Урал – край суровый, но очень красивый. Если смотреть с высоты птичьего полёта – диву даёшься. Его густо заросшие лесами извилистые морщины-складки невысоких гор кажутся причудливой сказкой, в которой сами сказки то и живут. Меж горбатых изломов в извилистых лощинах реки и речушки с ручьями текут, ну, чисто, как кровяные сосуды и капилляры могучего богатыря нестареющего Урала. А то несметное количество больших озёр и малых озерков, что разбросано по всему региону не что иное, как родимые пятна и прозрачные его веснушки-блёстки на бугристом теле лесной щетиной обросшего красавца исполина. Ближе к северу уже не плавные причуды вершин невысоких хребтов, а снегом покрытые голые скалы остроконечными позвонками в небо с угрозой таращатся, но и там свои побасёнки да сказания в народе есть и сохраняются, как и на юге в плоских степных отрогах этого опоясавшего талию у самого большого на планете евразийского континента горного кряжа так же живут, бытуют в сознании местных людей известные им былинные заветы, мифы и предания.
- В те староавние времена, – продолжила бабушка свой сказ, – говорили умные то и знающие потомки человеков, что было время, когда не было ещё на Земле уральских гор самих и в помине, а на их месте, где они тянутся и сейчас, плескалось бескрайнее, тёплое, чистое и пресное море.
- Пресное – это чё? – мурлыкнул тихо благодарный слушатель.
- Вода в нём такая же, как и в нашем пруду, – услыхал он в ответ, поверив на слово, – и был в том море, - продолжила бабушка, - как везде, управитель, мудрый, строгий и справедливый царь Карась.
- Тот самый, баб?
- Тот самый, тот самый, – кивнула головой согласно щедрая сказительница.
- И чё, – затрепетала от жутких предчувствий детская душенька.
- И была у него, у царя Карася одна единственная дочка красавица. И звали эту его дочку принцесса Сорожка. Телом то принцесса была бела и нежна, ликом ясна и пригожа, а характером кроткая и разумом, светлая. И царь Карась в ней души не чаял!
- Ба-аб, а почему он лютым то стал? – не утерпело детское сердечко.
- А ты слушай, торопыга, слушай, – улыбнулась поощрительно родная нянюшка, – у торопыги тумаки да шишки с синяками наипервейшие друзья!
- Это почему так?
- Да потому, – весело пояснила почемучке его ночная радость – сказка, – спешит он вечно торопыга, торопится и по сторонам не глядит, вот и случаются с ним каждый раз по этой самой причине его промашки, за што невнимательный ротозей всегда на орехи себе и огребает за награду с лихвою. Но синяки настоящему мужчине не увечье, зато порой они бывают обидой лютой и незабываемой, – уже строго, на полном серьёзе завершила верная наставница своё нравоучение, – так что терпи, сердешный, если не хочешь сам стать этим лютым батюшкой царём Карасём!
Притих от этих слов пристыженный кум-пострел. В доме тепло, но спать бедолаге, похоже, не хочется. Затаился слушатель полуночник, терпит молча и гонит от себя прочь наседающий сон. Интересно ему, любопытному мальцу, что ж дальше то будет. А гусляр в юбке тихо, нагоняя дрёму на невылущенного стрючка, напевно продолжила тихо.
- Жил в том море ещё и молодой красавец князь Налим. И встретились они как-то с принцессой Сорожкой, да и полюбили друг дружку. Долго скрывали они, эти двое свою любовь. Знала царевна, что мечтает её царь батюшка выдать свою любимицу за царевича Окуня из дальнего моря, моря солёного. Но как потом пресноводной Сорожке в солёном рассоле то жить? Вот и решили они с князем Налимом пойти к отцу её, да и признаться во всём. К ногам его упасть и, повинившись, попросить у него отеческого благословления. Любовь, что солнце! Появится – не спрячешь, – осенила лоб крестом старушка, – взялись за руки влюблённые, да и пали ниц перед царём-батюшкой. Встретил их властный отче у себя в покоях царь Карась с распростёртыми объятиями. Любил и он молодого князя, как сына родного, но, узнав о подлинной причине этой покорно коленопреклонённой пары и о их желании без его на то дозволения серьёзных намерениях, стать мужем и женой, почуял властный правитель в царстве своём мятеж и крамолу!
- А крамола – чё такое? – уставился на бабку въедливый вопрошайка.
- Заговор против царской власти, – прозвучало в ответ, – осерчал тогда костлявый управитель пресным морем, – продолжила дальше бабуля, – разгневался, да и прогнал вон от себя любимчика Налима, а дочь ослушницу заточил на вершине того самого утёса, что возвышался по серёдке бескрайнего моря и приставил к ней стеречь её своих верных слуг, вездесущих послушниц, юрких Краснопёрок.
- Постой, бабулечка, постой, – взроптало простодушие из-под одеяла.
- Чего тебе, чадушко? – откликнулась сама доброта.
- Как, баб, рыба Сорожка могла без воды на вершине горы то жить?
- Вон ты куда загнул, – похвалила внучатую наблюдательность ходячая присказка, – так знай, – уточнила, исправляя свою ошибку, Матвеевна, – Сорожкой то она была там в воде – рыба-рыбой, а как выйдет она из воды на сушу, то сразу же превращается в девицу-красавицу с длинной косой и дивным станом!
- А коса то рыбе зачем?
- Затем, – отмахнулась сказительница, – не рыбе, а девице коса нужна!
- Для чеово, бабусь?
- Во-первых, коса – это девичья краса, а во-вторых, чем длиннее и толще у девушки её коса, тем вернее и преданнее у нашего народа в предании девическое сердце. Понял ли ты меня, сонное коромысло?
- Понял, понял, – закивал бестолковкой вислоухий простак, – а почему коромысло?
- Да, потому, – осерчала бабуся на то, что её постоянно прерывают, – эта деревяга с полными вёдрами елозит на женских плечах и идти мешает, как и ты елозишь языком, мне рассказывать тебе не даёшь, как это полагается!
- Если Сорожка в темнице была, а где князь Налим тогда находился? – поканючил полуночный сыч домовой.
- А князь Налим, боясь расправы, прятался по дальше от царя Карася по закуткам и затаённым местам по окраинам бескрайнего моря!
- Он тоже как принцесса Сорожка мог и в воде жить, и на суше находиться?
- А то как же, – зыркнула недовольно уставшая от вопросов былинница.
- А где он прятался, ба?
И ответила знаток рыбных секретов, раскрыв тайну князя Налима.
- Где он точно прятался, я не скажу, – призналась седая голова, – но и он в воде был рыба-рыбой, а как выходил из моря на берег, то сразу оборачивался в доброго молодца. И не перебивай меня, – строго укорила балагура родная воспитательница, – а то я собьюсь с мысли то, и всё тогда в голове у меня перепутается, и забуду всё до завтрашнего дня!
- Не буду, баба, – подчинился дотошный огузок.
И правдивая история дальше двинулась в путь, увлекая следом за собой доверчивое сердце, ум и безгрешную душу. Один поворот круче другого.
- Но прятался, сказывала мне моя мама, князь Налим в воде и в дальнем омуте, где били со дна чёрные ключи. Пить эту воду из чёрных ключей было нельзя, а вот по утрам омываться ею для оздоровления было очень даже людям полезно. Чёй-то отвлеклась я, – нахмурилась нарочно ходячая притча, – так вот, недолго маялся в раздумьях осерчавший царь Карась, да и послал он в то далёкое солёное море за царевичем Окунем своих гонцов, преданных Пескаришек с нетерпящей отлагательств оказией. Прибыли, значит, те самые доверенные царя Карася сваты-послы в это солёное море с богатой свитой и с дорогими в подарок подношениями. Отбили тамошнему правителю лбами в пол нижайшие поклоны с их царёвой неукоснительной просьбой и вручили посланные ему сокровища из пресного моря и тотчас же, не мешкая, отбыли домой Пескари восвояси, заручившись письменным обещанным от царевича Окуня совершить и к ним, к царю Карасю ответный визит, как на то и полагается в подобных случаях!
- Ба! А чё такое визит? – выпучил от бессонницы округлившиеся зенки голец.
- Это прибытие в гости, – удовлетворила вопрос изрядно подуставшая потатчица, – а в нашем случае ответное посещение, – дошло хоть, мученик ночи?
- Ыхгмы, – расплылся, как растаявшее мороженое сонливый Сенька. – а, дальше?
- Да много чего ещё, – вздохнула утомлённо сама носительница местного предания, – вернулись послы Пескари домой, доложили царю Карасю о выполненном поручении. И стали в тёплом пресном море ждать приезда царевича Окуня. Заявился тот к царю Карасю в пресные владения с ещё большей свитой, чем его пескари.
- Ба-аб, – распустил нюни, не зная слова, пискля, – чё такое свита?
- Я твоя свита, понял?
- Ага! – оскалился пойманной рыбиной, догадавшись, счастливый капризуля.
- Подарков гости навезли несметное количество, – двинулась дальше рассказчица, – и все, как есть, заморские. Часть подарков то голова посольства преподнес самому царю Карасю, а другую, попросил он у него разрешения, возложить царевичем Окунем к ногам его невесты, суженой ему царём Карасём принцессы Сорожки. К началу величественной церемонии появился на острове и сам лупоглазый принц Окунь во всём своём невиданном одеянии. Поднялись заморский красавчик со своими гостями, вместе с царём Карасём на утёс каменный, взошли они со всей его свитой к вершине скалы, возложил он, надменный гость свои к ногам принцессы Сорожки привезённые в дар ей гостинцы, обнял её девицу и прижал к груди, но только он сделал это, как царевна Сорожка сразу же и выскользнула из рук его и с высокой скалы ловкой рыбкой плюхнулась в глубину пресного моря – поминай сердешную, как звали, не найдя концов.
- Коль найдёшь меня да поймаешь, и в уста сахарные расцелуешь – тогда и стану я твоей женой, – отозвалась принцесса Сорожка булькающим эхо из глубины.
- И окунь заморский, бабуль, тоже был и рыбой, и человеком, – уточнил въедливый полуночник.
- А то как же, – подтвердила его догадку хозяйка дома, – иначе то в былинах и не бывает!
- И чё потом? – зевнул почемучка.
- Долго потом искал царевну Сорожку в водных глубинах царевич Окунь, но так и не смог найти, – тихо продолжила свой рассказ подувядшая бабушка, – были в том море у принцессы Сорожки с князем Налимом свои потаённые места, о которых только они оба и ведали. Тогда решил заморский принц Окунь, оставшись с ничем, пойти к царю Карасю и пожаловаться ему, попросив у него помощи в розыске. Выслушал молча гостя хмурый, но верный слову властитель пресного моря и осерчал от его слов пуще прежнего. Взошёл он на вершину утёса и потребовал от своей своенравной, но любимой им дочери подчиниться во всём его воле отцовской, и позволить ей себя отыскать прибывшему к ним с визитом её жени принцу Окуню, и расцеловать в уста сахарные. Но ответила ему дочка своевольная, красавица принцесса, батюшке родному со дна чистого моря, ослушавшись приказа.
- Не люблю я его, – сказала она ему, и не пойду я за принца Окуня замуж. Мне мой князь Налим милее всех. Он один мне суженый!
Рассвирепел тогда царь Карась да как топнет ногой о земь утёса.
- Не бывать тебе замужем за Налимом князем, – закричал он, зло потрясая своими скрученными в кулаки руками-плавниками, – за царевича Окуня пойдёшь. Вот тебе, моя доченька, последняя воля!
- Да, скорее наше тёплое синее море болотом станет, чем я выйду замуж за него, за твоего солёного Окуня, – отозвалась убитая горем принцесса, – я князю моему и словом, и сердцем жена и буду век ему верна, пока жива!
Взлютовал отец родной, затопал, негодуя, пуще прежнего ногами, проклиная свою ослушницу дочь. Разверзлась от его топота земля под ногами, и выросли на месте тёплого синего моря высокие горы, оставив местами в низких лощинах небольшие озерца, а между ними кое-где неглубокие протоки, чтобы, значит, озерца то те, как и раньше пресными бы оставались. А там, где раньше в центре моря утёс возвышался каменный, осталось вокруг него лишь небольшое озерцо синее-синее, как весеннее небушко на личное кормление ему царю Карасю вотчина, так сказать, злому Ироду на вечное владение!
- А вечное, баба, это сколько,? – уточнило оробевшее чадо.
- Очень много, – услышал он в ответ.
- Больше ста?
- Намно-ого больше!
Что такое больше ста любитель сказок точно не знал, но верил, что это так много, что с вечностью вполне сравнимо. А в доме тихо. Поблекли огненные сполохи печные от печки на стенах избы. Дремлет маленький прохвост, хлопает то и дело сонными глазами, но продолжает слушать интересную байку про царя Карася.
- Много с той поры воды утекло, – ворохнулась бабушка о чём-то своём, – но когда аж до самого неба, высокие горы пообветшали со временем, разрушившись от природных разных явлений, пообсели вниз, став лишь зримым напоминанием о былом своём величии в мире, – с сожалением призналась, сладко зевнув, потатчица нянька, – заросли они наши каменные бугорочки густой по склонам древесной порослью – таёжной чащей, обзавелись в низинах по руслам рек непроходимыми болотами, превратившись из могучего исполина в нынешний отголосок и стали они, эти горы, макушки, бугорки, прозываться уральскими по приказу русской императрицы Екатерины великой!
- А раньше как они назывались?
- Говорят, что Гиперборейские, вроде бы!
- Кто говорит?
- Учёные люди!
- И чё означает Гиперборейские?
- Не знаю внучек, – не стала ничего выдумывать родная душа, – но думаю, что это очень большие и в северной стороне расположенные!
- А почему щас уральскими стали?
- От слова Урал!
- А Урал чё такое?
- Великая гора – богатырь, – прозвучало уверенно, – в переводе с вогульского.
- А почему великая то?
- Да потому, – обозначила твёрдо свою позицию знаток Урала, – что он и есть этот самый Каменный пояс самого большого континента, его богатырский кушак, который так крепко-накрепко опоясывает могучую талию великого атлета, гиганта, объединяя две его части одной огромной земли: Европу и Азию в один материк на нашей планете!
- А континент - это чё?
- Большая часть суши, на которой мы с тобой, дружок мой Сёмушка, проживаем, – в ответ улыбнулась, жалея внука бабушка.
- А материк?
- Пространство этой самой суши в окружении морей!
- А суша?
- Это твёрдая земля, – завершила круг ребячьих познаний мудрая старица, – а земля эта наша с тобой, уральская и, значит, всё, што на ней растёт и имеется, зовётся так же как всё вокруг уральским. И горы, и леса, и озёра, и реки – всё это батюшка наш седой Урал. Но большинство озёр и больших, и малых с годами плотно заросло, затянулось болотной тиной и переродились вначале в топи, а потом уже и в торфяники. Стала болотом и наша большая Кокшаровская падь со своим синим озерцом посередине, где и лютует в жутком одиночестве и по сию пору злой владыка царь Карась. Шибко уж больно обиделся он на дочь свою непослушницу. Только в самом центре болотины, где и продолжает одиноко в своём величии возвышаться утёс, ещё плещется небольшое, но глубокое чистое, как слеза невинной девицы в напоминание отцу синее, как небо омут-озерцо, сохраняя это её место Сорожкиного заточения. Да и сам утёс от времени под напором природных стихий так же измельчал и разрушился, став всего лишь навсего едва заметным, как указующий перст на дела былые, бугристым островком!
- Вот бы посмотреть, – мечтательно зевнул ночной послушник.
- Мал ещё, – взъерошилась ухмылкой бабулька.
- Всё равно интересно, – потянулся под одеялом внучок.
- Ты о чём это, чадо? – насторожилась поборница целомудрия.
- Об утёсе на синем озере, ба!
- И не вздумай, – пригрозила наставница, – хотя, рыбки карася то, в том озере, как бывалые люди сказывают, из тех, кто видел, конечно, великое множество. Да и на самом острове густой как стена непроходимый лес растёт, грот-пещеру, что там раньше была, от жадного, людского глаза прикрывает. Но поговаривают люди, што засыпало камнем этот грот-пещеру неспроста, да только живёт слух в местном населении и о том, што будто бы на этом острове изумруды чистые водятся. И зовут их, эти зелёные, как око змеи, зелень- камешки изумруды принцессиными слезками, да только трудно до них там людишкам то, старателям добраться. Не даются эти камешки в руки жадным старателям. Тяжело их из
земных недр добыть, достать из горных глубин почему то!
- А чё, царевна?
- А царевна, – утёрла снова концом платка пересохшие губы свои мамкина мамка, – так и не изведав всей сладости большой любви, высохла от горя, сохраня верность своему возлюбленному князю Налиму, и обернулась потом сладкой ягодкой морошкой. А те, из преданных слуг царя Карася, его вертлявые охранницы принцессы Сорожки, бойкие, да и зубастые Краснопёрки стали кислыми ягодами болотными клюквинами. Полезная растёт на кочках эта красная ягода для людей. Она охраняет от хвори наше здоровье. Вот озяб в непогодь человек на ветру, простыл на морозе, хоть ложись ему и помирай. А придёт тот бродяга домой, после баньки напьётся горячего чаю с клюквенным морсиком и пропотеет
за ночь, закутавшим на кровати в одеяло – вот и здоров он околевший было мерзляка!
- А князь Налим? – скуксился, не засыпая, горе-ерошка.
- И князь Налим, – утешила его душа-забота, – не смирившись с разлукой, так же за Сорожкой вслед обернулся нежно-синей ягодой гонобобелем, голубикой по-нашему, чтоб недалеко от своей любимой находиться, вот и пачкает она, эта кисло-сладкая ягода людям рот, чтобы знали те и помнили, что неразделённая любовь, как оскомина от голубики, всю жизнь, вкусив которой, перекосить рот может!
- А заморский царевич Окунь?
- И царевич Окунь из гордыни не вернулся к себе домой в солёное море, но стал он пресноводной хищной рыбёшкой в начале в уральской воде, а потом, так и не найдя, свою царём Карасём обещанную ему его принцессу Сорожку, превратился от неразделённой то любви тоже в иссиня-чёрную сладкую ягоду, но с лёгкой горчинкой черникой. И она, эта болотная радость пачкает собирателям рот, чтоб не забывали горемычные те, что счастье искать, только зря время терять!
- Почему?
- Да потому, что счастья не ищут, – назидательно уточнила ребячий пастырь.
- А почему не ищут то, баба?
- Чего не ищут то, дитятко ты моё?
- Счастья, ба?
- Счастье, чтобы ты знал, мальчик мой, – оно как и жизнь сама, совсем не по нашей прихоти является. Счастье – оно само своих радетелей выбирает!
- А меня оно выберет? – задался вопросом Сёмка.
- Кто кого выберет? – не поняла его чуткая охранительница сна.
- Счастье меня… – подсказал ей соискатель неведомого.
- Не знаю, милок, – призналась православная душа.
- Почему?
- Да потому что будущее предвидеть никому не дано!
- Но я буду надеяться, бабушка!
- И на што ты будешь надеяться, сонная тетеря, – погладила родная душа рукой по голове под одеялом лежащего ожидальщика.
- На счастье, – ответствовала, поверив сказанному, доверчивая голова.
- Счастье – это сказка. А моя сказка, только присказка. Быль то будет впереди, – тихо с лукавинкой в голосе, прищурив глаза, поведала своему проказнику с намёком, что спать тому уже пора, ходячий кладезь уральских небылиц.
Близится ночь. В избе натоплено и тепло, и жутковато в тёмной горнице вполглаза кимарившему мальцу от неуютных, но очень завлекательных нянькиных баек становится. Ерепенится настырный слушатель, ждёт сквозь дремоту дальнейшего продолжения. И вот уже, растворяясь в сумраке ночи, неторопливо начинают оживать лубочные картинки этих народных старинных легенд и былинных повествований.
- Морошка, как известно, растёт в самом центре Кокшаровского болота, – хлебнув кваску, возвратилась к постели бабушка, – а клюква, знамо дело, стережёт её по краям да по сырым мхам, по болотным кочкам произрастая, рассыпавшись. А вот ягодка голубика – гонобобель, стало быть по-старому, растёт на просохших местах, торфяниках и кустики у него большенькие, а вокруг него словно бегунки стелются в разлёт и кустики помельче – чернижные. Хороши лесные ягодки. Голубика с кислинкой, черника с горчинкой, но обе они сладкие да не приторные. А клюковка терпкая рот воротит, но все они эти, болотные ягодки, полезные. Чернику то с голубикой полегче людям собирать, так как растут они на твёрдой земле. Ходить там по ней совсем не опасно, если, конечно, разинув рот, вдруг не споткнёшься и не наколешь дырявый глаз на сухой сучок!
- А если споткнёшься, баба?
- Споткнёшься, значит, и выколешь глаз, – фыркнула язвительно та, – хотя он и так у тебя от рождения дырявый, если плохо смотришь под ноги себе!
Зачесались у Сёмки прослезившиеся глаза от бабушкиного привета, а она нарочно, его подначив, продолжала.
- Клюковка, та по большей части на мокрых местах растёт, где под ногами то сыро и зыбко. Увлечётся человек ягодой, забредёт в глубь болота и не заметит, как оказался на топком месте. А там уже знай, не зевай, того и гляди, как ухнешь, не распознавши, в болотное окошко и уйдёшь с концами, если кто случаем вдруг не поможет выбраться оттуда!
- А чё такое болотное окошко? – вновь вмешался полусонный нетерпёха.
- Это… – задумалась копилка природный знаний, – коварная такая ловушка от царя Карася, чтобы до его любимицы морошки труднее было людям добраться!
- Почему? – ухнуло детское сердечко, убоявшись сказанного.
- Ну чево ты заладил то, Сенечка, почему, да почему. Подумай сам, – попыталась с укором натолкнуть на правильную мысль своего горемыку премудрая голова, – если уж не досталась упрямая красавица царевна Сорожка назначенному ей в супруги царём Карасём заморскому принцу Окуню, то решил тогда царь-отец, заклеймив своим злым проклятием непослушную и своенравную дочь, чтобы не досталась она уже никому. И морошкой то с его руки ягодка эта неслучайно была названа в дальнейшем!
- Как это? – не уловил смысла пупс-несмышлёныш.
- Как, да как – кучка будет, – засмеялась шутница, взъерошив непослушные вихры своего непонятливого чада, – морочит ягодка людям голову, потому и морошка!
- А зачем? – ворохнулось головой любимое чадо.
- Знать, задумал так царь Карась, – ответила ему доморощенная сказочница, – она и в самом растёт эта желтоглазая морошка то в труднодоступных, глухих местах, там тихо и прячется в высокой траве. А под травой зыбь болотная ковром колыханным стелется, да и травушка на ней растёт непростая, и зовётся болиголов. Так что, хоть и сладка да медвяна скрытная ягода морошка, но и взять желающих её на Урале не шибко то много находится. Хоть все лесные да болотные ягодки целебны для людей, но морошка – особенно. Когда в ранишние времена местные племена нашли морошку и распознали потом и о её полезных для своего здоровья свойствах, то среди них находились тогда ещё смелые охотнички её в болотной чаще собирать. Не знали они, олухи царя небесного про коварства осерчавшего на дочь свою Кокшаровского правителя царя Карася, потому то никто тогда из тамошних вогульских ухарей смельчаков, уйдя на болото, назад так и не вернулись. Ушли людишки туда и как в воду канули. А лихие были те человеки то. Вот и не стал с той поры народ на это болото ходить. В других местах лесные дары собирает, хоть ту же самую морошку, но там её уже гораздо меньше, потому как Кокшаровская падь для царя Карася поляна на его, царской милости пропитание свыше оставлена!
- Кем оставлена? – воззрился на бабулю с измятой подушки потешный нос.
- Тем! – подняла та свой указательный палец вверх.
- И рыбычё, тоже ягоды едят? – высунул макушку из-под одеяла храбрый стручок.
- А как же, – подтвердила догадку его кормилица, – рыбы всё едят, как ягоды, так и хлеб, и животных, и даже людей!
- Как это даже людей? – ошалел от признания желторотый незнайка.
- А ты у рыб то поди и спроси, – закрыла вопрос невесёлая сказка, – уж они то тебе в сей момент ответят как надо, только уши растопыривай!
А ночка берёт своё. Закрываются глаза у маленького горемыки. Гнёт его сладкий сон в дугу, но боится терпеливый слушатель былин пропустить в рассказе главное, самое интересное. Но видит эту борьбу со сном родная потатчица и ещё больше нагоняет жути на отважного своего постельного храбреца.
- Так что страхи то страхами, но в морошке была нужда, – подлила маслица в огонь милейшая душа, – штобы силы людям сохранить, хворь их человеческую излечить. Вот и подобрались однажды артелью несколько мужиков, отчаянных головушек. И решили они идти на Синее озеро, прогуляться, так сказать, морошки-ягоды для себя и для деток малых подсобрать немножко на зиму. Спроворили, значит, охотнички себе по паре мокроступов, да и маханули туда в мрачную падь на свой страх и риск в поход, но не так то уж и просто Кокшаровскую зыбучую ширь в мокроступах осилить пешим порядком. Нелегко совсем на Синее озеро туда пробраться. Знали все эти мужики, что расставил им царь Карась по всему болоту ловушки свои, западни да разные там коварные и глубокие окна, и заросшие тиной густой, цепкие суковатые лесины, и сухие коряги ухватистые. А вкруг озера щедро посеял дурман-траву: поглядеть, так трава, как трава, ан, нет… Не простая эта зелёная то шёлковая травушка-муравушка!
С виду то окно на болоте почти незаметно. Травой оно густой, сердешное, заросло. И трава на нём как на солнечном пригорке растёт мягкая замануха короткая и топорщится вверх невысокими стебельками, – шепчет нашко родная кукушечка, – но наступит на неё неосторожный человек и уркнет на дно болота – не вытянуть. Под травой то там грязюка торфяная, как смола-гудрон липучая, уже ни в жизнь никого не выпустит, не отдаст, но на то у людей и мокроступы болотные, будто специальные лыжи имеются. Оденет человече их на ноги себе и пройдёт, аки по суху, зная болото, сквозь его предательски колыханную зыбь, а за ней кочки да пни из болота торчат и ёлки дыбом, мрачным сухостоем по разные стороны топорщатся!
- Страшно, баба, на болоте, – оторопел примолкший непоседа, – и боязно!
- Знает царь Карась, что человек то в болотине к дереву жмётся, – продолжает тихо в ночи нагонять ужаса бабуля, – надеется он на крепость корней его, вот и нагнул к земле супостат сопливый кругом суковины сухие корявые, зацепив их верхушками за корни там трухлявых пней, под густой травою укутав. Встанет неопытный ходок, не заметив, на сук такой, а тот только того и дожидался. Взыграет пригнутая коряга из-под ног его, напугав ходока насмерть тугой пружиной, ухватит беднягу сучком за шкирку и взметнёт его сухая орясина мячиком вверх и оставит там на весу болтаться. Побрыкается он, побрыкается на болоте одинокий страдалец в подвешенном то состоянии, пытаясь высвободится, и отдаст Богу душу комариный корм. Но на то и сеть небольшая перемётная у человека то с собою имеется. Бросит он её вниз, зацепится ею за пень-коряг, да и прижмёт ею свою лесину то цеплялку вместе с собой к земле матушке, и освободит свой зашкварник из плена, встав с полёту на твёрдую почву уверенно!
Но и это ещё не всё, – вздохнула тяжко хозяйка дома. Ждёт охотника за морошкой впереди дурман-трава. Войдёт он в её густые и по пояс заросли, и тут же зевота начинает его одолевать, и нет от неё спасения. Не пройдёт человек и ста шагов, как сморит его сон глубокий и беспробудный, и будет соня, упав в объятья дурман-травы, почивать на ней аж до самой ночи. А в полночь выйдет злыдень царь Карась пройтись по своим владеньям из Синего озера, обернётся Лешим и умыкнёт сонного горемыку к себе на дно, только того и видели. И нет у людишек против этой травы никакого целебного взвара, штобы выпил бы глоток-другой из бутылочки и спать совсем уже ему не охота. Так што за тремя секретами растёт наша сладкая северная ягодка морошка – нелегка туда за ней дорожка. Но нашлись во времена моей молодости отчаянные мужички и пошли на свой страх и риск туда, на это самое Кокшаровское болото. И увязался за ними молодой парнишёк!
- Какой парнишок? – еле-еле прошепелявил сонный оглоед.
- Всему свой час, – не стала отвлекаться на вопрос сказочная доброта, – узнаешь, – и почапала себе дальше плести кружева, – уж как отговаривали родители этого паренька в лес не ходить на Кокшаровскую бочажину вместе с отчаянными мужиками, но ослушался он престарелых отца с матерью, возомнив о себе, не по возрасту высокий, кряжистый, как берёзовый комелёк, силушкой то в плечах необделённый отрок. Удаль свою молодецкую, решил, вишь, показать он, надеясь на крепость рук своих. И звали того прыткого, но не ко времени смелого молодца уважительно ласково Панушко. Хоть и был этот Панко не один у своих родителей сын единственный, любимый отпрыск, но как младший предполагался надеждой и опорой в их надвигающейся старости и хранителем родного дома. Уж как они упрашивали его не ходить с мужиками сердешные, на это проклятое Богом Кокшаровское то болото, но взял он заготовленную котомку и двинул вместе с отчаянными старателями судьбу пытать!
В общем, долго ли коротко, но добралась эта артель вместе с Панушком до Синего Озера, – перекрестила лоб бабуля, – осмотрелись смельчаки, обойдя весь таёжный водоём по кругу и выяснили, что берега у него были топкие, но не провальные. А зыбкое и густое мхом и травой заросшее болотное лихо постепенно переходило в чистую, прозрачную, как слезы утренней росы водную гладь. Где заканчивался под ногами этот вязкий торфяник и начиналась озёрная глубина, определить было тяжело и очень опасно, и только с северной стороны, как бы специально кто-то проложил твёрдую, каменистую тропку к этому озеру, да и сам берег там был чётко очерчен по линии соприкосновения суши с водой. Дело то в ту пору было осенью. Вышли ягодные искатели в поход раным-рано по утру, но до места добрались уже после обеда. Поняв, что морошки тут и карасей в озере предостаточно, они сообразили, что пока ягоду соберёшь да перекусишь на дорожку, день то и закончится, а в темноте по болоту идти опасно. Вот и решили бородачи, что надо поставить тут избушку, чтобы было где, придя сюда, им заночевать до утра без опаски, а поутру, собрав морошку, засветло выбраться из болота до дому.
Осталось только место для стоянки подыскать, так как земля здесь сырая и зыбкая, а для заимки нужна сухая и твёрдая почва. Вот и двинули отважные искатели по твёрдой дорожке от озера к выходу. Прошли немного по ней и наткнулись на неприметную с виду сухую проплешину с твёрдой и надёжной основой у них под ногами. А за прочным этим незыбким островком снова началась опасная топь, вот и не рискнули дальше идти ходоки болотные, и вернулись на прежний путь по которому сюда и пришлёпали, чтобы к вечеру до дому успеть добраться. Через неделю, обмозговав досконально между собой всё и вся, взяли смелые освоители болотных угодий на конном заводе лошадь с подводой и на неё с вечера взгромоздили лодку плоскодонку с вёслами и рыболовными снастями, а в неё уже сложили заготовленные заранее старую дверь с окошком и закинули сверху весь нужный инструмент и свои котомки с провиантом. Чуть свет, и малая артель тронулась не спеша, обозом в дальнюю в путь-дорогу.
На краю Кокшаровского урочища в мелколесье телегу с лодкой болотные удальцы разгрузили и отправили возницу домой обратно, а сами, упаковав плоскодонку, впряглись, как бурлаки на Волге в своё плавучее ярмо и поволокли загруженную посудину то к месту предполагаемой ими заимки, благо под ногами было сыро, и отягощённая поклажей лодка ходко скользила по проступающей под ногами волочильщиков болотной жиже, не требуя от них чрезмерных усилий.