Аннотация: Шадо ищет следы некого исчезнувшего народа, люди которого любили закат и кровь, и ее не остановит даже собственная смерть
«Первый склеп запоминается на всю жизнь», — не раз слышала Шадо и имела все основания не согласиться. Первый склеп никогда не был для нее домом. Им владел дряхлый вампир Торех, а дряхлыми становятся малоподвижные и застывшие особы. Что касается первой категории, нелегкая может запереть вампира в четырех стенах против воли. Шадо знала пару, замурованную в кургане на веки вечные, пока дотошные ученые не занялись раскопками, или того вампира, у которого герметичный саркофаг-кувшин унесло большой волной в океанскую пучину и вынесло обратно спустя десятилетия. Все они с кипучей энергией набросились познавать новый мир. Что касается второй категории, то быть застывшим — прегрешение особого рода.
Торех прожил на земле четыреста лет, и все четыреста его жизнь отличалась однообразием. Его создатель, именуемый всегда с крайним почтением Отцом-Носферату, велел наследнику выходить лишь в лишенные лунного света ночи, жертвами избирать юных и белокурых, осушать всегда до последней капли и после хорониться в склепе до следующего новолуния. Вампир же, выпивший много крови за раз, ожидаемо становится сонным и долго спит, в то время как жизнь, его собственная и Госпожи Истории, проходит мимо.
Правила своей жизни Торех твердил как постулаты, и его тусклые глаза в такие моменты казались Шадо двумя пустыми орехами, вставленными в глубокие глазницы мертвеца. Шадо, привыкшая к более артистичной и ученой среде, так и не смогла поверить учению Тореха, а ее едва перерожденное тело звало жить как-то иначе. Пока старый Торех спал, Шадо бродила по окрестностям. В конце концов, живая Шадо ла Марэ прибыла в Натанию путешествовать и писать книгу о древностях, и что меняется, если сердце не бьется?
Когда Торех просыпался, Шадо всегда говорила, что успела выпить крови за день до него, ночь была достаточно темна, иссушенный — юным и белокурым, и теперь она готова спать до новолуния. Торех же спешил на охоту и возвращался за час до рассвета, напившийся крови настолько, что ему хотелось только спать. Такой образ жизни наставника заставил Шадо задать вопрос, что вообще побудило Тореха обратить ее. Торех назвал это мистическим озарением и добавил, что лицо Шадо напомнило ему то ли мать, то ли первую возлюбленную, которой он мог бы доверить заботу о склепе. Шадо не смогла найти в себе внешнего сходства с Торехом и не смогла найти в его тусклых глазах никакого света любви. Ей казалось, что Торех просто мог иметь слабость к светловолосым, а Шадо была таковой при жизни... и в первые дни нежизни. Ее волосы постепенно краснели — от кончиков до корней, пока не стали совершенно алыми. Шадо спрашивала у Тореха, жидкие волосы которого обклеивали череп светлыми полосками, должно ли быть так, но Отец-Вампир просто молчал в ответ.
Склеп Тореха нельзя было назвать святым пристанищем, «храмом Носферату». Торех никогда в нем не убирался. До прихода Шадо пол загадили грызуны, каждый шаг поднимал слои пыли и праха, может быть, оставшегося от Отца-Носферату и теперь попираемого его учеником. В этом каменном ящике Торех спал в одной из двенадцати ниш по кругу, говоря, что так делал и его предшественник. Когда Шадо пришла сюда с метлой из полыни, Торех, потрясая сухими руками, разразился новой проповедью. Все твари живут во прахе, прах — это суть жизни, а носферату — ее повелители. Однако Торех не мешал Шадо мести, и речь его в клубах пыли звучала комично.
«Значит, ты спас меня как служанку», — подумала Шадо, слишком осторожная, чтобы перебивать вампира.
Телесную боль перевоплощения Шадо приняла стоически, но принять, что для продолжения жизни надо отнимать жизни других людей, она не могла — так отвратительно и так ужасно. В отсутствие Тореха Шадо быстро усвоила, что для насыщения хватает нескольких глотков в неделю, а укушенный без умысла в нежить не превращается. Милосердие упало в почву самым крупным зерном неверия. Торех стал казаться Шадо весьма жалким вампиром.
В том первом склепе Шадо удерживали две вещи — незаконченное исследование и обещание Тореха научить ее волшебству Носферату, что поможет выживать. Каждое новолуние Торех рассказывал о том, что может передать ей мощь настоящих повелителей ночи. Он сулил Шадо способности превращаться в зверей и птиц, вызывать туман и грозы, даже поднимать мертвых взмахом когтей. Но стоило Тореху сказать, что вампиры также могут обладать вечной молодостью, Шадо усомнилась в этих обещаниях — отчего же Торех сам не сохранил молодости, тем более что это облегчало бы охоту? где же его несокрушимое войско? Не веря уже ни в какие особые силы вампиров, Шадо приписала их к поверьям, впитанным вампиром либо от его предшественника, либо от того народа, в котором Торех когда-то жил и с которым так и не расстался за четыреста лет.
Вампирша сосредоточилась на своих изысканиях, а искала прежняя Шадо ла Марэ свидетельства, что в Натании когда-то обитали ситары — народ красных шпилей и черных мозаик. Историки считали потомками ситаров нескольких народов, и, хотя уже расшифровали некоторые ситарские надписи и обнаружили в них своеобразие языка, в последние годы ученый свет вовсе отрицал существование таких людей. Самая яркая память о ситарах осталась в народных сказаниях. В одних говорилось о высоких людях, которых надо успеть одолеть до заката, ведь они умеют превращать закатные лучи в разящие насмерть алые копья. Другие легенды описывали ситаров как красноволосый народ, который не чурался пить кровь из черепов поверженных врагов и из пленников оставлял в живых только огнекудрых, как они сами. Третьи легенды наводили ужаса, описывая ситарский обычай обливать крепостные стены кровью или замешивать на ней краску для шпилей. Шадо особенно нравились фантастические строки, прочитанные ею в одном покрытом бурыми пятнами папирусе: «...из крови поверженных лиходейским колдовством вздымали они свои киноварные башни, ибо любили с высоты смотреть на закат». Шадо, с детства увлеченная сказаниями о ситарах, считала, что следы их жизни можно найти на земле и под землей. Она неутомимо следовала за легендами и писала книгу, тщательно вырисовывая каждый ржавый наконечник или обломок алого шпиля, найденного на чьем-нибудь заднем дворе. Ла Марэ обнаружила странную закономерность, что больше всего находок случалось на кладбищах, и даже придумала, как это объяснить. Ситары не ушли, они растворились среди новопришедших народов и в тайных мистериях на кладбищах продолжали почитать своих предков или богов.
У Шадо ла Марэ было много надежд на древний Серевильский погост (хотя она точно не мечтала стать вампиршей). Считалось чудом, что протекавшая рядом река Серевиль легко размывает берега у поселений выше и ниже по течению, но ее русло всегда остается прежним у кладбища с древними склепами, где хоронили знать с обоих берегов. По сведениям Шадо, иногда из-под воды показывались алые пики, которые в народе называли «гребнем дракона» или просто «коралловой гребенкой».
Пики действительно оказались ситарскими шпилями на пяти остроконечных башенках, и сколько всего Шадо успела о них придумать! Подводный город, засыпанный песком и залитый мутными водами Серевиль? Или ситары поднимали готовые крыши на построенные барабаны башен, и это — лишь заготовка, которую что-то помешало поднять? Или наоборот что-то обрушило башенки в воду, отчего они стоят так плотно друг к другу? Наконец, коли вода в этих местах ведет себя странно, может, все построено так, как задумано, и назначение шпилей — управлять водой Серевили?
Но сам Серевильский погост пока лишь разочаровывал Шадо. Она обыскала каждую усыпальницу и развалины и не нашла ничего нового (а ее ночное зрение стало таким острым, что Шадо могла различить блеск потерянной пыльной монетки за четыреста шагов). Шадо уже почти решила, что пора двигаться дальше, прочь из надоевшего склепа и, наверное, не к ближайшим памятникам ситаров, а так, чтобы Торех не смог ее отыскать за одни сутки. Желая спокойно порассуждать, ночью Шадо осталась внутри склепа, и ветер, слегка шумевший на закате, обратился в сильную грозу. Шадо слышала, как огромные градины безжалостно громят истертый камень склепа, который без человеческих усилий однажды падет, и солнце превратит дряхлого вампира в пыль. Хотя, если люди и вспомнят про эти места, желая превратить их в новый погост, храмовые владения или даже поселение, Тореха ждет та же судьба. Без движения его жизнь все равно движение к смерти, сколько бы он ни говорил про бессмертие и молодость. По правде, Шадо считала его мертвым и так — заживо похоронившим себя самого в ту ночь, когда горло было прокушено Отцом-Носферату. Шадо посетил печальный страх — а что, если она отличается от Тореха только пока? Вдруг пройдет всего пара лет или даже дней, и ничего не останется от Шадо ла Марэ, кроме привычки к насыщению, сну и проповедям о традиции? В этот момент град, будто возражая, ударил с новой силой, и Шадо не выдержала, вышла посмотреть, что осталось от защищавших их днем стен.
Каково же было ее удивление, когда она увидела, что за обрушенным слоем старинной штукатурки обнажился красный камень с выбитым на нем вензелем ситаров — деревом, чьи ветви обращались в змей, спиралью закручивающихся под солнцем. Шадо-то думала, что изучила свой временный дом полностью!
«Это подарок мне», — подумала она, чутко ощупывая драгоценные узоры. — «Подарок на прощание».
Она принялась кропотливо разрушать остальную штукатурку сильными пальцами вампира, разбрасывать землю и убирать камни. Пришли утренние сумерки, когда стена открылась во всей своей первозданной красоте. Под узором древа, между волнистыми лозами древние ситары оставили надпись, которую Шадо с восторгом сумела прочесть.
«В седьмой год Новой Земли (переселения в новые земли?) негодная река залила наши дома сна (гробницы?). Чтобы ее дракон больше не поднимался, мы придавили его хребет пятью закатными шпилями, а сияние его гневных глаз отразили этой закатной стеной».
Шадо с чувством, схожим с любовью, запечатлела в памяти каждый знак и вернулась в склеп. В темноте ее встретил строгий взгляд. Торех ждал, сложив руки, как смиренный священник, готовый отдать на заклание собственного ребенка.
— Где ты была, дочь моя?
— Снаружи, — бесхитростно ответила Шадо. — Буря обрушила часть стены.
— Ложь! Я слышал, как ты скребешь руками. Ты вздумала погубить нас!
— Погубить? — искренне поразилась его мыслям Шадо. — Но зачем?
— Потому что ты порочное дитя, — ядовито произнес Торех. — Я хотел передать тебе самое ценное, что имел, но надо было оставить тебя там, где нашел — на дороге.
— То есть как «нашел»?
Шадо не боялась смотреть в глаза Отцу-Вампиру, и это взбесило его окончательно.
— Твой настоящий создатель бросил тебя, как собаку. Должно быть, сразу разглядел всю порочность!
— Хороший хозяин не выбросит собаку, — заметила Шадо, понимая, что вот и настал конец.
— Что ты сказала?
— Ты слышал, Торех.
— Как ты смеешь так непочтительно обращаться ко мне? О, Отец-Носферату! — Торех воздел руки к тому, кто никогда ему не отвечал. — Я был милостив до конца. Я изгоняю тебя, дочь греха! Иди прочь, сгори под ненавистным солнцем!
— Прощай, — просто и с улыбкой отвечала Шадо, уже не жалея ни о чем, и быстро вышла наружу. Если б она помедлила, Торех бы набросился на нее с выпущенными когтями. Но Шадо переступила порог склепа, а снаружи светало — для дряхлого вампира было уже слишком ярко. Торех остановился, глядя ненавидящим взглядом. Шадо же посмотрела на него с жалостью.
«Торех тоже предчувствует, что скоро его настигнет смерть. Он не властен над своей жизнью и хотел власти над чужой».
— У меня есть один вопрос, — помедлила Шадо, твердо зная, в каком склепе неподалеку сможет скоротать свой последний день на берегу Серевили, прежде чем пуститься в путь. — Какого цвета были волосы у Отца-Носферату?
— Он был белокурым, — Торех не ожидал такого вопроса и ответил прямо. Спохватившись, он добавил: — И предостерегал знаться с рыжеволосыми гадинами, — выплюнул он, словно перемена цвет волос Шадо была еще одним ее предательством.
«Гадины, то есть, змеи... и волосы цвета крови,» — отстраненно подумала Шадо и записала в мысленный дневник, что ситары могли иметь прелюбопытнейшее происхождение.