Я несу в кармане часы, я даже не сморю на них, зачем, они всегда показывают разное время, зачем вообще часы, которые не могут определиться и показывать что-то одно? Каждый раз, когда я вынимала их из кармана, положение стрелок было новое и форма часов тоже - то это были маленькие золотые часики на тонком золотом браслете, то старый будильник, с которого облезла красная краска, то часы-компас на потертом кожаном ремне, они бывали такими разными, что я уже и не помню, какими они бывали.
Они тикают, громко, непрерывно. Когда-нибудь они взорвутся тишиной, любые часы — часовая мина, заряженная тишиной, которая пугает больше грома.
Надо их выбросить, пока они не взорвались. Откуда они у меня, когда они у меня появились? Как будто я всю жизнь слышу их тиканье и знаю, что они взорвутся, и жду взрыва, надо прекратить это, сколько можно, кому это нужно. Я слышу их днем сквозь шум города, ночью сквозь сон, они заглушают стук моего сердца, они заглушают вообще все.
Я иду по знакомым улицам к набережной - но нельзя утопить время в реке, что станет с рекой, вдруг она потечет вспять или остановится; положить на траву под деревом тоже нельзя, что подумает дерево, слушая это тиканье, вдруг оно сорвется с места и побежит и другие деревья побегут за ним; и на детской площадке оставить нельзя, дети не должны видеть и слышать такое.
Улицы перестали быть знакомыми, может быть, это уже другой город и другие годы и другое небо и все другое. Я иду мимо фасадов, витрин, деревьев, скамеек, людей, фонарей - и вдруг останавливаюсь.
…Они стали песочными, они больше не тикают. Я знала, что это будет, но не знала, что это будет так. Песчинки текут бесшумно в стекле, прозрачном и тихом, как тишина, это совсем не песок, это тонкий прах времени, временная пыль - но как она попала в эту склянку, разве можно запереть время в стекле?
Это время бесшумно, свободно от тика и не отлично от тишины, в которую оно истекает, оно уже не чревато взрывом, оно не пугает и никуда не гонит, теперь можно остановиться и просто дышать.