем, кем ты не являешься – помогает избежать в принципе боли. И любви. И боли от любви. Без сомненья. Боль охреневает от того, что не может найти адресата, не узнавая его под личиной, а любовь личины никак не тронет и никогда не заставит биться сердце того, кто под ней. Все просто. Логика.
Но ткань должна быть мертва. Иначе из-под катка полезут кровь и слезы.
И змеи. Куда же без них.
Да и выкройка не будет точной, если резать ее из чего-то трепыхающегося. Искренний брак.
До благословенного небьющимися сердцами паралича, мне, судя по всему, не дожить. Оставшееся время буду кормить собой змей. Заходите, на огонек, это сердце очень вкусное. Есть реальные отзывы от эстетов высшей марки.