25 июля, среда, 1984 год
РОМА
Вчера умер мой наставник, и этот ужасный случай сильно отразился на мне. Еще утром мы с Машей договорились встретиться после практики, но я был так расстроен, что ушел в общагу, не желая никого видеть. Весь вечер я провалялся на кровати, пытался занять себя чтением, но в голову нескончаемым потоком лезли мысли о смерти и безнадежности. Мои товарищи по комнате визжали и смеялись, но их веселье было чуждо мне, оно будто отдаляло меня от этого живого мира, сильно контрастируя с моей тоской. Так же, как сумерки заполняли комнату, заполнял мою душу страх приближающегося конца жизни. Я чувствовал необходимость увидеться с Мирцамом, я прождал его весь вечер с такой уверенностью и верой, будто он обещал мне прийти. Когда стемнело, я вышел на улицу, подальше от комнатной суеты, и стал ходить по городу, освещенному фонарями, будто бы искал Его. Я побывал везде: в парке, на институтской аллее, ходил к реке на мост, к больнице и снова в парк. Мысли о смерти не покидали меня. Я чувствовал ее близость, как чует опасность животное. «Приди же ко мне и скажи, что я не умру!» умолял я Его мысленно. Но Он оставил меня, как оставляют ненужную вещь на помойке, которая изжила себя. Отец тоже разочаровался во мне, возможно, он ищет мне замену. Но ведь я незаменим, разве нет? Только я могу составить карту, и больше никто. И, если Он не придет ко мне, то я составлю эту карту для отца. Мирцам рано списал меня в утиль, я сделаю все, что б увидеть удивление на его лице!
Я сидел на скамейке в парке, как старик, и злился на Мирцама, но тут же понимал и чувствовал, что его присутствие мне нужно, просто необходимо, и я готов на все, ради еще одной встречи. Всего одной встречи. В черном небе над моей головой светились звезды. Я взглянул вверх и представил, как лечу мимо звезд в мир живых, в сопровождении Его. «Что там, в том мире, откуда он пришел?» Я не видел нужной мне звезды, его не было на небе в это время суток, но мне безумно захотелось составить карту, просто, что бы она была.
Всю ночь я плохо спал, так как не смог успокоиться. Мне вспомнились те времена моей юности, когда я, после экскурсии в морг, стал охвачен навязчивыми страхами о смерти. Тогда я так же не мог нормально спать, мне снились кошмары. Но тогда ко мне явился он, и все изменилось. Где ты теперь? Я мечтал о встрече, но отчаяние не давало мне питать надежду, оно придавливало меня, словно тяжелый камень, тянущий на дно реки.
На рассвете я вышел в коридор, к окну, где можно было наблюдать восход солнца. Я взял с собой карандаш и тетрадь. Когда близилось солнце, Мирцам уже слился с небом. Он был низко над горизонтом, мне мешали дома и деревья, и я не мог разобрать расстояния, но не смотря на это, мне хотелось оставить какие-то метки, положить начало. Я отметил расположение близлежащих звезд. Это напрасная работа, так как осенью картина звездного неба изменится, звезды сместятся с позиций.
Утром ко мне пришла Маша. Как и всегда, она благоухала молодостью и красотой, как весенний ветер, несущий в себе аромат первоцветов. Она присела ко мне на кровать, осторожно и медленно, как присаживаются к больным на койку.
— Как ты? Вчера ты не пришел. Я тебя ждала. — сказала она, робко глядя на меня. Она совсем не сердится на то, что ей пришлось ждать меня, а я даже не удосужился предупредить ее о том, что не приду. Смотрит на меня с жалостью, как на больного, умирающего, с которого уже нечего требовать, да и злиться на такого нет сил и совести. Конечно, мне все кажется, у меня все мысли об одном.
— Мне кажется, что я скоро умру. — говорю я как бы в шутку и смеюсь.
— Да что ты такое говоришь! Замолчи! — она напугана, вытаращила свои блестящие голубые глаза на меня.
— Это случится не зависимо от того, скажу я об этом вслух или нет. Должно быть, у меня судьба такая.
Маша обеспокоенно отводит взгляд в сторону. Рядом на кровати лежит моя открытая тетрадь с заметками о звездах. Ничего особенного: линии и точки, понятные только мне.
Маша взяла тетрадь, рассмотрела чертежи и тревожно взглянула на меня:
— Что это?
За окном мертвая тишина и серое тяжелое небо. Я люблю такую погоду, она умиротворяет. Маша всегда была меланхоличной, а я наоборот. Мы друг друга уравновешивали, но теперь в нас обоих меланхоличности слишком много, до тошноты.
— Думаешь, что я рехнулся? — я смеюсь. — Не переживай, это ерунда. Мне для одного дела надо.
Она уткнулась мне в плечо лицом и обняла.
— Пойдем на реку уток кормить? — вдруг говорю я веселым голосом. И мы, как старая пара супругов, идем к реке кормить уток. Это место для нас особенное. Когда-то давно, еще в школе, мы впервые поцеловались у этого места, и мимо нас проплывали утки. Теперь это наше любимое место. Но мы не только уток ходим кормить. Еще мы любим танцевать. Нет, не на тех сборищах в парке, где каждые выходные устраивают танцы. Данный колхоз нас не интересует. У нас своя компания. Там, куда мы ходим, собираются только студенты из меда. У нас своя тусовка, интеллигентная. Тут играют живую музыку, американскую. Маша нарядилась и накрасилась, как женщина-кошка: глаза с черными стрелками и обводкой, волосы всклокочены, в ушах блестящие толстые кольца. Жду ее, пока она кривляясь в зеркало, отрабатывает хищный взгляд. Такой макияж и прическа ей совсем не идут, но этого требует мода. «Взгляд львицы, грация мокрицы» говорит она про себя и смеется.
Мы заходим в полуподвальное помещение: полумрак, полусвет, все танцуют. Гудящий от музыки воздух так плотно наполнен дымом, что другие запахи полностью отсутствуют. Да, вот такая интеллигентная атмосфера. Однако, здесь не бывает драк и вульгарщины. То есть не было, до сегодняшнего вечера.
Мы с Машей пришли, когда играли нашу с ней песню Sounds like a Melody, и мы сразу начали танцевать. Я не вижу, кто поет, но звучит очень похоже на оригинал. Хочу взглянуть на исполнителей и иду ближе к импровизированной сцене. Музыка такая громкая, что я не чувствую пространства, ощущаю только разрывающие меня вибрации внутри тела. И надо же было такому случиться, что здесь сегодня оказалась медсестра, которая угощала меня чаем вчера в ординаторской. Она хотела мне что-то сказать на ухо, может быть, просто поздороваться, я не понял. И только она приблизилась к моему уху, как вдруг сзади на нее набросилась Маша. Она буквально запрыгнула на нее и выдрала ей клок волос. Я вообще не понял, что происходит. Нам пришлось уйти.
— Для чего это надо было? — высказываю я Маше и тут же смеюсь, представляя, как глупо все произошло. Маша идет рядом с размазанными глазами и торчащими во все стороны волосами.
— Я подумала, что какая-то шкура к тебе пристает! — говорит она. — Мне показалось, что она тебя поцеловала.
«Шкура» — фу, как грубо! Мне нечего сказать. Но и злиться не выходит. Я грустно смотрю на нее, и мне снова становится смешно: перед глазами опять эта сцена. Я смеюсь и снисходительно гляжу на Машу. Она глянула на меня виновато и тоже засмеялась. Очень ревнивая.
— Нас теперь туда не пустят. — говорю я.
— Ну и ладно, будем в парке танцевать! — отвечает она с энтузиазмом.
ФЕДЯ
Вторую ночь подряд после встречи с незнакомцем я долго не мог уснуть и все время думал о нем. Его ледяной взгляд, как выжженное в моем мозгу клеймо, стоял перед моими глазами. Когда же я наконец уснул, мне приснился кошмарный сон, о котором мне стыдно вспоминать. Мне снилось будто я девушка, и сижу в парке на скамейке, там, где мы встретились с тем незнакомцем. И он сидит рядом, на том же месте, где и тогда. На нем его светлый плащ и белые перчатки. Все так же он самодоволен и холоден. Только теперь вокруг нас ходят люди. Хоть они и не смотрят на нас, но их так много, что я ощущаю неловкость и смущение, будто я нахожусь там, где не следует быть, и как будто желаю того, чего не должен желать. Незнакомец не смотрит в мою сторону, просто курит, как и в прошлый раз. Он подносит ко рту сигарету уверенным движением, рука его твердая и изящная. На ней кожаная белая перчатка, которая плотно обтягивает его кисть и пальцы, отчего они кажутся более толстыми и мощными. Я рассматриваю его руку и чувствую, как от волнения у меня кружится голова. Вдруг незнакомец поворачивается ко мне и вонзает в меня свой властный взгляд. Я не могу отвести от него глаз. Он встает и подходит ко мне. Его взгляд похож на взгляд медузы — он будто обратил меня в камень, обездвижил, заворожил. Он проводит рукой по моей шее и опрокидывает меня на спину. Мы оказывается в другом месте, в полумраке, совершенно голые. Я пытаюсь выбраться из-под него, но он сильный, и он держит меня без усилий. Он совершенно спокоен, его движения уверенные и четкие. Я чувствую его вес на себе, его тело прижато к моему. Он закрывает мне рот рукой в белой перчатке. Я чувствую запах и скрип новой кожи, и это меня возбуждает. Он протискивается между моих бедер, и я чувствую, как его член медленно проникает в меня. Я чувствую боль, но она приятная, распирающая и наполняющая меня. Я провожу руками по его бедрам: они тугие и прямые, как у атлетов. Его руки жесткие и твердые, как руки мраморных статуй. Его длинные волосы падают мне на лицо. Мои ощущения слишком реалистичны, невозможно правдоподобны, и это так странно, ведь я никогда не чувствовал ничего подобного. Я не мог этого чувствовать, потому что никогда не был женщиной, и даже не представлял себе ничего похожего. Во сне я понимаю, что не могу быть женщиной, и вдруг осознаю, что нахожусь во сне, но мне так приятно, что я всей душой желаю остаться в этом сне навсегда. Мысль, что мне нравится то, что происходит, пугает меня, приводит в ужас, и по идее я должен был сразу проснуться, но ничего не произошло. Я пытаюсь оттолкнуть его, но мое тело не слушается, а наоборот придвигается ближе, я поднимаю ноги и обхватываю его, прижимая к себе. Мне не хочется сопротивляться, я не могу перебороть свое желание, хотя понимаю, что все происходящее ужасно. Мне становится стыдно и тошно от самого себя, но я так сильно возбужден, просто невероятно, как никогда в реальности. Каждое его движение глубокое и сильное, доставляет мне боль, и это то, что мне нужно. Он проникает в меня все глубже и жестче. Но вдруг я просыпаюсь от внезапного приступа тошноты, и еле успеваю приподняться с постели, как меня тут же стошнило на длинноворсый светлый ковер. Освободившись от содержимого желудка, я провожу рукой по лицу: с меня ручьями льет пот, у меня будто лихорадка. Нервы во всем моем теле раздражены, в груди все сжалось от боли, мне не хватает дыхания. У меня одышка, будто я, совершив ужасное преступление, бежал через весь город от погони. А еще у меня просто нереальный стояк. Немного придя в себя, я хотел убрать блевотину, думал сбегать за тряпкой в ванную, но с таким стояком я не могу выйти из комнаты: вдруг кто проснется? Я все еще нахожусь в полусне, но пытаюсь отвлечься мыслями, думаю о самых скучных вещах: о школе и об уроках физики, вспоминаю какой-то стих, но ничего не выходит. Я как будто бы все еще там, мое тело ощущает его присутствие, меня окружает атмосфера сна, я все еще чувствую сексуальное напряжение, и не могу выбраться из этого состояния. Вспоминаю про порнуху в ящике стола. Достаю журнал и подсвечиваю себе фонарем. Фото девушки, похожей на Машу, всегда служило отличным катализатором, но теперь я не могу кончить. Вспоминаю последнюю нашу с ней встречу на пожарной лестнице, ее смешное выражение лица, когда она сощурилась от солнца, и мне противно. Ничего не получается. Я раздражен. Но вдруг мне представляется, что на моем члене не моя рука, а рука незнакомца, и я сразу же кончаю. Все внутри меня трепещет и бьется, я чуть ли не теряю сознание, мое тело немеет все до кончиков пальцев, и какое-то время я сижу на полу, упершись головой в кровать. Мне становится так мерзко, и я снова чувствую приступ тошноты. Меня тошнит от самого себя. Но мое сознание и все мое нутро охвачено огнем.
Утром мама увидела ковер и была в бешенстве. Ночью я пытался оттереть его, но кусочки еды забились в длинный ворс, и, что б очистить его, нужно было бы по крошке вытаскивать из него кусочки блевотины. Я так не умею. Ненавижу этот ковер. «Ничего, поругается и перестанет» думаю я, глядя на сокрушающуюся мать.
Отчего лицо Маши мне противно? Она выглядела смешной и глупой, когда щурилась. Ее возвышенный образ рассыпался. Нет, раньше я не замечал таких вещей, мне это не мешало восхищаться ей, но теперь все изменилось. Она больше не идеальна в моих глазах. Я видел идеальное, и в моих воспоминаниях оно кажется еще лучше, чем есть. Ведь хорошие воспоминания всегда приукрашаются нашим воображением.
Мне страшно признаться в этом, и я не разрешаю этим мыслям зародиться в моей голове, но где-то далеко внутри, далеко, в самой глубине моей души уже появилось и растет что-то, что доставит мне душевные муки, и от чего я не смогу избавиться уже никогда. Оно сильнее меня, оно чужое мне и оно будет управлять моим разумом.
ИЛЬЯ
Мы договорились встретиться на переходе в двадцать минут пятого. Владимир Семенович просил меня одеться так, как будто сейчас середина осени, и я взял с собой плащ. На улице уже было достаточно светло, но воздух еще хранил в себе девственную свежесть ночи. Я пришел к переходу к четырем часам. Спать мне не хотелось, но голова болела ужасно. Мне казалось, что я занимаюсь какой-то ерундой. В моей душе были сомнения и какое-то недоверие к Владимиру Семеновичу. Как будто я должен буду скоро разувериться в нем, будто скоро узнаю, что он все время только притворялся умным, тем, кем я восхищался, а на деле он сумасшедший, и занимается какой-то ворожбой в лесу, гаданием на картах и сбором целебных трав. Настроение мое ужасное, какое только может быть. И свежесть утра отравлена нехорошими ожиданиями. Но вот я вижу своего наставника идущим по дороге. Он выглядит как всегда аккуратным и собранным — никакого сумасшествия в его образе не присутствует. Мне так странно видеть его здесь, вне больницы, даже как-то неудобно. Ведь мы с ним не друзья, нас связывают только рабочие отношения. Мы даже никогда не сталкивались с ним вне работы. И теперь я просто зачем-то пришел сюда, и он пришел. И мы просто пойдем в какой-то лес, и будем заниматься какой-нибудь ненаучной ерундой, и мне придется притворяться заинтересованным, чтобы не оскорбить его.
— Привет! Как настрой? — говорит он весело, переводя дыхание.
Я кивнул головой, глядя ему в глаза, но в стеклах его очков отражался яркий рассвет, и я не увидел его глаз, и не мог понять, остался ли в них тот ум, каким я восторгался, или его сменила знахарская муть, обленившегося к наукам разума.
Мы идем вдоль рельсов, мимо гаражей и лесной посадки. Наш путь занял минут тридцать или около того. В основном мы молчали, и мне было странно просто идти в тишине, когда я не знаю, куда направляюсь, хотя я сам по себе не особо разговорчив. Владимир Семенович погружен в мысли, о чем-то думает. На горизонте виднеется столб, точнее его обломок, метра два высотой. Мы подходим к нему и останавливаемся. Низкое солнце режет глаза. На сером столбе белой краской нарисованы две цифры: 36. Владимир Семенович задирает рукав, смотрит на часы и говорит:
— Илья, сейчас внимательно. Когда скажу, делаешь шаг вперед, прямо за мной. Только не пропусти.
Когда он сказал «идем», я, находясь в большом сомнении, сделал шаг вперед и оказался, как будто, в совершенно другом месте. Мы оказались в осеннем лесу на рассвете, когда небо бывает синим. Запах сырости, шуршание высохших, мокрых от дождя листьев, под ногами жухлая трава. Холодно. Я надел плащ.
— Что произошло? Как мы оказались здесь? — я ошеломлен, и испуганно оглядываюсь по сторонам.
— Это место создано искусственно астрономом, таким же, как мы с тобой. Здесь запечатлен временной промежуток от 27 октября пяти часов утра, и составляет он 36 секунд… — Владимир Семенович говорит, а я все еще гляжу во все глаза по сторонам, и не могу поверить, что такое возможно. Границы моего знания мира расширились, этот человек показал мне изнанку мира. Все, что он говорил мне — правда, больше я не сомневаюсь, и мое доверие к нему возросло. Да, я астроном, я особенный, не такой, как все. Я всегда чувствовал, что отличаюсь от остальных людей.
Владимир Семенович оглянулся на меня, и лицо его сделалось радостным, он самодовольно усмехнулся произведенному на меня эффекту.
— Илья, сегодня мы с тобой узнаем, к какому созвездию ты относишься, и я покажу тебе настоящую вселенную. Ты увидишь звезды новыми глазами.
Пока он вдохновлено говорил мне это, мы подошли к синему вагончику, стоящему рядом с железной дорогой. Владимир Семенович открыл дверь, которая была почему-то не заперта, и мы вошли во внутрь. Старые полки и столешницы облепили маленькое помещение плотно по всему периметру, и были завалены множеством предметов: циркулями, линейками, глобусами, картами и книгами. Также здесь имелся химический уголок с пробирками, колбами и горелкой. Внизу в ящиках столов находились банки с различным содержимым. Мне бросились в глаза маринованные змеи и отрубленная человеческая кисть в растворе формалина. Но это все я смог разглядеть лишь тогда, когда учитель зажег масляные лампы и свечи, стоявшие везде. В этой маленькой лаборатории мы пробыли недолго: Владимир Семенович взял из шкафа книгу в кожаной обложке, разглядеть которую я не успел, так как увлеченно рассматривал интерьер этого убежища. Владимир Семенович сунул книгу и еще какие-то предметы в рюкзак, и мы отправились в лес.
Теперь, убедившись в достоверности его слов, я иду за ним уверенно, куда бы он меня не вел. Через непроходимые заросли мы пробираемся в чащу леса. Путь наш длился недолго, и скоро мы вышли на поляну, усыпанную мелкими черными ветками. В центре этой поляны находится кучка углей и пепла. Владимир Семенович просит меня помочь ему сложить костер. Мы выстраиваем невысокую остроконечную башню из тонких мелких веточек, затем становимся напротив будущего костра лицом к лицу. Мой учитель произносит непонятные мне слова и вдруг огонь вспыхивает в центре собранной нами пирамиды, и разгорается костер.
— Илья, отныне я являюсь твоим учителем, и я в ответе за тебя, пока мы находимся в этом лесу. Ты должен слушаться меня, и доверять мне, как самому себе. На нас с тобой лежит ответственность за сохранение истории и знаний всех поколений астрономов, бывших до нас.
Владимир Семенович достал из рюкзака книгу, и я ужаснулся: она была сшита из кусков человеческой кожи, а на передней стороне обложки находилась страшная зубастая пасть.
— Эта книга знаний, где собранно все, что нужно знать тебе и мне. Я хозяин этой книги и только я могу ее читать. Возможно когда-нибудь, я передам ее тебе. Страницы ее черны, как космос, а текст написан кровью. Ты смелый, сильный и в тебе есть стержень. Я знаю, что ты сможешь всему научиться, у тебя хватит силы духа. Жизнь успела проявить к тебе жестокость, но это все было нужно, что бы ты оказался здесь и смог вынести все, что тебе предстоит. Я верю, что именно ты сможешь продолжить мое дело и сохранить знания для будущих астрономов.
Я завороженно слушаю своего учителя, и тронут его словами. Чувствую, как слезы промочили мои глаза. Он верит в меня, и я слышу от него слова, какие хотел бы услышать от родителей.
Владимир Семенович достает из рюкзака несколько белых маленьких костей и раскрывает страшную книгу на нужной странице. Читая зашифрованный текст, он бросает кости в огонь. Вдруг все вокруг погрузилось в хаос, ветер поднялся с земли и закружил вокруг нас, создавая вихрь. Я услышал страшные голоса из леса, вой и гудение. Все вокруг потемнело, не было видно ни деревьев, ни земли. Лишь огонь все так же горел, но сделался он белого цвета и ослепительной яркости.
— Это свет твоей звезды, Илья. — вдруг из непроглядной черноты раздался голос моего наставника. — Она ярко-белая и одинокая. Она горела в самой далекой черноте космоса, и мало кто мог видеть этот свет, потому что рядом с ней не было звезд, и не было планет и космических объектов. Но она горела и светила ярче многих звезд, и ей не требовалось окружение и зрители. Потому, что тому, кто так велик и недостижим, не нужна свита. Однако, эта звезда умерла давно, и из ее пепла родился ты. Неси же в себе память о свете и величии своей звезды.
Я слушал его голос и видел, как черные потоки и сгустки эластичной, туманной субстанции вытягиваются из, окружающей меня, черноты и вливаются в пламя костра. Моя душа рвется в этот огонь, и я, словно слившись с ветром и тьмой, шагаю в костер и растворяюсь в нем.
Очнулся я в странном месте, лежа на черной земле, напоминающей залежи глянцевого каменного угля. Вся почва переливалась в слабом свете предрассветного зарева. Эта ярко-белая полоса у самого края горизонта давала мало света. Вверх от нее градиентом расползался мрак и быстро перетекал в непроглядную черноту. Меня окружали, торчащие из земли черные сталагмиты, похожие на руины из глянцевого черного угля. У меня появилось ощущение, что все это я видел, и бывал в этом месте, и настолько оно мне было давно знакомо, что я ощутил боль от, внезапно накрывшей меня, ностальгии.
— Это мир твоей прошлой жизни. Так бы он выглядел, если бы был материален и физически ощутим. — Владимир Семенович стоял за моей спиной. Голос его прозвучал внезапно и тут же расслоился на многогранное эхо с металлическим холодным звучанием. Так это было удивительно и страшно, что я резко оглянулся на его голос.
Недалеко от нас горел белым пламенем костер. Мы приблизились к нему, и Владимир Семенович снова произнес какую-то фразу, которая вернула нас обратно в осенний, окутанный ядовито-синим мраком, лес. Огонь снова стал желтым, совершенно обычным на вид. Я пребывал в сильном волнении от увиденного, чувствовал, что стал сильнее, увереннее в себе.
Учитель взял мою руку и взглянул на запястье: на нем теперь находилось выжженное клеймо в виде маленькой крысы.
— Ты — созвездие Черной крысы.
Он показал мне свою руку:
— А я — созвездие Черного змея.
После этого Владимир Семенович повернулся к огню, поклонился ему и произнес непонятные слова, после которых огонь погас сам собой.
Мы вышли из леса обратно к железной дороге, и мой учитель дал мне часы. Циферблат их имел 36 делений и всего одну секундную стрелку. Он объяснил мне, как я могу попасть в это место, и как выйти из него, используя эти часы.
— Теперь, когда снова наступит ночь, взгляни в небо, и ты уведешь всю вселенную и путь к своему созвездию. Ты не должен этого бояться, ведь тот, кому дано право видеть больше, чем видят остальные, должен смело смотреть в лицо новому и неизвестному.
Наша первая встреча в этом лесу была закончена. Владимир Семенович называет это место «Гиблый лес».
Я вернулся домой совершенно другим человеком. Во мне будто зажегся огонь, мне хотелось узнать больше и научится всему. Я сделаю все, что б Владимир Семенович гордился мной.
Ночью, когда небо стало черным, и на нем проявились звезды, я взглянул в него. Множество ослепительно ярких звезд окружили меня и увлекли с собой в глубины бесконечной вселенной. Я не мог отвести глаз от этой красоты, и просидел так очень долго. Я не должен этого бояться, ведь я отличаюсь от всех остальных людей. Я астроном.