ЭТО БЫЛО НЕДАВНО, ЭТО БЫЛО ДАВНО
Я, Федор Попов , родился в семье колхозников в 1946 г. на Алтае в селе Верх-Талица, в народе – Краюшкино, расположенном в 17 км от широко известного ныне с. Сростки, в предгорьях Алтая. Это еще не горы, но уже и не равнина. Деревня наша была расположена в живописном урочище, окаймленном березовыми колками, разбавленными кустами калины и боярышника. Посредине ее пересекала речка, мелкая, но с омутами, в которых просматривались контуры дремлющих рыбин.
Весной на склонах холмов, в логах, буйство цветов: поляны огоньков, вдоль согр - скромные, но такие трогательные и нежные тюльпаны, на склонах - медунки, кандыки, стародубки, заячья капуста, всего и не упомнишь. И все это многообразие испускает дурманящие запахи, привлекает мириады насекомых, играет многоцветьем. Летом - ромашки, ягоды, ароматы скошенных на сено трав, алеют еще незрелые калиновые кусты, время от времени пробегают сурки, изредка можно увидеть деловито шествующего по своим делам барсука. Осень поражает обилием красок, золото листвы обрамляет стройные станы белоснежных березок, между ними - пурпурно листвяные кусты калины с ярко-красными плодами, шиповник, боярышник. На полянках - грибы: белые, подберезовики, грузди. На открытых местах вдоль дорог - дождевики невероятных размеров, нигде более таких видеть не приходилось.
И, конечно, с весны и по осень среди всего этого - деревенская ребятня. Погоня за бабочками и жуками, но главное - сбор съедобных растений и ягод. А съедобными были почти все растения. Да и ягоды тоже, кроме волчьей. Нет больше этой деревни, осталась только на некоторых картах. Нет и речки, пересохла. Но каждое лето я стараюсь бывать там. Вот место, где стоял наш домик, вот здесь была наша школа, на взгорке - кладбище, где нашли упокоение мои бабушка, дедушка, маленький брат, многие односельчане. А здесь я набрал однажды полный котелок земляники. В ближайшем ложке - малинник, который когда-то был посажен сельскими коммунарами под руководством моего дяди. А вот тут протекала речка, в которой однажды меня искали всей деревней, думая, что я утонул в ней. А я, вернувшись из соседнего березняка, с букетом весенних цветов стоял позади всех и не мог понять, что это все они ищут в воде.
Отец мой, потомственный сибиряк и казак, колхозный конюх, в годы войны был призван в армию, но первое время работал на каком-то военном заводе в Барнауле. Условия там были такие, что уровень смертности превышал людские потери на фронте. Вот мужики и мечтали о переводе в действующую армию, с просьбами о чем писали начальству заявления. Возможно, были и патриотические соображения, но в основном исходили из того, что если уж все равно умирать, то лучше в бою, а не от болезней и голода (в армии, надо сказать, в отличие от этого Барнаульского завода кормили и одевали неплохо). В общем, в конце концов он добился своего и дослужил до полной Победы в знаменитом Лунинецком полку морской пехоты в звании краснофлотца.
Вернулся в 1945 г. домой, где его ждала мама с двумя дочерьми. Ну а через какое-то время наша семья пополнилась мной. Произошло это обычно по тем временам, но не совсем обычно для теперешней действительности. Случилось это во время возвращения мамы из Бийска с базара, где она была, чтобы продать что-нибудь с огорода, а на вырученные деньги купить кое-какие припасы для хозяйства, вроде соли и спичек. Нужно сказать, что продавались отнюдь не излишки, просто другого способа заработать денег не было, а жить без них было невозможно.
В колхозе работали за трудодни, в народе их называли палочками: учетчик отмечал каждый рабочий день колхозника в тетради вертикальной черточкой. В конце года подводились итоги работы и оказывалось, что эти палочки были единственным заработком человека: колхозу нужно было выполнить план по сдаче государству зерна, мяса, шкур, молока и т.п., нужно было оставить семенной материал на следующий год, в результате чего баланс как правило оставался в лучшем случае нулевым. Вот колхозникам ничего и не оставалось, как жить со своего хозяйства, часть продукции которого тоже нужно было сдать государству.
При этом базарными делами занимались исключительно женщины: мужиков в деревне после войны оставалось мало, многие из них вернулись с фронта увечными, прочие были заняты на полях и фермах. Ну и вообще считалось, что это не мужское дело. А надо сказать, что до Бийска было 50 км (иногда ходили и подальше - до Таштагола, где по прямой было около 150 км), и преодолевали этот путь женщины пешком. Груз везли на телеге, а тягловой силой были коровы. Лошадей оставалось буквально единицы: как и мужики, они воевали, но в отличие от них ни одна лошадь в родные края не вернулась. Те немногие, что оставались, работали на полях, лучшие из них перевозили председателя колхоза, бригадиров и работников сельсовета. Получить лошадку для каких-либо личных нужд у рядового колхозника шансов не было, даже в исключительных случаях. Ну а коров женщины жалели, поскольку они были основными кормильцами в семье. Вот и ходили - груз на тележке, сами пешком.
Вот и мама моя с семимесячной беременностью сходила на базар, а на обратном пути недалеко от деревни у нее начались схватки. Вот тогда в скирде соломы она меня и родила. Справилась без посторонней помощи, сумела мне сохранить жизнь, добралась до деревни, а через денек-другой уже и в поле работала. Поначалу за мной приглядывала моя сестра, а потом она уехала в другое село учиться в школе (наша-то школа была начальной) и мама меня просто привязывала поводком за ногу где-нибудь в безопасном месте, сама же время от времени убегала с работы, чтобы проверить, как я там и покормить меня. Случалось за это самовольство ей и бригадирского бича (кнут такой) отведывать.
В первый класс начальной школы в Верх-Талице я пошел, не умея ни считать, ни писать. Нужно сказать, что попытка освоить эти премудрости с моей стороны однажды была. Как-то школьный учитель с моим отцом обсуждали свои проблемы за домашним пивом, являвшимся основным алкогольным напитком в те времена - не водка или самогон, а именно пиво. Во время этого занятия учитель обратил внимание на меня и предложил мне немного подучиться, для чего пригласил как-нибудь зайти к нему в школу. Насмелившись, я однажды и зашел. Получил тетрадку, где были нарисованы какие-то крючки, и наказ заполнить такими крючками оставшиеся пустыми строки. Попробовал, ничего не вышло. Тетрадку я пустил на рисунки, а от учителя с этого момента прятался в кустах, пока они общались с отцом.
В конце концов я пошел в первый класс уже на законном основании. Учитель в деревне тогда был один, точнее, в это время в школе уже работала учительница, которая обучала одновременно учеников всех четырех классов. Первый класс располагался на первых партах, четвертый - на задних рядах. Были это уже практически взрослые парни и девушки, так что оттуда постоянно до первого ряда доходили подозрительные шорохи и хихиканья.
Несмотря на это дела в школе у меня пошли с самого начала неплохо. В результате к Новому году я умел считать до бесконечности, сносно писать, ну а в чтении мне не было равных. Как было принято в те времена, перед Новым годом в клубе собрали народ, чтобы просветить его на предмет достигнутых к этому моменту успехов Советской власти, в т.ч. и в сельском хозяйстве. А чтобы народ особо заинтересовать, решили поручить зачитать праздничный доклад мне. На сцене рядом с елкой поставили трибуну, обтянули ее красным материалом, за трибуной установили табуретку, а на табуретку - меня. На это представление собрались все, кто мог передвигаться, так что мест на скамейках некоторым не хватило. Успех был потрясающий, более нигде и никогда мне не пришлось испытать чего-либо подобного.
Еще в дошкольном возрасте я очень любил рисовать, но не было пригодных для этого дела ни бумаги, ни карандашей, ни тем более красок. В школе бумага у меня появилась в виде школьных тетрадей, а вскоре случай помог мне стать владельцем пары шикарных цветных карандашей, подаренных проезжими "геологами". В кавычках потому, что, кто они были на самом деле, никто достоверно в деревне не знал. Может, и правда геологи, может - геодезисты, а может и археологи: ковырялись в земле, что-то отмечали на картах, что-то записывали. Какое-то время они жили в нашем доме, в результате чего этими карандашами в благодарность за приют меня и одарили.
Рисовал я тогда все, что видел. И вот однажды в руки мне попался школьный учебник истории средних веков, где был изображен испанский герцог Альба, поразивший мое воображение своим великолепием и необычностью: бородка клинышком, шляпа, воротник-жабо, цепь на шее. В наших местах в то время мне таких видеть не приходилось. Заглянуть за их пределы тоже не получалось: ни электричества, ни телевидения, ни интернет. Даже библиотеки не было. В общем, срисовал я его в свою школьную тетрадь. И надпись сделал: ГЕРЦОГ. Учительница увидела рисунок и забрала его себе, как я думал, потому, что он ей очень понравился.
А через некоторое время вызвали моих родителей в сельсовет (это что-то вроде сельской администрации тогда было). Приходят они оттуда взволнованные сверх меры, меня ругают, рисовать запрещают. Говорят, что им в сельсовете так сделать настойчиво посоветовали. Только какое-то время спустя мама призналась, что моя первая учительница, очень хорошо подкованная в части политики девушка, мой рисунок передала в этот самый сельсовет. И рассказала, что мальчик Федя изобразил Герцена, а этот самый Герцен - один из вождей Советского народа, рисовать которых всяким мальчикам строжайше запрещалось.
Впоследствии я часто вспоминал эту историю как анекдотичной случай, но, когда появились публикации о репрессиях тех лет, а также рассказы людей, попавших в реальные лагеря (отнюдь не пионерские) за меньшие и еще более анекдотичные провинности, чем моя, я понял, что тогда дело для моей семьи могло закончиться плохо. Просто в 1953 г. умер И.В. Сталин и активность властей в деле поиска врагов народа несколько снизилась.
Но вот активисты типа мой учительницы по инерции продолжали их выявлять, выводить на чистую воду и сообщать кому следует. А ведь в сущности была она неплохим человеком, просто была установка сверху, которую она и многие другие ей подобные выполняли и перевыполняли.
Наша сельская начальная школа была двухэтажной, но маленькой: на первом этаже жила учительница, на втором располагались учебный класс и учительская. А неподалеку, в соседней деревне, находился сырзавод, продукция которого в немалом количестве однажды в этой учительской и была складирована. Двери там были двустворчатыми, их закрыли на висячий замок, но если за замок потянуть, то они приоткрывались и в щель можно было на этот сыр полюбоваться. Что мы и делали регулярно - не поесть, так хотя бы поглядеть. Хотелось, конечно, попробовать, но сыр лежал далеко от двери и руки до него не доставали.
Лежал он там долго, а потом приехали какие-то дяденьки, открыли двери и обнаружили, что сыр кто-то погрыз, причем основательно. В общем, потерял он товарный вид. Следы там были явно мышиные, но что с мышей возьмешь? Приехавшие решили поискать виновника среди учеников. Тем более, что искать долго не нужно было - был среди нас пацан по имени Шурка. Жили они с матерью вдвоем, та всегда на работе, а Шурка сам по себе по деревне бегает, понемногу хулиганит. Вот его дяденьки и взяли в оборот. Допрашивали и с учительницей в школе, и в сельсовете без учительницы, но он ни в какую не признавался в преступлении.
Тогда приезжие решили провести следственный эксперимент. Закрыли они двери в учительскую на замок, один стал тянуть их на себя, а другой пытался Шурку пропихнуть в образовавшуюся щель. Мы же были зрителями и свидетелями. Но ничего у них не вышло: как ни тощ был Шурка, а просунуть в эту щель даже часть его не удалось. В общем, доказать его причастность к этому делу у дяденек не получилось.
Чем кончилась эта история, не знаю. Сыр куда-то увезли и больше в школе не хранили. Шурка еще долго жил в этой деревне, пока не подрос и не ушел служить в армию, откуда сюда уже и не вернулся. Как дяденькам удалось выкрутиться из этой истории с испорченным сыром, также осталось неизвестным. Но в нашей деревне их больше не видели.
В 1950-х в одно лето в нашей деревне произошли три знаменательных события, в значительной мере повлиявших на образ мыслей и настроение ее жителей. Включая меня.
Событие первое. Однажды весной на центральной улице мы увидели трактор. На колесах с металлическими ободьями и шипами, на металлической же сидушке - черномазый белозубый чубатый тракторист, с улыбкой до ушей. Женщины ахали и охали, мужики с деловым видом обсуждали достоинства техники, ребятишки норовили забраться поближе к трактористу, рискуя попасть под колеса. Этот трактор еще долго работал на сельских полях, а тракторист был первым парнем на деревне.
Событие второе. Через некоторое время над деревней пролетел самолет и приземлился на ближайшей горке посреди дороги. К самолету бежали все, и стар и млад. Случилась у самолета какая-то неисправность, летчик ремонтировал его долго, а во время перекуров развлекал народ, рассказывая ему байки из своей летчицкой жизни. Ребятишкам же позволил по очереди взобраться в кабину и подержаться за штурвал. Не знаю, как для взрослых, а для ребятни трактор перед самолетом как-то поблек.
В обеих случаях женщины преклонного возраста крестились сами, клали крест на технику, говорили, что без нечистой силы тут не обошлось, но домой не уходили до конца представления.
Событие третье. Но окончательно народ повергло в изумление и восторг электричество. До этого улицы не освещались вообще, жилища освещались керосиновыми коптилками, в лучшем случае - керосиновыми же лампами со стеклянными плафонами. А тут вдруг в центре села на высоком столбе появилась мощная лампа, в каждой избе загорелись лампочки поменьше. Появилась возможность читать по вечерам.
Вместе с электричеством в домах появилось и радио. Моя бабушка ко всем новшествам и так-то относилась с большой опаской, но про радио высказалась однозначно - ТАМ СИДИТ ЧЕРТ. Но как-то я забежал с улицы домой и увидел удивительную картину: бабушка взобралась на сундук, поближе к динамику, приложила к нему ухо и слушала передачу. Бабушка, там же черт, говорю я, но бабушка отмахнулась от меня и сказала: -Не мешай, Федька, это, однако, человек говорит, черт так не может. А сама плачет. Передавали же там СУДЬБУ ЧЕЛОВЕКА М. Шолохова, как я узнал впоследствии - в исполнении Сергея Лукьянова. С тех пор моя бабушка слушала радио постоянно, но ни одна другая передача не поразила ее так, как этот рассказ.
Вот так наша глухая деревушка превратилась в цивилизованное село. А ее жители, кто в Бога верил, продолжали верить, но к технике относились с пониманием и почитанием, про нечистую силу уже не вспоминали. Ну а моя неграмотная бабушка настолько была поражена рассказом, что не хотела верить мне, что читает этот рассказ артист. Она думала, что это человек рассказывает про свою реальную жизнь. Переубеждать ее я не стал, но часто вспоминаю эту историю и поражаюсь силе таланта двух великих людей - Писателя и Артиста.
В детстве среди прочих вопросов сельских ребятишек особо интересовали два: зачем взрослые курят табак и пьют спиртные напитки? Употребляют, да еще и нахваливают. Детей же к этим удовольствиям не подпускают. Правда, выпивали взрослые тогда не так часто, только по праздникам да в особых случаях, а вот курили мужики постоянно, днем и ночью (курящих женщин в деревне в те годы видеть не приходилось). У кого были деньги, курили фабричные папиросы и сигареты, прочие – самокрутки из местного табака. Тем более, что этого табака в каждом дворе было предостаточно: нашу деревню окружали табачные плантации, урожай с которых уходил на Бийскую табачную фабрику. Ну а сушился табак на вешалах в крестьянских дворах, где и проходил предварительную обработку. Естественно, что и местные мужики запасались им на зиму под завязку.
Лично я, мучаясь любопытством, провел эксперимент с табаком и водкой будучи учеником начальных классов в Верх-Талице. А было это так. Однажды кто-то из проезжих мужиков оставил в нашем доме пачку фабричных сигарет. Здесь нужно пояснить, что дом наш стоял на краю деревни, рядом с дорогой, ведущей в сенокосные угодья и в села, расположенные дальше вверх по Бии. Поэтому многие сростинцы, едущие на заготовку сена (в Сростках таких угодий было мало) или по делам в другие деревни иногда останавливались у нас передохнуть и перекусить. Ну и покурить, конечно. Вот кто-то из них эту пачку и оставил. Мы с другом приглядели ее и решили, что пора поэкспериментировать с куревом (махорочные самокрутки нас не привлекали почему-то). В отсутствие родителей прихватили сигареты и ушли на ключик (родничок) недалеко от нашего дома. Курили долго, пока не выкурили все сигареты. Правда, дым мы не заглатывали, но все равно накурились до одури. Кружилась голова, тошнило, едва не всю воду из ключика выпили. Добравшись домой, к родителям старались не приближаться, так что они остались в неведении относительно нашего эксперимента.
С тех пор впервые я попробовал закурить за компанию с ребятами, будучи студентом университета. Эффект был тот же самый, что и в детстве. Закончив университет и поступив на работу на вычислительный центр в Бийске, я отрастил бороду, купил трубку и, решив, что Бог троицу любит, попробовал еще раз в компании таких же, как и я, новоиспеченных специалистов. И опять отрицательный результат. От знакомых узнал, что мой деревенский друг тоже живет в этом же городе и работает на лесозаводе. Нашел его, поговорили о жизни, и оказалось, что он тоже делал несколько раз попытки закурить, но тоже безуспешно.
С водкой было все почти аналогично. Мой отец выпивал с проезжими Сростинскими мужиками, перевозившими зимой сено из Краюшкинских логов. Работа эта была не из самых легких, да еще и в мороз, так что выпивали с устатку. Приметил я, что после застолья на столе осталась стопка с недопитой водкой. Ну и выпил ее. Очнулся на сундуке, мама плачет, бабушка ругается и прикладывает мне ко лбу мокрое полотенце. Закончилось все для меня тогда благополучно и больше к этому вопросу я долго не возвращался. И вернулся только уже в Сростках, обучаясь в старших классах. Только в этот раз за сеном зимой ездили уже мы с отцом, а рюмку водки мне налила мама. И в обморок я уже не падал, а, наоборот, почувствовал себя отдохнувшим и полным сил.
За долгие годы жизни выпивать мне приходилось много раз и с разными результатами. Иногда приходилось и сожалеть о содеянном. Но в целом я сделал для себя вывод: табак – зло, спиртное – что-то вроде лекарства или тонизирующего в различных житейских ситуациях. Только, как и любое лекарство, принимать его нужно в соответствии с показаниями здоровья и по поводу. Поводов, правда, может быть множество, но одним из самых весомых из них для меня всегда была встреча с моими друзьями-одноклассниками и однокурсниками.
Одно из самых ярких воспоминаний моего детства - сенокос. В первый десяток послевоенных лет большинство деревенских ребятишек в наших местах принимали в нем участие еще с дошкольного возраста. Исключением были дети учителей, руководства колхозов и советских служащих. Объяснялось это в первую очередь тем фактом, что их родителям не нужно было выполнять норму по трудодням. А вот колхозникам нужно было, поскольку невыполнение этой нормы могло привести к печальным для них последствиям. Вот малолетних детей, в основном мальчишек, к этой работе и привлекали. Заработанные же ими трудодни шли в копилку их родителей.
Технология заготовки сена тогда была следующая. Ручными косами и конными косилками в погожую погоду скашивали траву, несколько дней она подсыхала на солнце, затем конными и ручными деревянными граблями траву собирали в валки. Ну а дальше ребята постарше опять же деревянными вилами ее перекладывали из валков сразу на волокуши или собирали в небольшие копны, предназначенные для перевозки теми же волокушами. Волокуша представляла собой очищенный от веток березовый стволик, к которому крепились торцами несколько березовых хлыстов, но уже с ветками. Вот на эти хлысты сено и укладывалось. В волокуши впрягали лошадей, которые были тогда основной тягловой силой, управляли же ими ребятишки-копновозы. В их задачу входило передвигаться на лошади аккуратно вдоль валка или копен сухой травы, отслеживать, когда волокуша будет в достаточной мере нагружена сеном, и отвезти это сено к месту, где взрослые мужики его принимали и укладывали уже в большой стог или скирду. Работали, как правило, от темна и до темна.
Ясно, что выдержать такую работу долго ребятишки не могли, если бы не одно обстоятельство - управляли они лошадьми верхом. Да если еще лошадь хорошая, да седло удобное... На сенокос из дома - верхом на лошади, домой - тем же способом. А еще поездки на водопои ... Кроме того, жили в логах неделями, ночевали в шалашах или в бричках под открытым небом. И мечты, мечты о будущем под ночным звездным небом: "Открылась бездна, Звезд полна...". Скачки на лошадях ... всегда вспоминаю о них с особым восторгом. Отец мой был заядлым лошадником, работал конюхом и другой работы для себя не мыслил. Поэтому у меня под седлом была всегда одна из лучших деревенских лошадей, а я - победителем в скачках. Но не только благодаря отцу и хорошей лошади, но и потому, что ездить верхом я начал, еще не умея толком передвигаться своими ногами. Еще в трехлетнем возрасте отец усаживал меня на лошадь, привязывал к седлу и отправлял недалеко от дома присматривать за пасущимися лошадьми. Сам же в это время занимался домашними делами.
Конечно, все это сопровождалось бахвальством, во время ночевок интересно было послушать рассказы взрослых об их приключениях, реальных, чаще - выдуманных. Ну и завораживали их песни, конечно. В общем, вспоминается все это как сплошной лагерь отдыха и развлечений.
Но иногда вспоминаются и падения с лошади, и сбитая до крови от седла задница, и страшная усталость к концу сезона. Вспоминаю, как однажды мама, пожалев меня, велела мне спрятаться в малине, а сама объясняла бригадиру, что вот Федька убежал куда-то и она не знает, где меня искать. А тот размахивал плеткой и кричал, что если он меня найдет, то непременно этой плеткой и выдерет. Вспоминаю и другой случай, когда мне родители велели что-то передать этому бригадиру у него во дворе, но сам он из дома не вышел, а встретила меня бабушка с большим псом. Бабушка уверила меня, что я могу подойти к ней без опаски, но когда я попытался это сделать, пес бросился на меня. И рванули мы с ним к калитке, я - впереди, он - позади. И все бы ничего, только калитку я при входе закрыл на щеколду. Открывать ее времени не было, поэтому я попытался ее перепрыгнуть. В результате я свалился по одну сторону этой калитки, пес - по другую, но с куском моей задницы в зубах. Кстати, залечивала мне рану мама очень просто: промыла моей же мочой и присыпала древесной золой. Очень эффективный способ, хорошо известный ранее в русских деревнях.
Но, как бы то ни было, а вспоминается сенокосная страда как большой яркий праздник. Ну а те издержки, что были при этом, так как без них? Мы уже тогда хорошо понимали, что на праздниках всякое случается.
Не менее яркими вспоминаются и зимы на Алтае. Серебристо-белые, морозные. Часто – метельно-буранные. А иногда и разгульно праздничные. А наступали они тогда, вопреки календарю, в конце октября – начале ноября. К этому моменту все полевые работы заканчивались. Что было посеяно весной – убрано, что посеяно в зиму – взошло (озимые), корма для животных заготовлены, топливо на зиму для жилищ (в основном кизяки) – припасено. Можно было и отдохнуть немного. Тем более, что начало зимы еще и совпадало с Октябрьскими праздниками (7 Ноября, день Великой Октябрьской Социалистической Революции). Ну а какой отдых без хорошей закуски? Здесь нужно отметить, что в теплое время года в деревнях питались в основном с огородов, заводских холодильников, где можно было сохранять мясопродукты, деревенский люд еще не знал, а если кто-то и знал, то лишь понаслышке. Наступление морозов позволяло разрешить эту проблему коренным образом и способствовало проведению празднеств.
Отмечали эти праздники с размахом, широко. Наряженные, в ярких шалях и полушалках бабы и девки, подвыпившие мужики, плетеные сани-кошевки, запряженные лучшими лошадьми в расцвеченных яркими лентами сбруях, все это проносилось перед нашими глазами, сопровождаемое песнями под гармошку, ядреными частушками, визгом женщин и крепкими словцами мужиков. И снег, белый и пушистый, надежно укрывший осеннее непотребство на земле, украсивший потерявшие листву деревья сверкающими гирляндами, снег, на который до слез больно смотреть, но и оторваться от него невозможно. Ну и, конечно, домашние пряники и калачи, непременный атрибут всех народных гуляний и праздников, любимое лакомство детей и взрослых. А среди всего этого буйства и великолепия – деревенская ребятня, придававшая празднику особый смысл и колорит. Отгуляв положенное, народ опохмелялся и возвращался к повседневным делам.
Возвращалась к повседневным делам и ребятня, в основном – в школу. А нужно отметить, что зимние морозы тогда бывали нешуточные, часто – ниже 40 градусов. Ну а если буран задувал, то он мог продолжаться и по несколько дней. Случалось, что в буране гибли люди, иногда погибали целые конные обозы, перевозившие зерно на мельницу в другие деревни или деревенскую продукцию на рынки. В школе в такие дни занятия отменяли. Радио в домах тогда уже было, и работала система оповещения, но в буранные и морозные дни эта система, как правило, отказывала. И мы шли в школу в любую погоду. В школе нас встречали и объявляли, что занятия в связи с непогодой отменены. Были рады все: учителя – возможности уделить больше времени дому, ребятня – представившейся свободе от школы и дома.
Домой мы тогда не возвращались и деревня была полностью в нашем распоряжении. Чем круче был мороз, чем сильнее мело бураном, тем более притягательны для нас были деревенские улицы. Бегали, кувыркались в сугробах, кричали и визжали до изнеможения, пугая редких прохожих. В общем, это были для нас дни полного счастья. Были и другие счастливые дни, свободные от школьных занятий и домашних дел. Тогда строили из снега крепости, прокладывали подснежные лазы, шли в ход также санки и лыжи, часто – самодельные. На такие и тратиться не нужно было, да и прочнее они были фабричных. А если сломаешь, то не так жалко. Тем более, что для катаний выбирали склоны, где покруче. Благо, таких склонов в наших местах хватало.
И не было у нас ни планшетов, ни смартфонов, ни компьютеров, ни Интернет. У большинства не было даже хорошей зимней одежды, обуви, не было ничего, привычного и так необходимого современным детям. А мы ВСЕ РАВНО БЫЛИ СЧАСТЛИВЫ! Понимаю, что Счастье – понятие относительное, а быть счастливым, хотя бы иногда, свойственно детям в любые времена и в любой обстановке. Но все же есть что-то, и в этом случае коренным образом отличающее нас, детей далекого прошлого, от детей настоящего времени.
К окончанию школы в с. Сростки, приютившем когда-то многих жителей нашей исчезающей деревни, в т.ч. и нашу семью, я уже хорошо понимал, что жить вдали от здешних мест я не смогу никогда. Так и случилось. Бийск, город моего постоянного проживания и работы после окончания университета, привлек меня, с одной стороны, близостью к местам моего детства и юности, с другой – тем, что был ближайшими к этим местам открытыми воротами в большой мир математики, вычислительной науки и техники. Так большая часть жизни и прошла – без отрыва от истоков, от детских впечатлений и иллюзий, в мире компьютеров и автоматизированных систем.