За окном было ещё темно. Бабка налаживала на стол. Она налила деду и себе горячего чаю. Забелила его козьим молоком, поставила масло, конфеты-подушечки, положила каждому по два куска плотного хлеба домашней выпечки. После завтрака дед Михей выкурил самокрутку перед печкой, откашлялся и спросил:
- Верхонки высушила, Матвеевна?
- Сейчас достану, - старушка с припечка сдёрнула кочергой рукавицы. Старик обул валенки, надел телогрейку, натянул на голову вязаную спортивную шапочку, подпоясался солдатским ремнём, взял рукавицы и вышел во двор, засунув в сенях за ремень остро наточенный плотницкий топор и закинув на лечо скрученную кругом верёвку с привязанной скобой.
Перед ноябрьскими праздниками приморозило, но не сильно. Выйдя со двора, дед огляделся. Улица была пустынной. Старик вспомнил время. Когда работал рудник, и вздохнул. Тогда мужики шли на шахту на раскомандировку, шагала домой ночная смена, ребятишки бежали в школу, бабы вели детей в детсад, а потом сразу уходили на работу. Три года назад посёлок подрезали разом. Сначала закрыли шахты и фабрику, потом всё остальное, что поддерживало и снабжало рудник. Почти всё взрослое население в одночасье осталось без работы. Выручали людей огороды и тайга. Дед давно был на пенсии, как и Матвеевна, но пенсии теперь, когда цены росли не по дням, а по часам, не хватало, её ещё часто задерживали. Михей пришёл на рудник после войны, когда демобилизовался. Работал он хорошо и к боевым медалям добавил орден за труд. Здесь женился, вырастил и дал образование дочерям. Старшая жила на Украине, младшая в Приморье, старикам могли помочь только посылками. Дочки были замужем, им хватало своих проблем.
Дом, где они жили, стоял у подножия крутой сопки, на которой среди багульника выделялись полянки, покрытые снегом. За кустарником начинался лиственничный лес. Михей вышел на тропинку, что шла к вершине. Шёл он тяжело, часто отдыхал. Тридцать лет работы в шахте угробили лёгкие. Медленно, но верно старик двигался к цели, часа через полтора перевалил вершину сопки и углубился в лес. Дед немного спустился по тропинке, потом отошёл от неё в сторону. Кругом валялись верхушки и ветки от срубленных деревьев. Силы были уже не те, и Михей с сожалением проходил мимо толстых лиственниц. Себе он приглядел невысокое деревце, сантиметров двадцати пяти в диаметре. Он вытащил топор и начал рубить. Стук топора разнёсся по лесу, издалека ему откликнулся шум бензопилы. С закрытием лесоучастка жители сами занимались заготовкой дров на зиму, кто как мог. Михей свалил лиственницу, обрубил сучки и вершинку, потом взял верёвку со скобой, вбил железку в комелёк дерева, перекинул верёвку через плечо и поднатужился. Бревно медленно тронулось. Шаг за шагом старик вытащил дерево на тропинку. Жадно хватая воздух, сел на пенёк, отдышался и вновь впрягся в верёвку. Постепенно по тропке одолел подъём и начал спускаться вниз. Идти под сопку было легче, лишь приглядывай за грузом, чтобы лесина не ушла в кусты, откуда бревно выковыривать для Михея было бы сложно. Приноровившись, дед довольно быстро спустился к началу тропинки. Здесь он увидел мужчину, тот шёлл навстречу и тянул за собой самодельные широкие санки, сваренные из железных труб. -Здорово, сосед, уже назад едешь? Здорово, Степан, ты чо-то сёдни припозднился?
-Дела. В лесу кто есть?
-В распадке пила работает.
-Это братья Липатовы готовят. Лесников видел?
-Нет. А чо они сделают? Людям топиться надо, штраф дадут, дак платить всё равно нечем.
- Это – да, правду говоришь, дед. Ладно, я пошёл.
Михей взглядом проводил соседа. Степан – мужик хороший, трое ребятишек, а на работу устроиться некуда. Никому сейчас не нужны проходчики да бурильщики. Старик опять потянул верёвку. Потихоньку дотянул лесину до ворот, затащил во двор, где ломиком вытянул из бревна скобу, аккуратно смотал верёвку и занёс в сени. Затем зашёл домой, разделся. В кухне аппетитно пахло, жена готовила обед.
-Запахи вкусные,- похвалил он жену. Не из чего готовить,- махнула рукой Матвеевна,- Садись за стол, я уже пообедала, с тобой только чаю попью.
Она налила мужу миску супа, приправленного обжаренным салом и сушёными грибами. Себе – густого свежего чая, который был её слабостью. Старик похлебал супа, поел солёных груздей, попил чаю. После обеда его разморило.
-Прилёг бы, - сочувственно сказала жена.
-Ладно, через час разбуди.
Дед улёгся на старый диван и почти сразу засопел. Матвеевна жалостливо поглядела на мужа, прикрыла его халатом и стала тихо убираться в избе.
Подремав, старик выглядел бодро. -
-Ну, собирайся, Матвеевна. Вспомним молодость, поработаем «Дружбой-два». Сам, пока бабка одевалась, вышел во двор, приготовил козлы, на которые с трудом закинул бревёшко, принёс двуручную пилу. До сумерек перепилили на чурки все лесинки, которые Михей навозил за пару недель. Перекурив, старик взялся за колун. Поленья хозяин сразу добавлял в поленницу. Закончив работу, он прикинул свои запасы: машина сухих дров да полмашины сырых. Дров в настоящее время шло больше, чем раньше. С пенсии старики брали два мешка муки и Матвеевна сама пекла хлеб дома. Совсем стемнело, когда дед зашёл домой, едва таща ноги то усталости. Посидел возле горячей печи. Прогревая ноющую поясницу. Пришла хозяйка от соседей, принесла новости.
-Говорят, завтра пенсию давать будут. Я пораньше пойду, очередь займу, а ты попозже подойдёшь.
Старик утвердительно мотнул головой.
-Любка недавно посылку отправляла, получили, а от Маринки давно даже писем нет, как они там на Украине… - жена начала жаловаться на жизнь, на почту.
-Хохол (так Михей звал зятя) – мужик с головой, в случае чего выкрутится, и руки у него золотые, - утешил Матвеевну муж.
-Когда внучат теперь увидим? – всхлипнула бабка. – Считай, теперь за границей живут.
-Не трави душу, - повысил голос Михей. – Сталина на них нет! Такую страну профукали, либералы-гангстеры! – ввернул он подслушанные по телевизору слова, подкрепив их многоэтажным матом.
Заканчивался обычный день простых русских пенсионеров в середине девяностых годов двадцатого века.